Жеводанский зверь.
XXII Признания

XXII
Признания

К концу того же дня барон и Леонс с охотниками возвращались, истощенные усталостью, на ферму Красный Холм. Их деятельные и опасные поиски были бесполезны. Напрасно они с величайшей осторожностью обыскали впадины и кусты у подножия каскада: тела Фаржо и Жанно не нашлись.

Однако нельзя было сомневаться, что оба они погибли; и действительно через несколько месяцев после этого происшествия один пастух нашел в потоке, очень далеко от водопада, два скелета, так крепко сцепившиеся, что их с трудом отделили друг от друга.

Приближалась ночь; снег падал густыми хлопьями, но без ветра. Это обстоятельство делало невозможным преследование волка. Свежий снег должен был скрыть следы зверя. Молодой человек, несмотря на свое мужество и силу, за этот день устал невероятно. Он с трудом добрался до фермы, где должен был найти своих людей.

Леонс и барон шли рядом, немного позади других. Несмотря на свое соперничество, они обсуждали эту охоту как союзники. Слишком многое теперь объединяло их. Леонс уважал опытность барона, хотя, возможно, ему и хотелось бы действовать независимо, не рискуя потерять лавры победителя.

Ларош-Боассо, наговорив юноше комплиментов, правда несколько иронических, и похвалив Леонса за энергичность, ловкость, усердие в поисках погибших, вдруг стал сдержанным и хмурым. Леонс заметил это:

-- Вы, кажется, огорчены, барон... Надеюсь, однако, что состояние вашего друга безопасно и что на мызе о нем хорошо позаботятся.

-- Легри не друг мне, -- презрительно сказал барон, -- это сын одного из моих поверенных, поэтому я забочусь о нем. Его ушибы не опасны, но я думал, мосье Леонс, что вам известно, как для меня важно найти целыми и невредимыми двух человек, упавших сегодня в пропасть.

-- Один из них, если я не ошибаюсь, долго был на службе у графини де Баржак, а затем перешел к вам, а о другом говорят как об опасном сумасшедшем...

-- Возможно ли? -- перебил барон, пристально смотря на Леонса. -- Неужели вы не знаете, какую роль эти два человека могут сыграть в моей судьбе?

-- Я? Я совсем их не знал, лишь человеколюбие...

-- Когда вы так старательно разыскивали сейчас этих несчастных, надеясь, что хоть кто-то из них выжил, я приписывал ваше усердие чувствам другого рода... Я думал, вы, как и я, хотите выяснить подробности одного весьма запутанного дела...

-- Клянусь моей душой, я вас не понимаю.

-- Странно, что вы, воспитанник фронтенакских аббатов и племянник приора, не знаете об уголовном процессе, который я начал против аббатства и лично против вашего дяди по поводу исчезновения молодого виконта де Варина, моего родственника... Бывший меркоарский лесничий и Жанно были единственными свидетелями, на которых я мог сослаться. И смерть их, может быть, повлечет за собой уничтожение моих притязаний. Стало быть, это происшествие очень выгодно для ваших друзей, и вы можете их поздравить.

Бедный Леонс напрасно старался понять смысл этих слов, брошенных бароном, конечно, неслучайно.

-- Я не понимаю вас, -- сказал он. -- Я слышал о ваших прежних правах на поместье Варина, но эти права давно уничтожены и их нельзя возобновить.

Ларош-Боассо принял серьезный вид.

-- Может быть, вы имеете некоторые причины для того, чтобы демонстрировать притворное неведение того, что известно всем, и не мое дело отыскивать эти причины. Однако вы признаетесь, что вам известно о приезде во Фронтенакское аббатство архиепископа Алепского, об интердикте, наложенном на все аббатство, и, наконец, о заключении в келью... одной особы, весьма близкой вам?

На этот раз Леонс был поражен.

-- Постойте, -- сказал он с волнением, -- я действительно помню, что в тот день, когда я уезжал из аббатства, туда приехало какое-то духовное лицо... Потом угрюмые физиономии монахов, очевидное беспокойство моего дяди, а в особенности его желание, чтобы я поскорее уехал... О ради бога, барон, -- продолжал Леонс умоляющим голосом, -- не скрывайте от меня ничего! Какие причины могли заставить епископа так строго обойтись с добрыми монахами, а особенно с моим дорогим дядей... ведь вы, без сомнения, говорили о нем?

не распространяю на вас мою законную ненависть к этим презренным монахам... Оставим этот предмет, он неприятен для нас обоих. Смерть двух моих свидетелей, вероятно, изменит ход дела; обвинение, недостаточно доказанное, падет само собой, а меня, может быть, эти ушлые отцы обвинят в клевете... Увидим!..

