Бриггита.
Прошлое в степи

Бриггита

Прошлое в степи

Прежде чем начать рассказ о том, как мы поехали в Марошхей, как я познакомился с Бригиттой и как потом довольно часто гостил у нее в имении, я должен сначала поведать нечто о ее прежней жизни, без чего последующее не будет понятно. Как мне удалось столь глубоко проникнуть в описанные здесь события, явствует из моих отношений с майором и Бригиттой и станет совсем уж ясно к концу моего повествования, а потому нет нужды прежде времени открывать то, что я и сам узнал отнюдь не прежде времени, а лишь благодаря естественному развитию событий.

Человеческому роду присуще изумительное свойство - красота. Всех нас притягивает ее очарование, но не всегда мы можем сказать, в чем она заключена. Она - во всей вселенной, и она же - во взоре чьих-то глаз; между тем часто не найти ее в чертах лица, вылепленного по всем правилам, установленным присяжными знатоками. Порою красота остается не увиденной, оттого что она скрыта в пустыне или оттого что не упал на нее взгляд, способный ее рассмотреть; нередко красоте поклоняются, боготворят ее, а ее и нет совсем; но она неизменно присутствует там, где сердце бьется восторженно и горячо, где две души пылко стремятся друг к другу; ибо без нее сердце молчит и любовь в обеих душах мертва. На какой почве произрастает этот цветок? В каждом из тысячи случаев это бывает по-разному, но уж если он возрос, можно любыми способами истреблять его побеги, а он все-таки пробьется из земли там, где и не ждали его увидеть. Преклонение перед красотой свойственно только человеку, оно облагораживает его; только красота вливает в трепетное счастливое сердце все, что есть в жизни ценного и достойного хвалы. Горестна участь того, кто обделен красотой, кто не знает ее, в ком глаз другого человека не может ее обнаружить. Даже материнское сердце отвращается от дитяти, если не находит в нем хотя бы малейшего отблеска этого божественного луча.

Так было и в детстве Бригитты. Родившись, она явилась матери не прекрасным ангелом, каким кажется обычно роженице ее дитя. Она лежала в нарядной позолоченной колыбели, в белоснежных пеленках, но личико у нее было неприветливо нахмуренное, словно его коснулось дыхание злого гения. Невольно мать отводила взор и обращала его на двух прелестных ангелочков, которые играли на устилавшем пол роскошном ковре. Когда приходили посторонние, они не хулили, но и не превозносили ребенка, а расспрашивали о сестричках. Постепенно Бригитта подрастала. Отец часто проходил через ее детскую, направляясь по своим делам, а когда мать порою с отчаянной нежностью ласкала старших девочек, она не замечала неподвижных черных глаз Бригитты, прикованных к ней, словно малютка уже понимала обиду. Стоило ей заплакать, как любая ее нужда удовлетворялась; когда она молчала, ее оставляли без внимания, каждый был занят своим делом; она пристально разглядывала большими глазами позолоту кроватки или узор на обивке стен. Когда члены ее окрепли и мир ее уже не ограничивался тесными пределами колыбели, она сидела в уголке, играла камешками и произносила слова, которых ни от кого не могла слышать. Потом игры ее стали разнообразнее, а сама она - подвижнее; она часто закатывала большие, горящие глаза, как делают мальчики, когда они в своих воображаемых играх совершают злые дела. Сестер своих она колотила, если они вмешивались в ее игры, а когда мать в порыве запоздалой нежности, любви и сострадания брала малютку на руки и окропляла ее слезами, девочка не только не обнаруживала радости, но плакала и вырывалась из материнских объятий. От этого мать еще больше ее любила, но одновременно и ожесточалась; она не понимала, что корешки нежности, искавшие когда-то теплой почвы материнской любви, не найдя его, закрепились в камне собственного сердца и там задеревенели.

Пустыня вокруг нее непрестанно расширялась.

