Грозовой перевал.
Глава 7

7

Кэти оставалась в Скворцах пять недель - до самого рождества. К этому времени рана на ее ноге совсем зажила, а манеры заметно улучшились. Миссис Эрншо, пока она там гостила, часто навещала больную и приступила к своему плану ее перевоспитания, стараясь возбудить в девочке чувство самоуважения посредством изящной одежды и лести; и Кэти с готовностью принимала и лесть и наряды; так что вместо простоволосой маленькой дикарки, которая вприпрыжку вбежала бы в дом и задушила бы нас поцелуями, у крыльца сошла с красивого черного пони очень важная на вид особа, в каштановых локонах, выпущенных из-под бобровой шапочки с пером, и в длинной суконной амазонке, которую ей пришлось, поднимаясь на крыльцо, придерживать обеими руками. Хиндли помог ей спешиться, восторженно восклицая:

- Ай да Кэти, ты у нас прямо красавица! Я тебя с трудом узнал бы: ты теперь смотришь настоящей леди. Изабелле Линтон не сравниться с нею, - правда, Фрэнсиз?

- У Изабеллы нет таких природных данных, - отвечала его жена, - однако Кэти должна следить за собою, чтобы снова здесь не одичать. Эллен, помогите мисс Кэтрин раздеться... Постой, дорогая, ты растреплешь прическу - дай я развяжу тебе ленты на шляпке.

Я сняла с нее амазонку, и тут мы увидели во всем блеске пышное, все в сборках, шелковое платьице, белые панталончики и лакированные башмачки. И хотя ее глаза радостно сверкали, когда собаки запрыгали вокруг, приветствуя хозяйку, она едва посмела к ним притронуться, боясь, что их лапы оставят следы на ее великолепном наряде. Она осторожно поцеловала меня: я месила тесто для рождественского пирога и была вся в муке, так что нельзя было со мной обняться; потом она огляделась, ища глазами Хитклифа. Мистер и миссис Эрншо зорко наблюдали за их встречей, стараясь тут же выяснить, есть ли надежда, что удастся разлучить двух верных друзей.

Хитклифа сначала никак не могли отыскать. Если и раньше, покуда Кэтрин жила дома, он был неряшливым и неухоженным, то за последнее время вид у него стал в десять раз хуже. Кроме меня, ни у кого недоставало доброты хотя бы назвать его грязным мальчишкой да уговорить его раз в неделю умыться; а дети его возраста редко питают естественную склонность к мылу и воде. Так что, не только платье, которое служило бессменно три месяца на грязной работе, и густые нечесаные волосы, - его лицо и руки были отчаянно измазаны. Недаром он притаился за спинкой скамьи, увидав, что в дом вместо лохматой растрепки, под стать ему самому, вошла такая нарядная элегантная девица.

- А Хитклифа нет? - спросила она, снимая перчатки и обнажая свои пальцы, удивительно побелевшие от сидения в комнатах безо всякой работы.

- Хитклиф, ты можешь подойти, - закричал мистер Хиндли, заранее радуясь его смущению и предвкушая, каким отвратительным маленьким разбойником он должен будет предстать. - Подойди и поздравь мисс Кэтрин с приездом, как все другие слуги.

Кэти, углядев своего друга в его тайнике, кинулась ему на шею; она за одну секунду чмокнула его в щеку семь или восемь раз, потом остановилась, попятилась и залилась веселым смехом:

- Ох, да какой же ты чумазый, сердитый! - закричала она, - и какой... какой ты смешной и угрюмый! Но это оттого, что я привыкла к Линтонам, к Эдгару и Изабелле. Ты что же это, Хитклиф, забыл меня?

Она не зря задала свой вопрос, потому что стыд и гордыня заволокли мраком его лицо и не давали бедняге шелохнуться.

- Подай ей руку, Хитклиф, - снисходительно предложил мистер Эрншо, - ради такого случая разрешается.

