Хижина дяди Тома.
Глава XXXVI. Эммелина и Касси

Глава XXXVI.
Эммелина и Касси.

Касси вошла в комнату. Эммелина сидела в дальнем углу её, бледная от страха. Когда она отворила дверь, девушка нервно вздрогнула; но, увидев кто вошел, она бросилась к ней, схватила ее за руку и вскричала; - О, Касси, это вы? Как я рада, что вы пришли! А я боялась, что это... О, вы не знаете какой был страшный шум внизу весь вечер!

-- Конечно, знаю, - сухо отвечала Касси, - я такого шума не мало наслушалась!

-- О, Касси, скажите, не можем ли мы уйти из этого дома? Мне всё равно куда, в болото, к змеям, куда-нибудь! Нельзя ли нам куда-нибудь уйти отсюда!

-- Можно только в могилу, никуда больше! - отвечала Касси.

-- Да вы пробовали когда-нибудь?

-- Я видела, как другие пробовали, и что из этого выходило.

-- Я готова жить в болоте и питаться корою деревьев. Я не боюсь змей! Мне лучше, чтобы подле меня была змея, чем он, - с жаром вскричала Эммелина.

-- Многие думали так же, как ты, - сказала Касси. Но ведь оставаться в болоте нельзя, собаки выследят и притащат назад, а тогда... тогда...

-- Что тогда? что он сделает? - спросила девушка с тревожным любопытством, заглядывая ей в лицо.

-- Спроси лучше, чего он не сделает? - отвечала Касси. - Он выучился расправляться с людьми у Вест-Индских пиратов. Ты не будешь спать по ночам, если я тебе расскажу, что я видела, что сам он иногда рассказывает под веселую руку. Я слыхала здесь такие стоны, что они потом целыми неделями стояли у меня в ушах. Недалеко от невольничьих хижин стоит черное, опаленное дерево, и вся земля под ним покрыта черной золою. Распроси кого-нибудь, что там происходило, и посмотри, посмеет ли кто-нибудь рассказать тебе.

-- Ой, что вы хотите сказать?

-- Я не стану рассказывать тебе. Мне неприятно думать об этом. Скажу одно: Бог знает, что мы увидим завтра, если этот несчастный Том будет продолжать вести себя, как начал.

-- Ужасно! - вскричала Эммелина, и вся кровь её отлила от щек. - О, Касси, скажите, что мне делать!

-- Тоже, что я делаю. Пользуйся своим положением; покоряйся, когда это необходимо, а в душе ненавидь и проклинай!

-- Он заставляет меня нить свою противную водку, а я так ненавижу ее, - сказала Эммелина.

-- А всё-таки пей, - отвечала Касси. - Я тоже прежде ненавидела ее, а теперь не могу жить без неё. Она очень полезна. Когда выпьешь, всё представляется не таким ужасным.

-- Мать приказывала мне, и не пробовать никаких крепких напитков, - заметила Эммелина.

-- Мать приказывала! - вскричала Касси, с горечью останавливаясь на слове мать. - Какая надобность в материнских приказаниях? Детей покупают, за них платят деньги, их души принадлежат хозяевам. Вот как ведется на свете. Я тебе говорю, пей водку; пей всё, что можешь, тогда тебе будет легче жить.

-- О, Касси! пожалейте меня!

проклятию конца не будет во веки вечные!

-- Я бы хотела не родиться на свет! - вскричала Эммелина, ломая руки.

-- Ну, я уж это давно говорю, - сказала Касси. - Я бы хотела умереть, если бы не боялась. - Она устремила глаза в темное пространство с тем немым отчаянием, которое было обычным выражением её лица, когда ничто не волновало ее.

-- Самоубийство большой грех, - проговорила Эммелина.

-- Не понимаю почему, мы здесь видим и делаем каждый день не меньшие грехи. Но когда я была в монастыре, сестры рассказывали мне такие вещи, что я стала бояться смерти. Если бы со смертью наступил полный конец, тогда, отчего же...

Эммелина отвернулась и закрыла лицо руками.

Пока этот разговор происходил наверху, Легри окончательно запьяневший, уснул внизу в гостиной. Легри не был, что называется настоящим пьяницей. Его грубый крепкий организм мог безнаказанно переносить постоянное употребление возбудительных средств, в таком количестве, которое разрушило бы здоровье или свело с ума человека более тонкого сложения. При том же какая-то бессознательная осторожность мешала ему часто предаваться своей страсти до потери власти над собою.

Но в эту ночь, лихорадочно стараясь прогнать от себя страх и раскаяние, просыпавшиеся в душе его, он выпил больше обыкновенного; отпустив своих прислужников он тяжело повалился на скамью и крепко заснул.