Девочки подросли, в доме появились красивые наряды. Бригитта довольствовалась первым попавшимся, для сестер же их не раз переделывали, чтобы они сидели безупречно. Другим внушали правила хорошего тона, их хвалили, а ей даже замечаний не делали, если она, бывало, испачкает или изомнет платьице. Пришла пора учения, утренние часы были заполнены, она же сидела, вперив свои действительно прекрасные, мрачные глаза - единственное, что в ней было красивого, - в уголок далеко отодвинутой книги или на географическую карту; а если учитель изредка обращался к ней с беглым вопросом, она пугалась и не знала, что отвечать. Зато долгими вечерами или в другое время, когда вся семья собиралась в гостиной и отсутствия девочки никто не замечал, она лежала на полу, среди разбросанных книжек или картинок и изорванных географических карт, которые другим уже были не нужны. Она создавала в своем воображении фантастически искаженный мир. Так как ключ от библиотечного шкафа всегда торчал в дверцах, она прочитала чуть ли не половину принадлежавших отцу книг, о чем никто и не подозревал. Большинства этих книг она не понимала. В доме часто находили листки бумаги, покрытые причудливыми, диковинными рисунками, сделанными не иначе, как ею.

Когда девочки стали барышнями, Бригитта выделялась среди них, словно чужеземное растение. Сестры были женственны и красивы, она же отличалась лишь статностью и здоровьем. В ее теле жила почти мужская сила; это было заметно, когда одной из них хотелось пошалить с Бригиттой или приласкаться, а та легким движением тонкой руки спокойно отстраняла ее, или же когда она с особой охотой бралась за работу слуг и трудилась, покуда пот не выступал у нее на лбу. Музыке учиться она не захотела, но верхом ездила смело и ловко, как мужчина; ей ничего не стоило в самом нарядном платье растянуться на лужайке в саду, где она не то произносила речи, не то выкрикивала что-то, обращаясь к кустам. Случалось порой, что отец принимался выговаривать ей за упрямство и молчаливость. Тогда, если она до этого даже разговаривала, она сразу умолкала, становясь еще угрюмей и упрямей. Не помогало и то, что мать подавала ей знаки и, выказывая недовольство, сердито и беспомощно ломала руки. Девушка не раскрывала рта. Однажды отец настолько забылся, что даже ударил ее, взрослую дочь, за то, что она решительно отказалась выйти в гостиную; она только взглянула на него горящими, сухими глазами и - все-таки не вышла, хоть режь ее на куски.

Если бы нашелся хоть кто-нибудь, кто разглядел бы эту глубоко запрятанную душу и ее красоту, она перестала бы себя презирать. Но не находилось никого: ни другие, ни она сама не были в силах сделать это.

Отец ее жил в столице, где, по давно заведенному обычаю, вел блестящую светскую жизнь. Когда дочери подросли, молва об их красоте распространилась по всей стране, многие приезжали поглядеть на них, и балы и званые вечера в доме теперь давались чаще и были оживленнее, чем прежде. Не одно сердце билось сильней, многие мечтали завладеть одним из сокровищ этого дома, но сокровища не обращали на это ни малейшего внимания, еще слишком юные, чтобы понимать такое искательство. Зато с тем большим воодушевлением они предавались удовольствиям; нарядное платье или устройство очередного праздника могло на много дней занять и взволновать их души. У Бригитты, как самой младшей, не спрашивали совета, считалось, что она в этом деле ничего не смыслит. Изредка она появлялась на приемах, неизменно в широком черном шелковом платье, которое сама себе сшила, но чаще избегала общества, безвыходно сидела у себя, и никто не знал, что она там делает.

Так прошло несколько лет.

К тому времени объявился в столице молодой человек, возбудивший любопытство в различных кругах общества. Звали его Стефан Мураи. Отец воспитывал сына в деревне, желая лучше подготовить его к жизни. Когда образование юноши было закончено, он должен был отправиться путешествовать, а потом уже войти в избранное общество своей страны. Таким образом попал он в столицу. Здесь вскоре только и было разговоров что о нем. Одни превозносили его ум, другие - его манеры и скромность, третьи утверждали, что в жизни не видели такого красавца. Многие были уверены, что он - гений, а так как в клевете и злословии тоже недостатка не было, то иные нашептывали, что есть в нем какая-то диковатая робость и поэтому сразу видать, что он вырос в лесу. Кое-кто утверждал, что он, если правду сказать, гордец и даже лицемер. Не одно девичье сердечко стремилось его увидеть, хотя бы из любопытства. Отец Бригитты хорошо знал семью новоприбывшего; в молодости, когда он еще путешествовал, он не раз гащивал в поместье Мураи и только позднее, окончательно осев в столице, уже не встречался с ними. Наведя справки о положении их дел, которые некогда были в цветущем состоянии, и узнав, что они по-прежнему хороши и даже стали лучше благодаря скромному образу жизни семьи, он подумал, что, ежели молодой человек и характером придется ему по душе, он мог бы стать желанной партией для одной из его дочерей. Но такие мысли посещали и других родителей, а потому отец Бригитты не стал мешкать. Он пригласил молодого человека в свой дом, тот обещал быть и уже несколько раз появлялся на его вечерних приемах. Бригитта не видела нового гостя, ибо она как раз тогда долгое время не выходила в парадные комнаты.

