Таинственный сад.
Глава XIV

Глава XIV

Когда наступило утро, степь была скрыта в тумане и дождь не переставал лить. О том, чтобы выйти, не могло быть и речи. Марта была так занята, что Мери никак не удавалось поговорить с нею, но после обеда она попросила ее прийти к ней в детскую посидеть. Марта пришла, захватив с собой чулок, который всегда вязала, когда ей больше нечего было делать.

- Что с тобой такое? - спросила она, как только они уселись. - У тебя такой вид, как будто ты хочешь что-то рассказать!

- Хочу. Я узнала, что это был за плач! - сказала Мери.

Марта уронила вязанье на колени и смотрела на нее испуганными глазами.

- Нет! - воскликнула она. - Никогда.

- Я услышала плач ночью, - продолжала Мери, - я встала и пошла посмотреть, откуда он слышится. Это был Колин. Я его отыскала.

Лицо Марты с испугу даже покраснело.

- О! Мисс Мери! - сказала она, почти плача. - Этого не следовало делать... не следовало! Ты меня доведешь до беды. Я тебе никогда ничего не рассказывала про него, а теперь беда будет... Я потеряю место... И что тогда будет мать делать?

- Ты не потеряешь места, - возразила Мери. - Он был рад, что я пришла. Мы говорили и говорили. Он сказал, что рад, что я пришла.

- Рад? - воскликнула Марта. - Правда? Ты не знаешь, какой он бывает, когда ему что-нибудь не по вкусу. Он слишком велик, чтобы плакать, как младенец, но когда он рассержен, он вопит только чтобы напугать нас. Он знает, что мы пикнуть не смеем.

- Он не был сердит, - сказала Мери. - Я его спросила, уйти ли мне, но он велел мне остаться. Потом он стал задавать мне вопросы, и я уселась на большой табурет и стала рассказывать ему про Индию, про сады, про малиновку. Он не хотел отпустить меня. Потом он показал мне портрет его матери. А прежде чем я ушла, я убаюкала его... песней!

Марта так и ахнула от изумления.

- Я не смею верить тебе! - заявила она. - Ведь это все равно что войти прямо в львиное логовище! Если бы он был такой, как всегда, он бы взбесился и поднял весь дом. Ведь он не позволяет чужим даже посмотреть на себя!

- А мне позволил! Я все время глядела на него, а он на меня!

- Не знаю, что и делать! - воскликнула встревоженная Марта. - Если м-с Медлок узнает об этом, она подумает, что я не послушалась ее приказаний и рассказала тебе все, и тогда меня отошлют назад к матери.

- Он пока ничего не расскажет про тебя м-с Медлок. Это сначала будет как будто тайна, - твердо сказала Мери. - И он говорит, что все должны делать, как ему угодно!

- Это-то правда! Скверный мальчишка! - вздохнула Марта, отирая лоб передником.

- Он говорит, что м-с Медлок тоже должна. И он хочет, чтобы я приходила к нему каждый день; ты должна будешь передавать мне, когда я ему буду нужна.

- Этого не будет, если ты будешь делать, что он захочет, а всем ведь приказано повиноваться ему, - убеждала Мери.

- Да неужели он был ласков с тобой! - воскликнула Марта, широко раскрыв глаза.

- Я думаю, что я ему понравилась, - ответила Мери.

- Ну, так ты, должно быть, околдовала его, - решила Марта, глубоко вздохнув.

- Ты думаешь, что это волшебство? - спросила Мери. - Я слышала про волшебство в Индии, но я не умею этого делать. Я просто вошла к нему в комнату и так удивилась, когда увидела его, что осталась на месте и все глядела на него. А потом он обернулся и стал глядеть на меня. Он думал, что я призрак или сон, а я это думала про него... И все это было так странно, что мы были одни, среди ночи, и даже не знали друг о друге, мы и начали задавать друг другу вопросы... А потом, когда я спросила, хочет ли он, чтобы я ушла, он сказал, что нет.