- Не подам, - ответил мальчик, овладев наконец онемевшим было языком. - Не буду я тут стоять, чтоб надо мной смеялись. Я этого не потерплю!

И он бросился было вон, разрывая наш круг, но мисс Кэти опять схватила его за руку.

- Я вовсе не хотела над тобой смеяться, - сказала она, - я нечаянно, не удержалась, Хитклиф, ты мне хоть руку пожми! С чего ты дуешься? Просто у тебя дикий вид. Если ты умоешься и пригладишь волосы, все будет в порядке: ты такой грязный!

Кэти глядела опасливо на темные пальцы, которые держала в своих, и на свое платье; она боялась, что платье не стало красивей, соприкоснувшись с его одеждой.

- Незачем было тебе дотрагиваться до меня! - ответил он, проследив ее взгляд и отдернув руку. - Я могу ходить таким грязным, каким захочу, мне нравится быть грязным, и я буду грязным.

С этим словом он опрометью бросился вон из комнаты под веселый смех господина и госпожи и к сильному огорчению Кэтрин, которая не могла понять, почему ее замечание вызвало такой взрыв злобы.

Исполнив роль горничной при гостье, а потом поставив тесто в печь да разведя на кухне и в доме веселый огонь, как подобает в сочельник, я приготовилась посидеть в одиночестве и развлечься пением гимнов, не смущаясь попреками Джозефа, бубнившего, что веселые мотивы, которые я выбираю, слишком похожи на светские песни. Он удалился в свою комнату, где собрал кое-кого на молебствие, а мистер и миссис Эрншо старались занять нашу мисс кучей милых безделушек, которые они накупили в подарок маленьким Линтонам - в знак признательности за их доброту. Изабеллу и Эдгара пригласили провести завтрашний день на Грозовом Перевале, и приглашение было принято с одной оговоркой: миссис Линтон просила, чтоб ее деток уберегли от общества "неприличного мальчика, который так нехорошо ругается".

Так вот, я осталась одна. Я вдыхала ванильный запах пекущейся сдобы и любовалась сверкающей кухонной утварью и полированными часами на стене, убранными остролистом, да серебряными кружками, расставленными на подносе, чтобы к ужину наполнить их подогретым с пряностями элем; а больше всего безупречной чистотою пола, тщательно мною подметенного и вымытого до блеска. Я мысленно высказала одобрение по поводу каждого предмета, и тогда мне вспомнилось, как старый Эрншо зайдет, бывало, когда я приберусь, и назовет меня молодчиной и сунет мне в руку шиллинг - рождественский гостинец; отсюда мои мысли перешли на то, как любил он Хитклифа и как боялся, что, когда его самого не станет, никто не будет заботиться о его любимце, а это, естественно, навело меня на размышления о том, в каком положении бедный мальчик оказался теперь; и я вместо пения настроилась на слезы. Однако тут же мне пришло на ум, что будет больше толку, если я постараюсь исправить хоть отчасти причиненную ему несправедливость, а не плакать над ней. Я встала и пошла во двор разыскать его. Далеко ходить не пришлось; я застала Хитклифа в конюшне, где он, поглаживая лоснистую спину нового конька, исполнял свою обычную работу - задавал корм лошадям.

- Кончай скорее, Хитклиф! - сказала я, - на кухне так уютно; и Джозеф ушел к себе. Кончай скорее - я успею приодеть тебя к приходу мисс Кэти, и тогда вы сможете сидеть вдвоем и вволю греться у печки и болтать до отхода ко сну.

- Иди же. Пойдешь ты или нет? - продолжала я. - У меня для вас для каждого по пирожку - уже почти испеклись - а тебя нужно добрых полчаса одевать.