Однажды она поехала к своему дядюшке, который устраивал какое-то празднество и пригласил ее. Она и до этого охотно время от времени посещала его семью. В тот вечер она была в обычном своем черном шелковом платье и в шляпке, которую смастерила сама - сестры находили ее безобразной. Во всяком случае, в городе никто такой не носил, но к ее смуглому лицу шляпка очень шла.

Было много гостей, и, случайно скользнув взглядом по одной из групп, Бригитта заметила устремленные на нее темные кроткие юношеские глаза. Она отвела взор. Спустя немного она снова глянула туда и увидела, что глаза юноши по-прежнему направлены в ее сторону. Человек, разглядывавший ее, был Стефан Мураи.

Примерно неделю спустя в доме у них были танцы. Мураи тоже был приглашен и явился, когда большинство гостей были в сборе и вечер уже начался. Он огляделся, и, когда пары стали выстраиваться для следующей кадрили, он подошел к Бригитте и робко пригласил ее. Она ответила, что никогда не училась этому искусству. Он поклонился и смешался с толпой зрителей. Но позже среди танцующих заметили и его. Бригитта села на софу и, облокотившись о стол, стала наблюдать за гостями. Мураи разговаривал с барышнями, танцевал, шутил. Он казался в тот вечер особенно оживленным и любезным. Наконец бал кончился, общество разошлось, все гости направились по домам. Когда Бригитта вернулась к себе в спальню - просьбами и упорством отвоевала она эту комнату у родителей, не желая ни с кем делить ее, - и разделась без всякой помощи, ибо не терпела подле себя прислуги, она мимоходом бросила взгляд в зеркало и увидела промелькнувший в нем смуглый лоб и обрамлявшие его черные, как воронье крыло, локоны. Затем подошла к кровати, сама ее постелила, откинула белоснежную простыню со своего ложа, неизменно, по ее желанию, жесткого, легла, сунув под голову тонкую руку, и уставилась в потолок, не в силах уснуть.

После этого званые вечера следовали один за другим все чаще, и Бригитта теперь не избегала их. Мураи всегда отличал ее, он с подчеркнутой почтительностью ее приветствовал; когда она уходила, подавал ей шаль, а вскоре после ее отъезда раздавался стук колес кареты, увозившей его домой.

Так продолжалось довольно долго.

Как-то Бригитта вновь проводила вечер у дяди; в зале было душно, она вышла на балкон, двери которого всегда стояли настежь, и окунулась в непроницаемый мрак ночи; вдруг она услышала его шаги и вскоре в темноте различила, что он стоит возле нее. Он говорил о самых незначительных вещах, но, вслушавшись в его голос, она подумала, что в нем звучит какая-то робость. Он восхищался ночью и сказал, что ее несправедливо бранят, ведь ночь так прекрасна и тепла; она одна укрывает, смягчает и успокаивает сердце. Потом он замолчал, Бригитта тоже не сказала ни слова. Она вернулась в комнату, он последовал за нею и долго стоял, глядя в окно.

В тот вечер, вернувшись домой и удалившись к себе, она поспешила сбросить с себя мишуру бального убора, в ночной рубашке подошла к зеркалу и долго-долго смотрелась в него. Слезы выступили у нее на глазах и, однажды проложив себе путь, струились по щекам и проливались все обильнее. Это были первые слезы сердечной муки в ее жизни. Девушка плакала все сильней и сильней, казалось, она хочет наверстать все упущенное в жизни и у нее станет легче на душе, если она хорошенько выплачется. Она опустилась на колени, - такова была ее давняя привычка, - и присела, подогнув под себя ноги. На полу возле нее валялась картинка, детская картинка, изображавшая, как брат жертвует собой ради брата. Эту картинку она так крепко прижала к губам, что та измялась, промокла от слез.

Но вот наконец слезы иссякли, свечи догорели, а Бригитта все сидела на полу перед туалетным столиком, словно наплакавшееся дитя, и думала. Руки ее лежали на коленях, бантики и оборки ночной рубашки были влажны и неизящно свисали над девичьей грудью. Понемногу она успокаивалась, но все еще не двигалась с места. Наконец, несколько раз глубоко вздохнув, провела ладонью по векам и легла в постель. Она лежала, ночничок, который она засветила за маленькой ширмой, после того как свечи погасли, тускло горел…

- Но это невозможно, невозможно! - проговорила Бригитта.