- Видно, конец света наступает, - вздохнула Марта.

- Да что с ним такое? - спросила Мери.

- Никто не знает наверное, - ответила Марта. - Когда он родился, м-р Крэвен точно помешался. Доктора думали, что его надо будет отправить в... сумасшедший дом... и все потому, что м-с Крэвен умерла... Я уже тебе говорила. Он ни за что не хотел поглядеть на младенца. Он все кричал, что он вырастет горбатым, как он сам, и что ему лучше умереть...

- Разве Колин горбатый? - спросила Мери. - Он не похож на горбуна...

- Нет еще, - ответила Марта, - только у него все началось как-то не так... Моя мать говорит, что в доме было столько горя и гнева, что любой ребенок испортился бы... Они все боялись, что у него спина слаба, и все ухаживали за ним - заставляли его лежать, не давали ему ходить. Раз ему даже надели железные помочи, но он так раскапризничался, что заболел... Потом к нему приехал важный доктор и заставил их снять. А с другим доктором он говорил так строго... хотя вежливо. Он сказал, что мальчику давали слишком много лекарств и слишком много воли, чтоб делать все по-своему.

- Я думаю, что он очень избалован, - сказала Мери.

- Хуже его нет на свете! - воскликнула Марта. - Конечно, он почти всегда хворает - то простуда, то кашель... Раза два он чуть не умер. И лихорадка у него была, и тиф... Уж и испугалась тогда м-с Медлок! Он тогда бредил, а она разговаривала с сиделкой, думая, что он ничего не понимает. "Теперь он уже, наверное, умрет, - говорит она, - и это будет самое лучшее и для него, и для всех". Посмотрела она на него, а он лежит и смотрит на нее своими большими глазами, да так осмысленно... Она не знала, что и подумать, а он поглядел на нее и говорит: "Дайте мне воды и перестаньте разговаривать".

- А ты думаешь, он умрет? - спросила Мери.

- Моя мать говорит, что нельзя выжить такому ребенку, который не бывает на свежем воздухе и ничего не делает, только лежит на спине, принимает лекарства да смотрит в книжки. Он очень слаб, терпеть не может, когда его выносят на свежий воздух, и так легко простуживается, что потом говорит, что это от воздуха...

Мери сидела и смотрела на огонь.

- А я думаю, - медленно сказала она, - что ему, может быть, хорошо бы выходить в сад и смотреть, как все растет.

- Однажды его взяли к фонтану, где растут розы, - продолжала Марта. - А он прочел в какой-то газете, что иногда люди заболевают какой-то "розовой лихорадкой"; потом он начал чихать и кричать, что у него эта самая лихорадка. А тут еще один новый садовник, который не знал правил, прошел мимо и поглядел на него как-то странно... Он взбесился и стал кричать, что садовник поглядел на него потому, что у него растет горб. Он столько плакал, что потом всю ночь был болен.

- Если он когда-нибудь рассердится на меня, то я к нему никогда больше не пойду, - сказала Мери.

- Он заставит тебя прийти, если захочет, - сказала Марта, - так ты и знай.

- Это, вероятно, сиделка. Она хочет, чтобы я с ним посидела немного, - сказала она. - Надеюсь, что он в хорошем настроении духа.

Она вышла из комнаты и вернулась минут через десять с недоумевающим выражением лица.

- Да ты, должно быть, приворожила его, - сказала она. - Он сидит на диване со своими книжками, а сиделке велел уйти до шести часов. Я должна буду сидеть в смежной комнате. Как только ушла сиделка, он позвал меня и говорит: "Я хочу, чтобы Мери Леннокс пришла ко мне; но помни, чтоб никому не рассказывать! Иди скорее!"

Мери сейчас же отправилась к нему.

