Рейхмут фон Адохт

Рейхмут фон Адохт.

В шестнадцатом столетии жил в городе Кельне один Бургомистр, весьма богатый. Жена его, по имени Рейхмут, в 1671 году занемогла и скончалась. Они были весьма счастливы друг другом. Рейхмут была еще молода и прекрасна собою, и печальный супруг ни на минуту не отходил от больной своей подруги. Она мало страдала в последнее время: только припадки изнеможения делались чаще и продолжительнее; потом совершенно овладели больною, и она скончалась, известно, что Кельне есть такой город, которой, касательно благочестия, может равняться с Римом; в средние веки в самом деле называли его Римом Германии и святым градом. Можно бы подумать, что сей город, бывший местом рождения развратной Агриппины, в новейшия времена захотел набожностию загладить несчастную вину свою. В продолжение многих лет ничего более в нем не было видно, кроме студентов, священников и нищенствующих монахов; почти всегда слышны были колокольные звоны при монастырях и церквах, которых считалось в городе столько, сколько в году дней.

Знаменитейшая церковь есть катедральный Собор Св. Петра, одно из лучших зданий в целой Германии; но однакож не так построено, как предполагал архитектор. Свод сделан только над хором. Внутренность храма разделяется четырьмя рядами огромных столбов, и в длину оне несколько более славного Стразбургского Собора. Главный олтарь состоит из цельной глыбы черного мрамора, привезенной водяным путем по Маасу и Рейну из Намура. В ризнице показывают жезл из слоновой кости, принадлежавший, как говорят, Петру Апостолу. Стоящий в одном приделе серебряный и позолоченый гроб вмещает в себе телеса трех Святых Царей Пастырей: Каспара, Балтазара и Мельхиора.

В сей церкви с великою пышностию была положена умершая Рейхмут фон Адохт - соответственно обычаям того времени, украшена, яко невеста - в цветистой шелковой одежде, с разноцветным венком на голове и с множеством драгоценных колец на бледных пальцах.

Таким образом она положена была во гроб со стекляными оконцами, которой поставили в подземелье под хорами в особливом небольшом приделе. Там лежали её и предки. Она часто подходила к ним во время богослужения и с благочестивым ужасом сквозь оконничные стекла разсматривала почерневшие трупы, коих тлеющие остатки, представляя разительную противуположность золоту и драгоценным камням, умершей Рейхмут там неставить. Вот и лежала она в таком состоянии, в каком находилась на одре болезни, кроме того только что на тело её возложены были странные украшения.

Добродетельный Адохт медленнымя: стопами провожал свою супругу; огромный, в двести центнеров колокол с высокой башня распространял печальной гул свой по обширному городу. Уже набожные монахи окончили последнюю песнь погребения. Все умолкло; только огромная часовая махина, единожды в год заводимая, показывающая и разделение времени и бег светил небесных, медленным и однообразным звоном своим нарушала священную тишину храма.

Был ненастный Ноябрский вечер. Петр Больт, погребатель мертвых при Соборной церкви, по окончании великолепных похорон, шел домой. Бедный человек сей три года уже был женат, имел дочь и с часу на час ожидал приумножения своего семейства. С обремененным сердцем приближался он к своей хижине, стоявшей над рекою, сырой и холодной, a особливо в осеннюю пору. Он хотел идти прямо к жене своей; но маленькая Марья, игравшая куклами в передней комнатке, закричала: не ходи, папа! Журавлик принес мне крошечного братца, и укусил маму за ножку; она больная лежит на постеле. - И в туж минуту выходит его невестка, держа на руках новорожденного здорового младенца. Состояние жены его было весьма сомнительным, a требования на необходимые издержки далеко превышали возможность удовлетворить оным. Видя такую крайность, побежал он к жиду Исааку, которой иногда ссужал его деньгами. Но жиду надобен был залог, a у Больта ничего уже не осталось, и он всю надежду свою имел в сострадании Исаака. Ростовщик, терпеливо выслушав плачевную прозьбу, отвечал весьма сухо, что он не делает никакой ссуды под залог новорожденного дитяти, и что слезы и вздохи не стоят наличных денег. Отчаянный Больт в безпамятстве побрел назад; он едва держался на ногах и шел, сам незная куда. Ночь была мрачная; первый снег крупными охлопками по косому направлению валился на площадь Соборной церкви. Ходя в безпамятстве, занятый единственно своим несчастием, Больт, вместо того чтоб идти домой через рынок, сам неведая как, очутился на лестнице перед главным притвором церкви. Колокол ударил три раза - ето было три четверти двенадцатого. Вдруг блеснула в голове его мысль, подобно молнии. Он увидел свою малютку, играющую в куклы? - свою больную жену с новорожденным младенцем; потом представилась ему мертвая Рейхмут в стеклянном гробе, с дорогими камнями на неподвижных пальцах. - На что ей они? подумал он: не уже ли грешно взять у мертвого, чтоб накормить и успокоит живого? - И побежал домой. Дорогою колебался оне разными мыслями, сто раз решался на то и на другое; наконец увидел жену, и томная, угнетаемая болезнию улыбка её утвердила его в принятом намерении. Он зажег потайной свой фонарь, схватил большую связку ключей и пошел из дому. Дорогой казалось ему, что земля трясется поде его ногами; потом ободряется, вкладывает ключ, оборачивает его привычною рукою, входит в церковь и притворяет дверь за собою.