После чего она заснула.

Она еще не раз встречалась с Мураи, но все шло по-прежнему: он все больше отличал ее, но поведение его оставалось таким же робким, чуть не боязливым. Он с нею почти не разговаривал. Бригитта же не делала ему навстречу ни одного, ни малейшего шага.

Когда спустя некоторое время Стефану вновь представился случай поговорить с нею наедине, - а сколько таких случаев было им упущено! - он собрался с духом и обратился к ней, сказав, что ему кажется, будто она питает к нему неприязнь, и если это верно, у него к ней единственная просьба: пусть познакомится с ним поближе, быть может, он не так уж недостоин ее внимания, быть может, у него есть качества - или он способен их приобрести, - которые помогут ему завоевать ее уважение, если уж не то, чего он жаждет еще более горячо.

- Нет, Мураи, я не питаю к вам неприязни, о нет, вы не правы: но и у меня к вам просьба: не делайте этого, не домогайтесь меня, чтобы потом не раскаяться.

- Но почему, Бригитта, почему?

- Потому что, - ответила она тихо, - я не признаю никакой любви, кроме самой высокой. Я знаю, что я безобразна, а потому мне требуется больше любви, нежели может пожелать самая красивая девушка на свете. Не знаю, какой должна она быть, но думаю, что безмерной и безграничной. Вот видите - это невозможно, а потому не домогайтесь меня. Вы единственный, кто спросил, есть ли у меня сердце, с вами я не в силах лицемерить.

Она, возможно, добавила бы еще что-нибудь, но тут подошли люди, губы ее дрожали от боли.

самых красивых девушек, искали со скромной мольбой только ее глаз. Так все шло без перемен. Но теперь и в ее обделенной душе затрепетали темные силы великой любви. И вскоре это перестало быть тайной. Окружающие начали догадываться о том, что казалось им невероятным, и никто не скрывал изумления. Мураи без колебаний открывал свою душу перед всем светом. И вот как-то в отдаленной комнате, куда приглушенно доносилась музыка, слушать которую гости собрались в тот вечер, он стоял перед нею, не произнося ни слова, и потом, когда он взял Бригитту за руку, нежно привлек ее к себе, она не противилась; все ниже склонялся он лицом к ее лицу, внезапно она почувствовала на губах его поцелуй, - и страстно ему ответила. Ее еще никто не целовал, даже мать и сестры. Спустя много лет Мураи говорил, что в жизни не испытал он такой чистой радости, как тогда, когда прикоснулся к этим сомкнутым, девственным устам.

началось дружеское сближение. Из глубины сердца этой незнакомой ему до тех пор девушки исходило необыкновенное тепло, вначале едва заметное, но чем дальше, тем все более жаркое. Инстинкт, толкнувший молодого человека к Бригитте, не обманул его. Она была сильна и целомудренна, как никакая другая девушка. Она не истощила свое сердце преждевременными думами и грезами о любви, вот почему души его коснулось дыхание бьющей ключом жизни. Быть рядом с нею доставляло ему огромную радость. Она всегда жила одиноко и одна создала себе особый мир; теперь она ввела его в новое, изумительное, ей одной принадлежавшее царство.

По мере того как перед ним все шире раскрывалась ее натура, он постигал, сколь искренна и горяча любовь, которая струилась золотым полноводным потоком меж прекрасных берегов - прекрасных, и в то же время пустынных, ибо, если другие делят сердце между многими, Бригитта сохранила свое нетронутым, и, поскольку ее понял только единственный человек, оно сделалось его безраздельным достоянием. Все дни до свадьбы он ходил радостный и окрыленный.

Время мчалось на розовых крыльях, а вместе с ним на темных крыльях мчалась и судьба.

Наконец наступил день венчания. По окончании обряда Мураи на пороге церкви заключил молчаливую Бригитту в объятия, помог ей сесть в карету и отвез в свои апартаменты, которые он, так как молодые решили остаться в городе, отделал со всей роскошью на средства отца, предоставившего ему все, что он нажил. Отец Мураи прибыл к свадьбе сына из поместья, где он постоянно проживал. Мать, увы, не могла разделить их радость - она давно умерла. Со стороны невесты присутствовали отец и мать, сестры, дядюшка и несколько близких родственников. Мураи, как и отец Бригитты, пожелали, чтобы празднество в этот день было многолюдным и особенно блистательным; так и было сделано.