-- Барон, -- продолжал Леонс с возрастающей тоской, -- я не могу судить вас, но умоляю рассказать мне о происшествии, случившемся в Фронтенаке после моего отъезда.

-- Я предпочел бы, чтобы кто-то другой рассказал вам подробности этого весьма неприятного дела, -- возразил Ларош-Боассо с отвращением в голосе. -- Но если я вас оскорблю, вспомните, что вы сами вынудили меня рассказать вам все... Знайте же, что фронтенакских монахов обвиняют в убийстве ребенка, виконта де Варина!

Изумление отразилось на лице Леонса.

-- Подобное обвинение... невероятно... нелепо... -- забормотал он.

-- Вы можете думать так, однако обвинение опирается на многочисленные улики. Без сомнения, оно показалось нелепым далеко не всем, потому что король счел нужным послать в аббатство знаменитого прелата, чтобы начать следствие. Королевский посланный, собрав сведения, наложил интердикт на монастырь и осудил приора на строгое заточение.

-- Неужели, -- спросил Леонс задыхающимся голосом, -- мой дядя замешан в этом деле?

-- Фронтенакский приор скомпрометирован весьма сильно. Он считается главным виновником смерти молодого виконта де Варина. И как в этом сомневаться, когда Жанно, один из погибших в пропасти, бывший тогда пастухом, встретил отца Бонавантюра возле замка Варина за несколько минут до трагической кончины мальчика?

-- Это неправда, это неправда! -- вскричал Леонс, побледнев, но с чрезвычайной энергией. -- Добрый, мудрый, великодушный приор виновен в подобном преступлении? Это нелепо, говорю я вам! Ваша ненависть ко всем фронтенакским монахам, и особенно к моему уважаемому дяде, совершенно ослепила вас, если вы способны поверить в подобные вещи!

Это горячее возражение не могло не возбудить гнев Ларош-Боассо, но он сдержался и продолжал снисходительным тоном:

-- Я не стану сердиться за некоторые не совсем сдержанные слова, вырвавшиеся у вас. Вы защищаете честь близкого родственника, который вас вскормил и воспитал. Неудивительно, что вы не можете поверить в его виновность. Впрочем, вы, может быть, скоро одержите верх; я вам говорил, что невозможность представить двух важных свидетелей может переменить дело, и аббаты, не имеющие недостатка ни в могуществе, ни в связях, выйдут белыми, как снег, хоть они и черны, как уголь!

Эти последние слова были произнесены угрожающим тоном, Ларош-Боассо, раздосадованный случившимся, испытывал некоторое облегчение, терзая своими намеками доверчивого юношу. В этом барон весьма преуспел. Леонс был расстроен и напуган. Однако он вдруг поднял голову.

-- Барон, -- сказал он с жаром, -- я уверен, что обвинение это - фальшь, ложь, клевета... И когда правосудие это выяснит, я надеюсь в свою очередь потребовать отчета у клеветника!

И он ускорил шаг, чтобы догнать группу, шедшую впереди. Ларош-Боассо улыбался с видом удовлетворенного мщения.

Они приближались к мызе, строения которой виднелись издали в вечернем тумане. Как только показались охотники, какой-то человек вышел из дома и побежал навстречу к ним.

Это был Лабранш, доверенный слуга Ларош-Боассо. Он быстро сказал своему господину:

-- Есть письма для вас, барон. Их принес конюх мадам Ришар. Этот бедный малый гнался за нами два дня и с трудом нас нашел. Зная, как вы ждете новостей, я поспешил...

-- Очень хорошо, Лабранш, за твое усердие ты получишь луидор, как только у меня появятся деньги... Но где же эти письма?

-- Посыльный хочет отдать их вам в собственные руки. Одно из Флорака, другое из Меркоара.

-- Из Меркоара? -- повторил Ларош-Боассо с удивлением. -- Кто может мне оттуда писать? А другое, наверное, от Легри, моего поверенного. Должно быть, он сообщает мне что-то важное...

Он ускорил шаг и скоро поравнялся с Леонсом, который был мрачнее тучи. Барон подошел к нему и попытался завязать разговор; молодой человек отвернулся.

доказать их справедливость. Я узнал, что мне принесли письма из Флорака и Меркоара. Вы можете остановиться на этой мызе, побыть у меня в гостях, и я сообщу вам содержание этой корреспонденции, которая, вероятно, относится к делу фронтенакского приора. Или я ошибаюсь, или вы найдете в ней доказательства того, что слова мои справедливы.