Я ждала пять минут и, не дождавшись ответа, ушла. Кэтрин ужинала с братом и невесткой. Джозеф и я составили друг другу невеселую компанию за ужином, приправленным с одной стороны попреками, с другой - дерзостями. Пирожок и сыр Хитклифа так и простояли всю ночь на столе - угощением для эльфов. Он умудрился затянуть свою работу до девяти, а в девять, немой и хмурый, прошел на свой чердак. Кэти долго не ложилась, ей надо было отдать тысячу распоряжений о разных мелочах перед приемом новых друзей. Она забежала разок на кухню поговорить со старым своим другом, но его не было, и она задержалась только на секунду - спросить, что с ним такое, - и снова ушла. Наутро он встал спозаранку; и так как был праздник, удалился со своими недобрыми мыслями в вересковые поля, и не появлялся, пока все семейство не отправилось в церковь. Пост и раздумие привели его как будто в лучшее расположение духа. Он повертелся около меня, потом собрался с мужеством и резко сказал:

- Нелли, приведи меня в приличный вид, я буду хорошо себя вести.

- Давно бы так, Хитклиф; ты очень огорчил мисс Кэтрин: она, скажу я тебе, жалеет даже, что вернулась домой! Похоже, что ты ей завидуешь из-за того, что о ней больше думают, чем о тебе.

Мысль, что можно завидовать Кэтрин, осталась для него непостижимой, но мои слова, что она огорчена, задели его за живое.

- Она тебе сама сказала, что я ее огорчил? - спросил он, и взгляд его омрачился.

- Она заплакала, когда я ей доложила нынче утром, что ты опять ушел.

- Что ж, а я плакал ночью, - возразил он, - и мне было с чего плакать - больше, чем ей.

- Да, и было с чего ложиться спать на пустой желудок и с гордостью в сердце, - сказала я. Гордые люди сами вскармливают свои злые печали. Но если тебе стыдно за твою обидчивость, ты должен попросить у Кэти прощения, когда она вернется. Ты поднимешься наверх и попросишь разрешения поцеловать ее и скажешь... ты знаешь сам, что сказать. Только скажи от души, а не так, точно ты думаешь, что из-за нарядного платья она стала чужой. А теперь, хотя мне пора готовить обед, я урву часок и приведу тебя в такой вид, что Эдгар Линтон покажется рядом с тобою куклой: кукла он и есть! Ты моложе его, но побьюсь об заклад, ты выше его и вдвое шире в плечах. Ты мог бы свалить его с ног одним щелчком! Ведь знаешь сам, что мог бы!

Лицо у Хитклифа на мгновение просветлело, но тут же снова омрачилось, и он вздохнул.

- Нет, Нел, пусть я двадцать раз свалю его с ног, он от этого не подурнеет, а сам я не стану красивей. Хотел бы я иметь его светлые волосы и нежную кожу и быть так хорошо одетым и так хорошо держаться, и чтобы мне, как ему, предстояло со временем сделаться богатым.

-...и звать по каждому поводу маменьку, - добавила я, - и дрожать со страха, когда деревенский мальчишка грозит тебе кулаком, и сидеть целый день дома из-за дождика. Ты малодушен, Хитклиф! Подойди к зеркалу, и я покажу тебе, чего ты должен желать. Видишь ты эти две черточки у себя между бровями? И густые эти брови, которые, вместо того чтобы им подниматься дугой, западают вниз у переносья? Видишь ты эту пару черных бесенят, так глубоко схоронившихся? Они никогда не раскрывают смело окон, а только смотрят в них украдкой, точно шпионы дьявола! Так вот пожелай и научись разглаживать угрюмые морщины, поднимать смело веки; смени бесенят на доверчивых, невинных ангелов, глядящих без подозрений, без опаски и всегда видящих друга друга, когда не знают твердо, что перед ними враг. Не гляди ты шкодливым щенком, который знает сам, что получает пинки по заслугам, и все-таки зол за свои обиды на того, кто дает пинки, и на весь свет.

- Словом, я должен пожелать, чтоб у меня были большие синие глаза Эдгара Линтона и его гладкий лоб, - ответил Хитклиф. - Что ж, я желаю... но от этого они у меня не появятся.