О, как осмеливается душа грешника вступать в таинственное царство сна? В это царство, смутные очертания которого так близко граничат с мистической страной возмездия? Легри видел сон. В своем тяжелом, лихорадочном забытье он видел, что какая-то фигура под покрывалом подошла к нему и положила на него холодную, нежную руку. Ему казалось, что он узнает эту фигуру, не смотря на скрывавшее, её лицо покрывало, и дрожь ужаса пробежала по его телу. Потом ему представилось, что те волосы обвиваются вокруг его пальцев, что они обхватывают его шею и сжимают ее всё крепче, и крепче до того, что он не может вздохнуть. Затем какие-то голоса что-то шептали ему, и от этого шёпота кровь стыла у него в жилах. После этого он очутился на краю страшной пропасти; снизу протягиваются черные руки и тащат его туда, а он в смертельном страхе старается удержаться; сзади подходит Касси, хохочет и толкает его. И вот снова появляется таинственная фигура под покрывалом, она откидывает покрывало: это его мать. Она отворачивается от него, и он падает всё ниже, ниже среди гула криков стонов и демонского смеха - на этом Легри проснулся.

Розовый свет зари мягко проникал в комнату.

Утренняя звезда стояла на постепенно светлевшем небе и смотрела на грешника своим чистым, светлым взором. О, как свежо, торжественно и прекрасно нарождается каждый новый день! Он как будто говорит очерствелому человеку:

-- Смотри, тебе дается один день! Стремись к вечному блаженству. Этот голос слышен всюду, во всех странах, у всех народов. Но закоренелый грешник не слышал его. Он проснулся с проклятием и ругательством. Что значило для него золото и пурпур неба, ежедневно повторяющееся чудо рассвета? Что для него эта святая звезда, которую Сын Божий избрал своей эмблемой? Подобно животному он видит, не замечая. Спотыкаясь подошел он к столу, налил себе кружку водки и выпил ее до половины.

-- Я чертовски скверно спал сегодня ночью! - обратился он к Касси, входившей через противоположную дверь.

-- Тебе часто придется так же скверно спать, - сухо ответила она.

-- Что ты хочешь сказать, чертовка?

-- Ты сам узнаешь на днях, - отвечала Касси тем же тоном. - Слушай, Симон, я хочу дать тебе один совет.

-- Убирайся ты к чёрту со своими советами!

-- Советую тебе, - спокойно проговорила Касси, начиная прибирать комнату, - оставить Тома в покое.

-- А тебе что за дело до него?

-- Что за дело? Да право, и сама не знаю. Если тебе охота заплатить за человека тысячу двести долларов и из-за своей вспыльчивости уложить его в самое горячее рабочее время, это, конечно, меня не касается. Я сделала для него всё, что могла.

-- Да сама не знаю. Я несколько раз сберегала тебе тысячи долларов тем, что лечила твоих невольников - вот мне благодарность! Если твой хлопок придет на рынок позже других, ты. конечно, не проиграешь свой заклад? Томкинс не будет издеваться над тобой, и ты ни слова не говоря, выплатишь ему деньги, как благородные люди, не правда ли? Я так и вижу, как ты платишь!

Легри, подобно многим другим плантаторам стремился к одному только: доставить на рынок самую большую партию товара; относительно предстоящего сбора он побился об заклад со многими обывателями соседнего городка. Касси с чисто женским тактом затронула единственную чувствительную струну его.

-- Хорошо, с него пока довольно того, что он получил, - сказал Легри, - но он должен попросить у меня прощенья и обещать вести себя лучше,

-- Этого он не сделает, - возразила Касси.

-- Не сделает? - отчего.

-- Ни за что не сделает! - повторила Касси.

-- Желал бы я знать почему? - вскричал Легри, приходя в бешенство.

-- Потому что он поступил хорошо, он это сознает и не станет говорить, что поступил дурно!

-- Чёрт побери! не всё ли мне равно, что он сознает. Негр должен говорить, что я хочу, или...

-- Или ты потеряешь свой заклад, отняв у себя лучшего работника в самое спешное время.

-- Но он смирится, наверно, смирится. Точно я не знаю негров? Он будет унижаться, как собака, сегодня же утром.

-- Нет, не будет, Симон. Ты не знаешь людей такого рода. Ты можешь уморить его медленною смертью, но не заставишь его просить у тебя прощенья.

-- Увидим! - Где он?

-- В старом сарае для очистки хлопка.

Хотя Легри говорил с Касси очень решительным тоном, но, выходя из дому, он был не вполне спокоен, что с ним редко случалось. Сон, который он видел ночью, и предостережения Касси значительно смягчили его. Он решил, что повидается с Томом без свидетелей и, если не удастся смирить его, отложит свою месть до более удобного времени.