Когда она вошла в комнату, в камине пылал яркий огонь, и при дневном свете она увидела, что комната была очень красива. Ковры, драпировки, книги и картины на стенах были ярких, светлых цветов, и комната имела блестящий, уютный вид, несмотря на серое небо и дождь. Колин сам тоже был похож на картину. Он был закутан в бархатный халат и сидел, прислонившись к большой глазетовой подушке. На щеках его горели яркие пятна.

- Войди же! - сказал он. - Я все утро думал о тебе.

- Я тоже думала о тебе, - ответила Мери. - Ты вовсе не знаешь, как Марта испугалась; она говорит, м-с Медлок подумает, что она рассказала мне про тебя, и ее отошлют домой.

Колнн нахмурился.

- Поди скажи ей, чтобы она пришла сюда, - сказал он. - Она в соседней комнате.

Мери вышла и привела Марту, которая дрожала от страха. Колин все еще хмурился.

- Должна ты делать, что мне угодно, или не должна? - спросил он.

- Должна, сэр, - пробормотала Марта, вся вспыхнув.

- А м-с Медлок тоже?

- Все должны делать, что вам угодно, - сказала Марта.

- Так если я приказываю тебе привести ко мне мисс Мери, как же может м-с Медлок тебя отослать, если она узнает?

- Пожалуйста, не говорите ей, - умоляла Марта.

- Я ее самое отошлю, если она посмеет только слово сказать, - с важностью сказал Колин. - А это ей очень не понравится, уверяю тебя!

- Благодарю вас, сэр, я только исполняю долг!

- Я только этого и хочу, - сказал Колин еще с большей важностью. - Я о тебе позабочусь! А теперь иди!

- Почему ты так смотришь на меня? - спросил он. - О чем ты думаешь?

- Я думаю о двух вещах...

- О чем это? Садись и расскажи мне!

- Первое... вот что, - сказала Мери, садясь на большой табурет. - Однажды в Индии я видела мальчика-раджу... На нем везде торчали рубины, изумруды и брильянты, и говорил он с людьми так же... как ты говорил с Мартой. Все должны были исполнять все, что он приказывал... сию же минуту. Я думаю, что их бы убили, если бы они не послушались...

- Я тебя после заставлю рассказать мне про раджей, - сказал он, - а теперь скажи мне, о чем ты еще думала.

- Я думала о том, как ты не похож на Дикона!

- Кто такой Дикон? Какое странное имя!

- Это брат Марты. Ему двенадцать лет, - объяснила она. - И он не похож ни на кого на свете. Он умеет привораживать лисиц и белок, и птиц, как туземцы в Индии привораживают змей. Он насвистывает на своей дудке, и все они приходят слушать.

На столе возле Коли на лежало несколько толстых книг, и он вдруг вытащил одну из них.

- Тут есть картинка... заклинатель змей, - воскликнул он, - Иди-ка, посмотри на нее!

Книга была красивая, с великолепными раскрашенными иллюстрациями, и Колин отыскал одну из них.

- Разве он умеет это делать? - оживленно спросил он.

- Он играл на дудке, а они слушали, - объяснила Мери. - Но он говорит, что это вовсе не волшебство. Он говорит, это все потому, что он живет в степи и знает их обычаи. Он говорит, ему иногда кажется, что он сам птица или белка, потому что он их очень любит. Мне казалось, что он точно спрашивал что-то у малиновки, они точно разговаривали друг с другом... по-птичьи.

Колин откинулся на подушку; глаза его раскрывались все шире и шире, и на щеках горели пятна.

- Расскажи мне еще что-нибудь про него, - попросил он.

- Он все знает... о гнездах, о яйцах, - продолжала Мери. - Он знает, где живут лисицы, барсуки и выдры, во хранит это в тайне, чтобы другие мальчики не отыскали нор и не спугнули их. Он знает про все, что только живет или растет в степи.

- А он любит степь? - спросил Колин. - Как это можно любить такое место... громадное, обнаженное, пустынное!

- Это самое красивое место, - запротестовала Мери. - Там растут тысячи чудных цветов, и тысячи маленьких живых созданий хлопочут, вьют гнезда, роют норы, поют, щебечут, пищат... Они всегда заняты, и ям так весело под землей, или на деревьях, или среди вереска... Это их мир.