- При добром сердце твое лицо, мой мальчик, стало бы красивым, - продолжала я, - даже если бы ты был черней арапа; а при злом сердце самое красивое лицо становится хуже чем безобразным. А теперь, когда мы умылись и причесались и перестали дуться, скажи, разве ты не кажешься себе просто красивым? Ну, так я тебе скажу: в моих глазах ты красив. Ты сошел бы за переодетого принца. Кто знает, может быть, твой отец был китайским богдыханом, а мать индийской царицей, и каждый из них мог бы купить на свой недельный доход Грозовой Перевал со Скворцами в придачу! Может быть, ты был похищен злыми матросами и завезен в Англию. Я бы на твоем месте составила себе самое высокое понятие о своем происхождении; и мысль о том, кто я такая, придавала бы мне смелости и достоинства и помогала переносить притеснения со стороны какого-то жалкого фермера.

Так я говорила; и Хитклиф постепенно утрачивал свою угрюмость и уже приобрел вполне пристойный вид, когда вдруг нашу беседу прервал грохот, донесшийся с дороги и затем вкатившийся во двор. Хитклиф подбежал к окну, а я к дверям, и как раз вовремя, чтоб увидеть, как двое Линтонов вылезают из семейной кареты, закутанные чуть не до удушья в плащи и меха, а Эрншо соскакивают с коней: зимой они часто ездили в церковь верхами. Кэтрин взяла за руку каждого из детей и повела их в дом и усадила у огня, от которого быстро разрумянились их бледные лица.

Я посоветовала Хитклифу не мешкать и скорее показать свое доброе расположение, и он охотно согласился; но злому счастью было угодно, чтобы в ту минуту, когда он вздумал отворить кухонную дверь с одной стороны, Хиндли отворил ее с другой. Они столкнулись, и господин, разозлившись, что видит его чистым и веселым, или, может быть, желая сдержать свое обещание миссис Линтон, вдруг отшвырнул его и гневно приказал Джозефу:

- Держи парня подальше от комнат! Отправь его на чердак, и пусть он там сидит, пока мы не отобедаем. Он станет совать пальцы в пирожное с кремом и таскать фрукты, если его оставить с ними одного хоть на минуту.

- Что вы, сэр, - возразила я, не удержавшись, - уж кто другой, а он ничего не тронет! И ведь он, я полагаю, должен получить свою долю угощения, как и все мы?

не станут ли они тогда немножко длиннее!

- Они и так достаточно длинные, - сказал мистер Линтон, заглядывая с порога. - Удивительно, как у него не болит от них голова. Они, точно грива у жеребчика, нависают ему на глаза!

Он хватил миску с горячей яблочной подливой (первое, что подвернулось под руку) и выплеснул ее всю в лицо и на грудь нашему гостю; тот не преминул поднять писк, на писк прискакали Изабелла и Кэтрин. Мистер Эрншо немедленно схватил виновника и отвел его в чулан, где, несомненно, применил не слишком деликатное средство, чтоб угасить эту бурную вспышку чувств: он был красен, когда вернулся, и тяжело дышал. Я взяла салфетку и со злостью стала вытирать Эдгару нос и губы, приговаривая, что ему досталось по заслугам - нечего было вмешиваться. Его сестрица захныкала, просясь домой, а Кэти стояла смущенная и краснела за всех по очереди.

- Вы не должны были его задевать! - упрекала она мистера Линтона. - Он был в дурном настроении, и вы теперь испортили себе весь день... А Хитклифа высекут. Я не переношу, когда его секут. Еда не пойдет мне в горло. Зачем вы сказали ему это, Эдгар?

- Я ничего не говорил, - всхлипывал юноша, вырвавшись из моих рук и сам отирая остатки подливы батистовым носовым платком. - Я обещал маме, что не скажу ему ни слова, и не сказал.

- Ничего, ничего, дети, садитесь по местам! - крикнул Хиндли, вбегая в дом. - Подлый мальчишка! Я упарился с ним. В следующий раз, мистер Эдгар, вершите правосудие собственными руками, - это прибавит вам аппетита!