С каким трепетом проходил Больт обширное пространство храма! Рука его с фонарем так дрожала, что оне безпрестанно останавливался? боясь погасить свечку. Ему показалось, что вырезанные на скамьях Херувимы задевают крыльями за кафтан его. Он вспомнил слышанное об одном человек, которой, чтобы показать свою неустрашимость, пошел ночью в церковь, и в засвидетельствование истины хотел воткнуть нож во гроб, там стоявший; по неосторожности захватил он ножем полу своего платья, и таким образом быв задержан, умер на том же месте от страха. "Не бойся и ободрись, ето мечты! Кипящая кровь тебя обманывает! Ты сто раз бывал ту прежде, и с тобой ничего неслучалось!" Все ето говорил себе Больт, но ничто не придавало ему бодрости. Ему слышались только пустые, не значительные звуки, хотя в самом деле он ничего не говорил в слухе, a только думал.

Каждой раз, когда, проходя мимо олтаря, светом огня освещал он образа Святых, ему казались их лица суровыми и грозными. На одной иконе увидел оне мученическую кончину Петра Апостола. Святый повешен был на кресте главою к земле, ногами к небу. Кровь текла по выразительному лицу его, и сребровидные власы страдальца возметали персть земную. В сию минуту показалось Больту, что звон секундного колокольчика становился громче. Поспешно отступивши назад, он произнес в своей мысли: о Боже! Святый Петр смиренно претерпел мучительную смерть за Иисуса; и я предаю Его! В то самое мгновение возгласил полунощный петел, и в Больте возникла богопротивная мысль, что и Святой Петре трижды отрекся от своего Искупителя, прежде нежели двукрат воскликнул петел. И он был человек, так продолжал Больт свое безумное разсуждение, но он не имел обязанности призреть болящую Анну, малолетную Марию и новорожденного младенца - так легко находит средства к извинению себя тот, кто отважился на преступление!

Мысл сия несколько его ободрила. Он смело прошел мимо главного олтаря, отпере дверь к хорам, спустился вниз по лестнице, пробрался узким корридором мимо гробниц, с обеих сторон находящихся, отворил придел новоумершей, остановился переде гробом. В нем лежала покойница, бледная и пожелтевшая. Ему показалось даже, что слышит неприятной запах от трупа. Блеске от золота на голове и от камней на руках её странным образом отражался при слабом свете. Больт хотел было поднять крышку, я отступил назад: ему показалось, будто мертвая пошевелилась. Еслиб дозволяло время, подумал оне, то гораздо лучше было бы взять что нибудь из других гробов. Время изгладило уже все отличия человечества на сих мумиях! Почему из Египта привозят мумии без всякого угрызения совести и без страха? Потому что веки уничтожают права мертвых на почтительност живых к их трупам. Но ето христиане, думал он далее, ето мои братья и друзья по вере. Самые даже Египтяне, как сказывают, воздавали отличную почест своим гробницам, они открывали гробы, но неприятельские. - Боязнь и отвращение от сего опасного места заставили Больта скорее решиться. Ему показалось, что легче открыть гробе недавно умершей гжи фоне Адохт, нежели других покойников; однакож он обманулся: стекольные оконницы были весьма узки, и притом защищены снутри железною проволокой. Надлежало снаружи поднять крышу. При самом начале опыта раздался треск, и холодной пот выступил на лице нерчастного. Сей звук совершенно удостоверил его, что оне есть святотатец. Дотоле наводили на него ужас только окружающие предметы, a теперь он сам себя начале страшиться, и состояние его было таково, что он точно оставил бы все, если бы вдруг не отперся замок от надавленной им пружины. Больт поспешно озирается, как будто желая узнать, нет ли там свидетеля его преступления; потом падает на колена, поднимает руки и говорит со вздохом: прости меня, берете её руку, хочет взять одно из драгоценных колец.... и поражается неизеяснимым ужасом, почувствовавши, что мертвая холодными своими перстами крепко сжимает его руку. Оне вскрикивает, вырывается, оставляет фонарь, бежит через мрачный корридор обратно в церковь и вышел бы из нее скоро, еслиб не забыл о лежащем среди храма так называемом чортовом камне, который, как говорит предание, был вброшен сквозь свод злым духом.