Леонс не испытывал к барону особого доверия, но растревоженное хитрыми уловками Ларош-Боассо любопытство не давало юноше покоя. К тому же его очень интересовало содержание письма из Меркоара, потому что в этом письме наверняка говорилось о Кристине де Баржак, с которой он давно уже не виделся. После короткого раздумья он ответил барону:

-- Хорошо, я выслушаю известия, которые вы мне сообщите. И я надеюсь, что ваши домыслы будут опровергнуты, а вы сами пожалеете о своих поступках.

Они дошли до мызы. Мартен и другие горцы не захотели войти к Фереолю, которого теперь считали своим врагом; они предпочли ждать Леонса у дверей, коченея от холода. Фереоль, со своей стороны, не приглашал соседей отдохнуть у своего очага и лишь бросал на них мрачные взгляды. С тех пор как он узнал о результате предприятия, то есть о смерти своего родственника Жанно, его мучили угрызения совести. Но горец был слишком горд, чтоб сознаться в своей ошибке, и не смел сердиться на барона - главную причину этого несчастья - поэтому-то он и воспылал такой ненавистью к Мартену, своему соседу и ровне. Это дело тотчас после отъезда посторонних должно было сделаться началом продолжительной и ожесточенной войны семейств, столь традиционной для этих мест.

Главная комната мызы была уже освещена. У огня грелся гонец. На большой кровати, занимавшей угол комнаты, лежал Легри, обложенный компрессами. Фермерша и ее дочь суетились около раненого. Сильный запах трав показывал, что все домашние рецепты против ушибов были уже употреблены.

Ларош-Боассо подошел к гонцу, который при виде его поспешил встать и отдал ему письма. Барон схватил их с жадностью и хотел читать, когда Легри, приподнявшись на локте, сказал плаксиво:

-- Ах, любезный барон, вот и вы наконец! Жеводанский зверь убит?

Ларош-Боассо не отвечал и распечатал одно письмо. На его лице читалось сильное волнение, и вдруг...

-- Победа! -- закричал он, размахивая письмом. -- Я не смел ожидать подобного результата... Поздравьте меня!.. Я теперь граф и владелец поместья Варина!

Присутствующие смотрели на него с удивлением.

-- Что вы говорите, барон? -- спросил Легри. -- Если это так, я вас знаю, вы безжалостно бросите меня!..

Ларош-Боассо обернулся к Леонсу.

-- Вы просите доказательств, -- сказал он, -- пойдемте со мной.

Он взял лампу со стола и увел племянника приора в смежную комнату, где они были избавлены от докучливого общества Легри.

-- Читайте, -- сказал он со злобной радостью, подавая Леонсу распечатанное письмо.

Это письмо было из Флорака, от Легри, поверенного Ларош-Боассо.

Вот оно.

"Барон, наше дело идет прекрасно. Вам уже не нужно гоняться по горам и по долам за этим Зубастым Жанно, свидетельство которого мало помогло бы нам, потому что он был безумен; даже в показаниях Фаржо мы не имеем теперь надобности, потому что приор, наш самый опасный противник, во всем признался Алепскому епископу. Я ни за что не поверил бы, что хитрый Бонавантюр мог признаться, но епископ, с которым я недавно виделся, сам уверил меня в этом.

Вы, вероятно, легко угадаете, барон, последствия этого признания. Епископ, убежденный в виновности фронтенакских монахов, готов отдать вам поместье Варина, как только я предоставлю доказательства, что вы самый близкий родственник и прямой наследник покойного графа и маленького виконта. Я занимаюсь розыском нужных документов, которые должны находиться среди ваших фамильных бумаг, и скоро доставлю их вам. Но ваше присутствие здесь может оказаться необходимым, и если вы сможете прибыть сюда, то ваши интересы только выиграют.

Пока прелат еще сильно рассержен на фронтенакских монахов и очень суров с ними. Вы уже, наверное, догадались, что ходит много толков об этом деле. Все думают, что настоятеля и монахов оправдают, чтобы не слишком марать честь духовенства, все наказание падет на приора, который действительно виновнее всех в этом деле. Он, вероятно, будет заключен в подземную тюрьму, которые всегда есть в монастырях..."

Остальная часть письма представляла собой советы отца Легри своему примерному сыну.

молодой человек выронил роковую бумагу и, рыдая, закрыл лицо руками.

Между тем барон распечатал письмо из Меркоара и быстро пробежал его глазами. Без сомнения, содержание его было не столь серьезно, потому что Ларош-Боассо громко рассмеялся, но тут же сдержал себя: горе Леонса было столь глубоко и отчаянно, что даже барону, виновнику этого горя, стало жаль юношу.