- Откуда ты знаешь все это? - спросил Колин, обернувшись, чтобы взглянуть на нее.

то кажется, будто все это видишь и слышишь.

- Когда бываешь болен, то никогда ничего такого не видишь, - беспокойно сказал Колин.

Он имел вид человека, который прислушивается к каким-то новым звукам вдали и старается угадать, что это такое.

- Нельзя ничего видеть, когда бываешь в комнате!

- Я не могу пойти в степь! - сказал он обидчиво.

Мери с минуту помолчала, потом сказала нечто очень смелое.

- Мог бы пойти... когда-нибудь!

Он сделал движение, точно его испугали.

- Пойти в степь! Как я могу! Ведь я скоро умру!

- Откуда ты знаешь? - недружелюбно спросила Мери. Ей не нравился тон, которым он говорил о своей смерти. Она не чувствовала никакого сожаления; ей казалось, что он точно хвалится этим.

- О, я это слышал с тех пор, как я помню себя, - сердито ответил он. - Все они вечно шепчутся об этом и думают, что я не замечаю. И им всем этого хочется...

В Мери вдруг проснулся дух противоречия. Она крепко сжала губы.

- Если бы им хотелось, чтобы я умерла, - сказала она, - я бы этого не сделала... Кому это хочется, чтоб ты умер?

- Слугам... и, конечно, доктору Крэвену, потому что он тогда получил бы Миссельтуэйт и был бы богат, а не беден. Он не смеет сказать этого, но у него всегда довольный вид, когда мне хуже... А когда у меня был тиф, он потолстел... И я думаю, что даже моему отцу этого хочется...

- А я этого не думаю, - упрямо сказала Мери.

Колин обернулся и снова посмотрел на нее.

- Ты не думаешь? - сказал он.

Он откинулся на подушки и притих, точно думая о чем- то. Наступило продолжительное молчание. Быть может, оба они думали о таких странных вещах, о которых обыкновенно дети не думают.

- Мне очень нравится важный доктор из Лондона, потому что он приказал снять с тебя эту железную штуку, - сказала, наконец, Мери. - Он тоже сказал, что ты скоро умрешь?

- Нет.

- Он не шептал, - ответил Колин, - может быть, он знал, что я терпеть не могу шепота. Я сам слышал, как он громко сказал: "Мальчик мог бы жить, если б только твердо решил сделать это. Надо возбудить в нем охоту". И он сказал это, как будто он сердился.

- Я тебе скажу, кто мог бы, пожалуй, придать тебе охоты, - сказала Мери, точно размышляя вслух. - Это Дикон. Он всегда говорит о чем-нибудь живом. Он никогда не говорит про мертвое или про больное... Он всегда смотрит вверх, в небо, как летают птицы, или вниз, на землю, как растет что-нибудь... У него такие круглые голубые глаза, всегда широко раскрытые, потому что он всегда глядит на все вокруг. И смеется он так громко своим большим ртом... А щеки у него красные... точно вишни.

Она придвинула свой табурет поближе к софе, и выражение ее лица совершенно изменилось, когда она стала вспоминать о широко раскрытых глазах и большом рте.

- Вот что, - сказала она, - не будем говорить о смерти, я этого не люблю. Будем говорить о живом. Будем говорить о Диконе, а потом будем смотреть твои картинки.

Она не могла сказать ничего лучшего. Говорить о Диконе - значило говорить о степи, об их коттедже, в котором четырнадцать человек жили на шестнадцать шиллингов в неделю, о детях, которые толстели от степной травы, точно дикие пони. Это значило говорить о матери Дикона, о прыгалке, которую она прислала, о степи, над которой сияло солнце, о бледно-зеленых остриях, которые выглядывают из черной земли. А во всем этом было так много "живого", что Мери говорила больше, чем когда-либо прежде, а Колин и говорил, и слушал, как никогда прежде. Потом оба начали смеяться без всякой причины, как делают дети, когда им хорошо вместе.