Когда наконец удалились последние гости, Мураи провел супругу через всю анфиладу освещенных парадных покоев, - а ведь до сих пор ей приходилось довольствоваться одной комнатой, - в жилую часть дома. Там они посидели еще некоторое время, и он обратился к ней с такими словами:

 Как хорошо, как прекрасно все прошло, как удивительно все исполнилось! Я тебя узнал, Бригитта! Едва я тебя увидел в первый раз, я сразу понял: к этой девушке ты не можешь остаться равнодушным; но я еще не знал, суждено ли мне тебя безгранично любить или безгранично ненавидеть. Какое счастье, что это оказалась любовь!

Бригитта ничего не ответила, она держала его за руку и взор ее в спокойном созерцании блуждал по комнате.

Затем они приказали убрать остатки праздничного пира, погасить множество лишних огней, и тогда парадные залы приняли обычный жилой вид. После того как это было исполнено, слуги разошлись в свои комнаты, и на новый дом, на новую семью, которая состояла из двух человек и которой было всего несколько часов от роду, опустилась первая ночь.

Так и зажили они вдвоем в своем новом доме. Если, познакомившись, они встречались только на людях и, будучи женихом и невестой, тоже никогда не оставались наедине, то теперь Бригитта и Стефан постоянно сидели дома. Они считали, что для их счастья им ничего не требуется извне. Хотя дом их в общем был обставлен всем необходимым, еще многое в отдельности надо было привести в порядок и украсить. Они обдумывали и обсуждали, что бы еще добавить тут или там, всегда охотно помогали друг другу советом и делом, и жилище их становилось все красивей и благоустроенней и каждого входящего встречало уютом и благородной простотой.

Через год Бригитта родила ему сына, и это новое чудо еще больше приковало ее к дому. Она растила дитя, Мураи занимался делами; отец перевел на него часть имений, и он управлял ими из города. Это требовало лишних забот, и все больше появлялось дел, без коих в другое время можно было обойтись.

приемы, на прогулки, в театры. И она заметила, что на людях он обходится с нею еще внимательнее и ласковее, чем дома.

«Теперь он знает, чего мне не хватало раньше», - думала она, прижимая руку к колотившемуся сердцу.

Следующей весной он вместе с Бригиттой и ребенком отправился в путешествие, а когда они к осени вернулись домой, предложил ей переехать на постоянное жительство в деревню, в одно из их поместий; ведь в деревне гораздо живописнее и приятнее, чем в городе.

И Бригитта последовала за ним в имение.

Он принялся за хозяйство, произвел много перемен, а свободное время проводил на охоте. И здесь волею судьбы попалась ему навстречу женщина, нисколько не похожая на ту, которую он привык видеть рядом. Он заметил ее во время одной из своих одиноких охотничьих вылазок, какие совершал все чаще, шагая с ружьем по окрестностям или объезжая их верхом. Однажды он медленно вел лошадь по склону степного буерака и вдруг сквозь чащу кустарника увидел глаза, испуганные и прекрасные, будто глаза чужеземной газели, и среди зеленой листвы - щеки, пылавшие нежнейшим румянцем утренней зари. Это длилось одно мгновение; он не успел рассмотреть ее, как всадница, остановившаяся в зарослях, повернула лошадь и умчалась сквозь редкие кусты вдаль по равнине.

 - дикое создание, воспитанное в деревне на полной свободе отцом, считавшим, что только так она будет развиваться естественно и не превратится в одну из тех кукол, каких он терпеть не мог. Габриэла славилась на всю округу своей красотой, и только до слуха Мураи молва о ней еще не дошла, потому что он до сих пор никогда не жил в этом поместье и последнее время долго находился в путешествиях.

Спустя несколько дней они вновь встретились почти на том же месте, а потом эти встречи становились все чаще и чаще… Они не спрашивали друг друга, кто они и откуда, просто девушка, олицетворение непринужденности, шутила, смеялась, дразнила его, побуждала скакать с нею наперегонки, очертя голову, мчалась рядом с ним - прелестная, сумасбродная, жгучая загадка. Он отвечал на ее шутки и позволял ей обгонять себя. Но однажды она, задыхаясь от усталости, стала молча хвататься за его поводья в знак того, что просит его остановиться, а когда он снимал ее с лошади, томно шепнула ему, что признает себя побежденной, - тогда, поправив сбившийся на ее стремени ремешок и увидев, как она, вся пылая, прижалась к стволу дерева, он внезапно привлек ее к себе, прижал к сердцу и, не успев даже взглянуть, сердится она или торжествует, вскочил на коня и умчался прочь. Это была дерзость, но хмель неописуемого наслаждения завладел им, и все время, пока он скакал домой, он чувствовал ее нежную щеку и сладостное дыхание, видел перед собой ее светящиеся глаза.