Запах вкусной еды быстро привел гостей и хозяев в более приятное расположение духа. Все проголодались с дороги, и утешиться было нетрудно, раз никому не было причинено настоящего вреда. Мистер Эрншо нарезал жаркое и накладывал всем полные тарелки, а его жена старалась развеселить гостей своей живой болтовней. Я прислуживала, стоя за ее стулом, и мне было больно, что Кэтрин с сухими глазами и безразличным видом принялась за крылышко гуся, лежавшее на ее тарелке. "Бесчувственная девчонка! - говорила я себе, - как легко прощает она обиду, нанесенную ее недавнему товарищу. Не думала я, что она такая эгоистка". Она поднесла кусок ко рту, потом положила его обратно на тарелку. Щеки ее вспыхнули, и по ним покатились слезы. Она уронила вилку на пол и поспешно нырнула под скатерть, чтобы скрыть свое волнение. Больше я не называла ее бесчувственной, потому что видела, что весь день она была, как в аду, и все старалась найти предлог, чтобы побыть одной или сбегать к Хитклифу, которого Хиндли запер, как я убедилась, когда попробовала отнести ему потихоньку кое-какую еду.

Вечером у нас были танцы. Кэти попросила, чтобы Хитклифа выпустили, потому что у Изабеллы Линтон не оказалось партнера; ее заступничество ни к чему не привело, и за кавалера приспособили меня. Разгоряченные движением, мы позабыли о грусти, и веселье еще возросло, когда явился гиммертонский оркестр в пятнадцать инструментов - труба, тромбон, кларнеты, фаготы, французские рожки и виолончель, - да еще певцы. Музыканты каждое рождество обходят все приличные дома в округе и собирают дань с прихожан; и мы пригласили их поиграть, видя в этом самое лучшее угощение для гостей. После обычных гимнов мы потребовали веселых мелодий и песен. Миссис Эрншо любила музыку, и те старались вовсю.

Кэтрин тоже любила музыку; но она сказала, что музыку лучше всего слушать с лестницы, с верхней площадки, и убежала в темноту, - а я за ней. Нижнюю дверь заперли, не заметив нашего отсутствия, - так много набилось народу. Кэти не задержалась на верхней площадке, а поднялась выше, на чердак, куда упрятали Хитклифа, и стала звать его. Он сперва упрямо не желал откликнуться; она не отступилась и в конце концов заставила его начать с ней разговор через стенку. Я ушла, предоставив бедным ребятам беседовать без помехи, пока, по моим расчетам, не подошло время кончать пение и дать музыкантам передохнуть и закусить; тогда я снова поднялась наверх предостеречь Кэтрин. Но у дверей никого не оказалось; я услышала ее голос за стеной. Маленькая обезьянка вылезла на крышу в окно одного чердака и влезла в окно другого, и мне с большим трудом удалось выманить ее обратно. Когда она наконец вернулась, с нею явился и Хитклиф, и она настаивала, чтобы я отвела его на кухню, благо Джозеф ушел к соседям, чтобы не слышать "псалмопений сатане", как ему угодно было назвать музыку. Я сказала, что никак не намерена поощрять их проказы; но так как узник пропостился со вчерашнего обеда, я уж закрыла глаза на то, что он разок обманет мистера Хиндли. Он сошел вниз; я поставила ему стул у огня и предложила гору вкусных вещей; но его поташнивало, много есть он не мог, а мои попытки занять его разговором были отвергнуты. Он уперся обоими локтями в колени, а подбородком в кулаки и погрузился в немое раздумье. Когда я спросила, о чем он замечтался, он важно ответил:

- Постыдись, Хитклиф! - сказала я, - пусть бог наказывает злых людей, мы должны учиться прощать.

- Нет, богу это не доставит такого удовольствия, как мне, - возразил он. - Только бы придумать, как мне его наказать получше! Оставь меня в покое, и я выищу способ. Когда я об этом думаю, я не чувствую боли.