И они столько смеялись, что, в конце концов, начали так шуметь, как будто это были самые обыкновенные, здоровые, нормальные десятилетние дети, а не черствая, никого не любящая девочка и болезненный мальчик, которому казалось, что он скоро умрет.

Им было так весело, что они забыли про картинки и забыли, что время шло, как вдруг Колин о чем-то вспомнил.

- А ты знаешь, о чем мы ни разу не подумали, - сказал он, - ведь мы двоюродные брат и сестра!

Это показалось им таким странным, что они стали смеяться еще громче. И среди этого веселья и смеха дверь вдруг отворилась, и вошли м-с Медлок и доктор Крэвен.

- Господи Боже! - воскликнула бедная м-с Медлок, глаза которой почти готовы были выскочить из орбит. - Господи Боже!

- Что это такое? - спросил доктор Крэвен, шагнув вперед. - Что это значит?

Мери вдруг снова вспомнился мальчик-раджа: Колин ответил так, как будто ни испуг доктора, ни ужас м-с Медлок ровно ничего не значили. Он был так же мало смущен или испуган, как если бы в комнату вошли кошка и собака.

- Это моя двоюродная сестра Мери Леннокс, - сказал он. - Я попросил ее прийти сюда и поговорить со мной. Она мне нравится. Теперь она должна будет приходить сюда и говорить со мной, когда я буду присылать за нею.

- О, сэр, - начала она, задыхаясь, - я не знаю, как это случилось. В доме нет ни одного слуги, который осмелился бы говорить об этом, - им всем отдано приказание...

- Ей никто не говорил, - сказал Колин. - Она услышала, как я плакал, и сама отыскала меня. Я рад что она пришла. Не будьте же глупы, Медлок.

Мери видела, что доктор Крэвен не особенно доволен, но, очевидно, не осмеливался противоречить своему пациенту. Он сел возле Колина и пощупал его пульс.

- Я боюсь, что ты слишком много волновался. А волнение вредно тебе, мой мальчик, - сказал он.

мы будем пить чай вместе.

М-с Медлок и доктор Крэвен тревожно переглянулись; но делать, очевидно, было нечего.

- Он выглядит гораздо лучше, сэр, - осмелилась заметить м-с Медлок. - Но... - она остановилась, как бы обдумывая что-то, - он выглядел гораздо лучше сегодня утром, прежде чем она забралась в эту комнату.

- Она пришла сюда вчера ночью. Она долго сидела у меня. Она пела мне индусские песни и убаюкала меня, - сказал Колин. - Когда я проснулся, мне было лучше, я захотел завтракать. А теперь я хочу чаю... Скажите сиделке, Медлок!

Доктор Крэвен остался недолго. Он несколько минут поговорил с сиделкой, когда она вошла в комнату, и потом сказал несколько слов Колину, в виде предостережения, что он не должен слишком много говорить, не должен забывать, что он болен, не должен забывать, что очень скоро утомляется. Мери подумала, что Колину приходится не забывать о множестве неудобств.

- Я хочу забыть обо всем этом, - сказал он, наконец. - Она заставляет меня забыть об этом... Поэтому-то я и хочу, чтобы она приходила!

Вид у доктора Крэвена был не особенно довольный, когда он вышел из комнаты, и он с недоумением посмотрел на Мери, сидевшую на большом табурете. Когда он входил, она снова превратилась в чопорную, молчаливую девочку, и он никак не мог понять, что в ней так привлекло Колина. У мальчика действительно был более оживленный вид, и доктор тяжело вздохнул, идя по коридору.

- Они вечно заставляют меня есть, когда я не хочу, - сказал Колин, когда сиделка принесла чай и поставила его на стол возле дивана. - А теперь, если ты будешь есть, я тоже буду. А булки такие славные и горячие... Ну, расскажи мне про раджей...