Торжественный свет зари, ангельское сияние утренней звезды заглянули в окна сарая, где лежал Том, и луч звезды как будто принес ему священные слова: "Я корень и отрасль Давида, звезда светлая, утренняя". Намеки и предостережения Касси не смутили его, а, напротив, возбудили в нём мужество и бодрость. Ему представлялось, что уже занялась заря дня его смерти; и сердце его билось радостью и надеждой при мысли, что, может быть, еще до заката солнца он увидит ту чудную страну, о которой мечтал так часто; великий белый престол, окруженный радужным сиянием; небесные духи в белых одеждах с голосами подобными ропоту волн; их короны, пальмовые ветви, арфы... Вследствие этого он нисколько не испугался и не взволновался, когда услышал голос своего мучителя.

-- Ну, молодец, - заговорил Легри, презрительно ткнув его ногой, - как ты себя чувствуешь сегодня? Говорил ведь я тебе, что ты научишься у меня кое-чему? Понравилось ли тебе мое ученье, а? Что, вкусно? Ты что-то не так бодро глядишь, как вчера вечером?. Пожалуй, теперь не смог бы сказать проповедь бедному грешнику, а?

Том ничего не отвечал.

-- Вставай, скотина! - приказал Легри, снова толкая его ногой.

Встать было не легко человеку избитому, ослабевшему. Видя усилие, с каким Том приподнимался, Легри злобно расхохотался.

Тому между тем удалось стать на ноги и он устремил на своего господина спокойный, твердый взгляд.

-- Чёрт побери! - вскричал Легри, - тебе, должно быть, еще мало досталось! Становись на колени, Том, и проси у меня прощенья за свои вчерашние дерзости.

Том не двинулся.

-- На колени, собака! - закричал Легри, ударив его хлыстом.

-- Масса Легри, - проговорил Том, - я не могу просить у вас прощенья. Я сделал то, что считал хорошим. Я и опять тоже сделаю, если придется. Я не буду мучить других, что бы со мной ни произошло.

-- Хорошо, но ты не знаешь, что может с тобой произойти, масса Том. Ты думаешь, тебе знатно досталось, а я тебе скажу, что это еще сущие пустяки. Как тебе понравится, если тебя привяжут к дереву, да начнут поджаривать на медленном огне? Приятно это будет, Том, а?

-- Масса, - сказал Том, - я знаю, вы можете делать ужасные вещи; но, - он выпрямился и сложил руки, - всё-таки вы можете убить только тело. А ведь после этого, после смерти нас ждет вечность.

Вечность, это слово, произнесенное Томом, наполнило светом и силою душу бедного негра, но в душе грешника оно отозвалось острою болью, словно от укушения скорпиона.

Легри заскрежетал зубами, но от гнева не мог выговорить ни слова, а Том, как бы чувствуя себя свободным, заговорил ясным, веселым голосом.

-- Масса Легри, вы меня купили, и я готов быть вам верным, преданным слугою. Я буду работать для вас целые дни, сколько хватит сил. Но душу свою я не могу отдать человеку. Я останусь верным Господу и прежде всего буду исполнять его заповеди, придется ли мне жить или умереть всё равно. В этом вы можете быть уверены. Масса Легри, я нисколько не боюсь смерти. Мне больше хочется умереть, чем жить. Вы можете бить меня, морить голодом, жечь - вы только скорей отправите меня туда, куда мне хочется уйти.

-- Прежде чем ты умрешь, я заставлю тебя покориться! в бешенстве вскричал Легри.

-- Мне помогут, - отвечал Том, - вам это не удастся.

-- Кто же это, чёрт возьми, поможет тебе? - презрительно спросил Легри.

-- Всемогущий Господь Бог! - отвечал Том.

В эту минуту нежная, холодная рука дотронулась до руки Легри. Он обернулся. Это была Кассн. Но нежное, холодное прикосновение напомнило ему его сон; в мозгу его промелькнули с быстротою молнии все страшные призраки его бессонных ночей и тот ужас, какой они ему внушали.

-- Ты, кажется, с ума сошел? - сказала ему Касси по-французски, - Оставь его в покое! Дай мне вылечить его, чтобы он мог опять стать на работу. Что, разве я не правду тебе говорила?

Говорят, что у крокодила и у носорога, не смотря на их толстую броню, есть слабое место, куда их можно ранить; у жестоких, необузданных, безбожных злодеев таким слабым местом бывает обыкновенно их трусливое суеверие.

-- Слушай, ты! - обратился он затем к Тому. - Я не хочу возиться с тобой теперь, потому что у меня идет спешная работа, и мне нужны все работники. Но я никогда ничего не забываю. Я тебе это поставлю на счет и когда-нибудь выжму свое из твоей черной шкуры. Помни это!

Он отвернулся и ушел.

-- Иди, иди себе, - сказала Касси, мрачно глядя ему во след, - когда-нибудь и с тобой сведут счеты. Ну, что, бедняга, как ты себя чувствуешь?

-- Господь Бог послал своего ангела и заградил на этот раз пасть львиную, - отвечал Том.