-- Мужайтесь, друг мой, -- произнес он как можно проникновеннее, -- разочароваться в человеке, который вас воспитал, который сумел внушить вам и любовь и уважение, это очень больно, я понимаю вас... Однако не приходите в отчаяние. Епископ Алепский вспыльчив, но мягкосердечен, да и я сам, если спокойно войду во владение моим фамильным имуществом, не стану требовать расправы над приором. Это дело уже так старо, что его пора забыть, маленького виконта все равно не вернуть. Я искренне расположен к вам, и мне хотелось бы помочь вам пережить это горе.

Эти утешения, отчасти лживые, отчасти искренние, произвели эффект совершенно противоположный тому, на который рассчитывал барон.

-- Какое мне дело до наказания? -- с отчаянием в голосе воскликнул племянник приора. -- Меня занимает только преступление, одно преступление... Но чем больше я думаю об этом, -- продолжал он, -- тем больше мне кажется, что это преступление, это ужасное, жестокое, подлое преступление не мог совершить тот человек, которого я знаю! Факты обманывают, улики ложны, все ошибаются. Тут есть какое-то недоразумение, тайна, которая откроется, может быть, впоследствии, я твердо в этом убежден!

-- Давайте хотя бы на время забудем об этой истории, так огорчившей вас. Вы можете придерживаться любой точки зрения на события, происходящие во Фронтенакском аббатстве. А сейчас, чтобы немного развлечь вас, я прочту вам письмо, которое получил из Меркоара. Оно очень забавно, уверяю вас.

-- Из Меркоара? -- переспросил Леонс, к тому моменту уже забывший об этом письме.

-- Да. Прочтите сами, если хотите; в нем не содержится ничего значительного, но это презабавный документ!

Письмо было от кавалера де Моньяка. Слог вполне соответствовал образу этого почтенного дворянина.

"Барон, -- писал конюший Кристины де Баржак, -- я слышал, что вы взяли к себе в услужение бывшего меркоарского лесничего по имени Фаржо. А так как вы не заблагорассудили спросить согласия на это у моей благородной госпожи, знатной и могущественной девицы Кристины де Баржак, графини Меркоарской, я, Антуан Леонар, кавалер де Моньяк, почетный конюший вышесказанной девицы, утверждаю, что вы поступили не как дворянин. Если вы не согласны со мной, барон, я вас попрошу назначить мне как можно скорее место, куда я поспешу явиться с другом, и мы закончим этот спор как подобает людям благородного происхождения.

пребывания в замке Меркоар вы не изменили обязанностям, налагаемым на вас гостеприимством, а если какие-нибудь глупые люди осмелятся утверждать обратное, я думаю, что вы так же, как и я, будете готовы заставить их молчать.

Это странное послание, столь неуклюжее и маловразумительное, заканчивалось следующим постскриптумом:

"Меня уверили, что в этом невежливом поступке вам помогал Легри, ваш друг. Так как не нужно щадить подобную ничтожную личность, то я прошу вас, барон, передать господину Легри, что я хорошенько отлуплю его, если он попадется мне в руки".

-- Что вы скажете о вызове этого оригинала? -- спросил Ларош-Боассо, громко смеясь.

-- Он ничего не говорит о Кристине, -- рассеянно прошептал Леонс.

Ему тут же стало неловко оттого, что он обнаружил свои истинные чувства, и юноша поспешил спросить:

я уеду во Флорак... Я вынужден оставить здесь бедного Легри. Пусть ожидает, надеюсь, наш доблестный кавалер не отправится сюда, чтобы его вздуть. А вы, мосье Леонс, разве не намерены отправиться в Фронтенак, чтобы поддержать своих друзей аббатов? Мы могли бы какое-то время ехать вместе.

Несмотря на показную благосклонность барона, Леонс не проникся к нему особой симпатией. Он встал.

-- Я еще не знаю, что я буду делать, -- сказал он с расстроенным видом. -- Я думаю, что мой бедный дядя, заставив меня уехать столь поспешно, хотел скрыть от меня свое унижение, и, может быть, мое присутствие только увеличит его душевные муки. Благодарю за ваше предложение, барон, но я не принимаю его. Мы должны направиться в разные стороны. Пути наши различны.

-- Как вам угодно, -- отвечал Ларош-Боассо с улыбкой. -- Я вижу, мосье Леонс, что награда, обещанная счастливому охотнику, который убьет жеводанского зверя, интересует вас больше, чем участь вашего дяди. Поезжайте и не теряйте мужества! Но не надейтесь, что мы не встретимся. Сегодня наши пути расходятся, но они могут пересечься снова. Прощайте!

Они обменялись поклонами, ироническим с одной стороны, холодным с другой, и Леонс вышел. Через несколько минут он и его люди покинули мызу.