Несчастный Больт шел прямо на етот камень, между тем как на башне било полночь; оне спотыкнулся и упал на землю в безпамятстве. Пришедши в себя и удостоверившись, что никто его не преследует, он побежале прямо к дому Бургомистра. Вся душа его наполнена была мыслию о содеянном беззаконии, и он не видел никакого другого средства избавиться от мщения мертвых, как признавшись в своем преступлении.

Долго стучался он, пока не отворили ему двери. Все служащие в доме спали; только огорченный Адохт не смыкал глазе, и сидел один на том самом канапе, на котором часто сиживал с любезною своею Рейхмут. На стене висел портрет её. Безмолвно смотрел он на образе незабвенной супруги, облокотившись и поддерживая лице свое рукою. Стук y ворот заставил его выдти из мечтательного, горестного забвения. Открыв окно, он спрашивает: Кто здесь? - "Ах, высокопочтенный господин Бургомистр! ето я!" - Да ты кто? - "Петр Больт, погребатель мертвых при Соборе Св. Петра. Я имею нужду обеявить вам, высокопочтенный господин, о весьма важном деле." Очень естественно соединенные понятия о покойнице, о погребателе той самой церкви, в которой она положена и о весьма важном деле возбуждали в нем нетерпеливое любопытство. Оне берет восковую свечу, идет вниз, сам отворяет двери и спрашивает Больта: что ты мне скажешь? Но лишь только дверь снова затворилась, несчастный упал к ногам Бургомистра, признался в своем преступлении, и сердился, и в то же время чувствовал сострадание. Он строго приказал Больту никому не открывать етой тайны, ежели хочет предохранить себя от величайшого несчастия. Между тем оне вознамерился тотчас идти с Больтом в церковь и лично освидетельствовать состояние дела. Но погребатель решительно отказался. "Лучше велите меня вести на место казни!" говорил несчастный: "нете, не пойду в другой раз нарушать тишину мертвых!" Адохт горел нетерпением идти в церковь; с одной стороны искра надежды вновь затлилась в его сердце, с другой трогало его состояние погребателя. Больт с трепетным движением говорил о больной жене своей, о новорожденном дитяти, о безпомощной бедности; в глазах его было такое отчаяние, на лице такая смертная бледность, что оне сам казался могильным привидением. Бургомистре советовал ему успокоиться, приказывал хранить тайну, дал несколько денег на необходимые потребности и велел идти к больной родильнице.

Потом Адохте кликнул к себе старого служителя. "Боишься ли ты мертвых, Иван?" - Нет, милостивый господин, они нестолько опасны, как живые. - "Однакоже, решился ли бы ты пойти ночью, на пример, в соборную церковь?" - Если за делом, могу решиться; a иначе нетъе. Как смею без дела идти ночью в храме Божий? - "Веришь ля ты, Иван, что есть привидения." - Верю. - "И боишься их." - Нет; я уповаю на Господа Бога; Оне всесильный наш защитник! - "Хочешь ли теперь же идти со мною в церковь? Мне привиделось во сне нечто удивительное. Казалось мне, будто покойная жена моя стояла на соборной колокольне и звала меня к себе в церковь." - О! верно был здесь Петре Больт, и он-то вселил в вас такия странные мысли. Погребателям обыкновенно видятся мертвецы и страшилища. - "Возьми фонарь, Иван, молчи и ступай за мною. Я приказываю." - О! когда вы приказываете, то я должен повиноваться. Вы мой господин и начальник. - В ту минуту Иван зажигает свечку и идет за Бургомистром.

Адохт вошел уже в церковь; но слуга, которой должен бы для освещения дороги идти впереди, несколько отстал от господина, будучи удерживаем нерешимостию и сомнениями. При самом входе остановился оне у золотых жезлов, ежегодно умножаемых для показания числа лет владеющого Государя. - Ето весьма хорошее заведение, говорил Иван: "лишь взглянешь на жезлы, то и знаешь, сколько лет пресветлейший Курфирст управляет нами, грешными своими подданными". Надгробные памятники опять остановили боязливого Ивана, которой просил Бургомистра изъяснить ему надписи, хотя оне часто бывал в церкви и без сомнения уже прежде все видел.