С того дня они больше не искали встреч, но как-то раз, столкнувшись в гостиной у одного из соседей, оба вспыхнули до корней волос.

Вскоре Мураи отправился в одно из своих отдаленных поместий, чтобы переделать там все по-своему.

Но сердце молодой супруги было уже разбито. Безбрежное море стыда бушевало в ее груди, когда она молча, мрачной тучей бродила по комнатам. Но в конце концов она стиснула руками наболевшее, кричащее сердце и раздавила его.

и то же:

- Я говорила тебе, что ты раскаешься, я говорила тебе, что ты раскаешься!

И тогда он вскочил, схватил ее за руку и сказал вне себя от гнева:

- Женщина, я ненавижу тебя беспредельно, беспредельно!

Она не возразила ни слова, лишь смотрела на него сухими, воспаленными глазами, но когда он спустя три дня уложил и отправил вперед свои чемоданы и сам, переодевшись в дорожное платье, к вечеру ускакал, она, терзаемая нестерпимой мукой, лежала на ковре в своей спальне, как лежала на траве когда-то в детстве, выкрикивая кустам вымыслы своей души, и из глаз у нее лились такие жгучие слезы, что, казалось, они прожгут ее платье, ковер и доски пола, - то были последние слезы, посланные ею вдогонку все еще горячо любимому мужу. Больше она уже никогда не плакала. Он между тем мчался по вечерней равнине, сотни раз в голове у него мелькала мысль - выхватить пистолет, притороченный к седлу, и разнести в куски пылающий мозг. Еще засветло он проезжал мимо дома Габриэлы, она стояла на балконе, но он, не поднимая глаз, промчался дальше.

она осталась совсем одна, тогда как перед ним открыт весь широкий мир. Он и в отношении имущества позаботился о ней и о мальчике столь щедро, как только было возможно, одновременно прислав ей все касающиеся этого дела документы. То была первая и последняя весть, полученная от Мураи, в дальнейшем не приходило ни одной, и сам он больше не появлялся. Необходимые ему деньги отсылались в один из антверпенских банков, о чем позднее рассказал его управляющий, чьи сведения, однако, этим исчерпывались.

В те годы Бригитта за короткое время потеряла отца, мать и обеих сестер. Отец Мураи, в то время уже глубокий старик, тоже вскоре скончался.

Бригитта со своим ребенком осталась в полном смысле слова одна на целом свете.

спрятаться там от людей.

Бывало, когда ей из сострадания дарили красивую куклу, она, поиграв с нею недолго, отбрасывала ее прочь и снова принималась таскать в свою кроватку всякий хлам: камушки, кусочки дерева и тому подобное; так и теперь она взяла с собой в Марошхей свое величайшее богатство - сына - и стала холить и беречь его, не спуская глаз с детской кроватки.

села на лошадь и явилась перед своей челядью. Как только мальчик научился держаться на лошади, он стал повсюду ездить с матерью, и ее деятельный, созидающий, ищущий дух постепенно передался ему. Дух этот домогался все большего, небо благословило ее на дело созидания; холмы в пустыне зазеленели, потекли ручьи, зашелестели виноградные лозы, в бесплодном каменистом поле рождалась могучая, героическая песнь. И это созидание принесло свои благословенные плоды. Бригитте стали подражать, возник союз, привлекавший все более отдаленных соседей; тут и там пустынная слепая степь как бы прозрела благодаря свободной человеческой деятельности.

На шестнадцатом году хозяйничанья Бригитты в Марошхее здесь появился майор, поселившийся в своем имении Увар, где он до тех пор никогда не бывал. У этой женщины, как он сам мне сказал, он научился работать и хозяйничать и к этой женщине воспылал той глубокой, запоздалой любовью, о которой было рассказано выше.

Сообщив, как было обещано в начале главы, о прежней жизни Бригитты, я могу вернуться к своему повествованию с того места, на котором мы его прервали.