Но я забываю, мистер Локвуд, что эти рассказы для вас совсем не занимательны. Уж не знаю, с чего это мне вздумалось пуститься в такую болтовню; и каша совсем остыла, и вам уже пора в постель - вы дремлете. Мне бы рассказать вам историю Хитклифа в двух словах - все, что вам интересно знать. - Перебив самое себя такими словами, ключница поднялась и стала складывать свое шитье; но я не в силах был отодвинуться от очага, и спать мне ничуть не хотелось.

- Посидите, миссис Дин! - попросил я. - Посидите еще полчасика! Вы правильно делали, что рассказывали неторопливо вашу повесть. Такая манера мне как раз по вкусу; и вы должны кончить свой рассказ в том же стиле. Мне интересен в большей или меньшей мере каждый обрисованный вами характер.

- Неважно, я не привык ложиться раньше двенадцати. Час ночи и даже два не слишком позднее время для того, кто спит до десяти.

- Вы не должны спать до десяти. Так у вас пропадают самые лучшие утренние часы. Кто не сделал к десяти утра половины своей дневной работы, тот рискует не управиться со второй половиной.

- И все-таки, миссис Дин, садитесь в ваше кресло, потому что завтра я намерен продлить ночь до полудня. Я предвижу, что у меня обнаружится тяжелая простуда - не иначе.

- Надеюсь, сэр, вы ошибаетесь. Так вот, с вашего разрешения, я года три пропущу. За эти годы миссис Эрншо...

процедурой, что не на шутку расстроитесь, когда Пусси забудет одно ушко?

- Самое праздное состояние, я сказала бы!

- Наоборот, утомительно деятельное. Вот так сейчас со мной. А потому продолжайте со всеми подробностями. Я вижу, люди в этих краях приобретают над горожанами такое же преимущество, какое приобрел бы паук в темнице над пауком в уютном домике - для их жильцов; но большая привлекательность зависит скорее от самого наблюдателя. Люди здесь живут более сосредоточенно, живут больше своим внутренним миром - не на поверхности, не в переменах, не в легковесном и внешнем. Мне теперь понятно, что жизнь в глуши может стать желанной, а еще недавно я не поверил бы, что можно добровольно прожить целый год на одном месте. Это похоже на попытку досыта накормить голодного одним блюдом, предложив ему налечь на предложенную пищу со всем аппетитом и как следует ее оценить; когда же мы переезжаем с места на место, мы как бы сидим за столом, уставленным произведениями французской кухни, пожалуй, извлечешь не меньше удовольствия из всего в целом; но каждое отдельное блюдо в наших глазах и памяти - только малая частица целого.

- Извините, - возразил я, - вы, мой добрый друг, сами - разительное опровержение ваших слов. Кроме кое-каких местных особенностей говора, в вас не подметишь и намека на те манеры, какие я привык считать свойственными людям вашего сословия. Я уверен, что вы на своем веку передумали куда больше, чем обычно приходится думать слугам. Вы поневоле развивали свои мыслительные способности, потому что лишены были возможности растрачивать свою жизнь на глупые пустяки.

- Я, конечно, считаю себя положительной, разумной женщиной, - сказала она, - но я такова не только потому, что мне пришлось жить в глуши и видеть из года в год те же лица, те же дела; я прошла суровую школу, которая меня научила уму-разуму. И потом я читала больше, чем вы думаете, мистер Локвуд. Вы не найдете в этой библиотеке книги, в которую я не заглянула бы и не извлекла бы из нее чего-нибудь, не считая этой вот полки с греческими и латинскими и этой - с французскими, да и те я все-таки умею различать между собой - большего вы не можете ждать от дочери бедняка. Однако, если я должна продолжать на тот же болтливый лад, лучше мне скорее приступить к рассказу; и пропущу я не три года, а позволю себе перейти прямо к следующему лету, к лету тысяча семьсот семьдесят восьмого года - почитай, без малого двадцать три года тому назад.