"Иван! с тобою потеряешь все терпение!" закричал Бургомистр, у которого сердце билось от мучительного ожидания: - "ступай далее!" - Ангелы Божии, помогите мне! - говорил Иван трепещущим голосом, стуча зубами, и искал y пояса своих четок. "Ну, что такое?" - Разве невидите, высокопочтенный Бургомистр? кто там сидит? - "Где?" - Боже, отпусти грехе мой! Вот, в черной, длинной мантии - -- госпожа ваша супруга - -- сидит у олтаря - -- пьет из серебряного сосуда! - Иване направил свет фонаря на привидение, и все сказанное им было справедливо! сам Адохт испугался. "Рейхмут!" воскликнул он; "именем Иисуса Христа заклинаю тебя: ты ли ето сама, или тень твоя?" - Ах! - ответствуете слабый голос: - вы положили меня во гробе живую. Ето вино несколько меня подкрепило. Ко мне, любезный Адохт! - и Адохт бросился к олтарю и принял в объятия свою любезную, всеблагим Промыслом возвращенную ему супругу.

После того, как Больт побежал из церкви, пробудившаяся от мнимой смерти Рейхмут провела несколько минут неизъяснимо ужасных. Еще не опамятовавшись движением руки своей она опрокинула оставленный в приделе фонарь, и свеча погасла. Незная, где находится, она стала вокруг себя ощупывать руками. Вместо теплого одеяла находит себя обернутою в тонкую шелковую материю; кладет руку на голову, ощупывает уборе из золота, и все еще незнает, что с нею происходит; продолжая свои изыскания, она ощутила, что лежит в узком ящике. ГИоказался месяц из за снежных облаков и лучи его проникли сквозь небольшое окно в Погреб; тут Рейхмут с ужасом увидела, где она находится, поднялась с одра и вопль её раздался поде сводом. Ей представлялись страшные мысли: погребена живою - должна умереть с голоду и жажды - последние части жизни своей провести среди отвратительных трупов! Она знала, что крика её ка верху не услышат; окно в стене очень высоко от помоста, a на дворе мимо его никто неходит по отдаленности от дороги. Как надеяться, что скоро придут, в сие обиталище мертвых? и бедная Рейхмут ломала руки с отчаяния. С трепетом смотрела она то на белые оловяные гробы, то на черные задымленные стены. Здесь вознамерилась она железным гвоздем начертать историю последних своих страданий, и в етой мысли находила единственную отраду при мучительном ожидании неизбежной смерти. Между тем холод и ужас распросгараняли озноб по её членам. Ощущая действие оного, Рейхмут искала, во что могла бы закутаться, и нашла черное сукно, которое постлано было на одре, употребленном для её перенесения. Она обернулась сукном, и несколько согревшись, ощутила в себе новые силы. Тогда упала на колена против окна, пропускавшого ясный свет месяца, и с горячим усердием воскликнула: "Пресвятая Матерь Божия! спаси меня!" После краткой молитвы идет к дверям, с намерением употребит весь остаток силы на то; чтобы отсунуть большую покрытую ржавчиной задвижку. Как же обрадовалась она, приметивши, что дверь только притворена, a не заперта! Пошла вперед скорыми шагами; но едва могла дойти до главного жертвенника. Тут почувствовала она смертный холод, все кости её пронкший, и с трепетом предвидела вовсе безрамятство; но к счастию вспомнила, что священник ставит церковное вино позади жертвенника, и нашла в серебряном сосуде вина столько, сколько нужно было для подкрепления сил её. Не всякой с таким благоговевием приближается к святым Таинам, с каким она принимала в себя подкрепляющую влагу, по действию коей жизнь приметным образом разливалась по её жилам.

день врачь уверял его, что опасный кризис кончился, и что совсем ничего неосталось бояться вразсуждении жизни гжи Адохт! Оне не мог сердиться на Больта, которого столь извинительные, по его мнению, причины заставили отважиться на преступление. Но Больт был для себя гораздо более строгим судьею, и сам отказался от своей должности. Рейхмут взяла на себя попечение о родильнице, a Бургомистр о её муже, и оба принимали новорожденное дитя из купели. Каким чувством исполнилось сердце гжи Адохт, когда, спустя две недели после её избавления, в прекрасный летний полдень со всею торжественностию принимала к себе на руки здорового мальчика при громких звуках органов, в присутствии всех жителей города! Они благодарили милосердие Промысла и положив в сердце своем призреть младенца, коего бедственное рождение спасло г-жу Адохт, от ужасной смерти. Таким образом печальный обряде погребения нечаянно превратился в радостное пиршество. Трубы и литавры во весь день неумолкали, a Бургомистр Адохт не только не пожалел старого вина Реинского, но даже выставил на площади огромную бочку оного для народа. Все пили за здоровье его супруги и приветствовали высокопочтенного Бургомистра многократными поздравлениями.