| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава II.
Клейтон.
Занавес поднимается и открывает мирную библиотеку, озарённую косвенными лучами полуденного солнца. С одной стороны комнаты отворённые окна смотрели в сад, откуда входил воздух, напитанный благоуханием роз и резеды. Пол, покрытый белыми циновками, кресла и диваны в белых глянцевитых чехлах придавали комнате вид свежести и прохлады. Стены были завешаны картинами, мастерскими произведениями знаменитых европейских художников; бронза и гипс, расставленные со вкусом и искусством, служили доказательством артистических наклонностей в хозяине. Близ открытого окна, за небольшим столом, на котором стоял серебряный кофейный прибор античной формы, и серебряный поднос с мороженным и фруктами, сидело двое молодых людей. Один из них уже был представлен читателям при описании нашей героини в предшествовавшей главе. Эдвард Клейтон, единственный сын судьи Клейтона, и представитель одной из старинных и известнейших фамилий Северной Каролины, по наружности имел большее сходство с портретом, описанным нашей бойкой молодой подругой. Он был высок, строен, с некоторой неловкостью в движениях и беспечностью в одежде, которые могли бы произвести весьма невыгодное впечатление, если б не смягчались прекрасным и умным выражением головы и лица. Верхняя часть лица имела выражение задумчивости и силы воли с лёгким оттенком меланхолической серьёзности; часть лица, около глаз, озарялась, от времени до времени, особенно во время разговора, проблеском какой-то неправильной игривости, которая обнаруживает ипохондрический темперамент. Рот, по нежности и красоте своего очертания, мог казаться женским, а улыбка, иногда игравшая на нём, имела особенную прелесть. Улыбка эта, по-видимому, принадлежала одной только половине лица; она никогда не поднималась до глаз, никогда не нарушала их печального спокойствия, их постоянной задумчивости. Другой молодой человек представлял собою во многих отношениях контраст первому. Мы отрекомендуем его читателям под именем Фрэнка Росселя; скажем ещё, что он был единственный сын некогда замечательной и богатой, но теперь почти совсем разорившейся фамилии в Виргинии. Полагают многие, что сходство характеров служит прочным основанием для дружбы; но наблюдение говорит, что основание это бывает прочнее при соединении противоположностей, в котором один чувствует влечение к другому, вследствие какого либо недостатка в самом себе. В Клейтоне сильный избыток тех способностей души, которые заставляют человека углубляться в самого себя и вредят действительности внешней жизни, располагал его к деятельным и практическим характерам, потому что последние постоянно имели успех, который он ценил, хотя сам не был в состоянии достичь его. Непринуждённые манеры, свобода действий, всегдашнее присутствие духа при всякого рода крайностях, встречающихся в общественной жизни, уменье воспользоваться мимолётными событиями, - вот качества, которыми редко бывают одарены чувствительные и глубокие натуры, и потому последние часто ценят их так высоко. Россель был одним из тех людей, которые в достаточной степени бывают одарены многими высокими дарованиями, чтоб уметь оценивать присутствие этих дарований в других, и в недостаточной степени владеют каждым из них, чтоб возбудить к полезной деятельности самую сильную способность своей души. В его умственном запасе все подчинялось ему, и все было в готовности. Ещё в детстве он отличался понятливостью и находчивостью. В школе без него ничего не делалось: он был "славным малым" во всех играх, зачинщиком всех шалостей; лучше всех своих товарищей он умел пользоваться слабой стороной учителя. Часто выводил он Клейтона из затруднительного положения, в которое Клейтон впадал чрез доброту души своей, чрез своё благородство, чрез эти два чувства, обнаруживаемые им более того, чем требуется для сохранения выгод своих в сфере, как мальчиков, так и взрослых людей; и Клейтон, не смотря на своё превосходство, любил Росселя и подчинялся ему. Божественная часть человека стыдится сама себя, становится недоверчивою к себе, не находит себе приюта в этом мире, и благоговеет перед тем, что принято называть здравым рассудком; а между тем, здравый рассудок весьма часто, с помощью своей проницательности, усматривает, что этот бесполезный страх, это благоговение, со стороны высшей способности души человеческой, имеет ценность высокую; поэтому-то практическая и идеальная натуры стремятся одна к другой. Клейтон и Россель были друзьями с самого раннего детства; вместе провели они четыре года в одном колледже, и инструменты в высшей степени различных качеств разыгрывали до этой поры житейские концерты, весьма редко нарушая гармонию. Россель был среднего роста, стройного гибкого сложения; все его движения отличались живостью и энергией. Он имел доброе открытое лицо, светлые голубые глаза, высокий лоб, оттенённый густыми курчавыми каштанового цвета волосами; его мягкие губы носили приятную и с тем вместе полунасмешливую улыбку. Его чувства, хотя и не совсем глубокие, легко приводились в движение; его можно было растрогать до слез или заставить улыбаться, смотря потому, в каком настроении духа находился его друг; но при этих случаях он никогда не терял равновесие в чувствах своих, или, употребляя его выражение, никогда не выходил из себя. Однако ж мы слишком растягиваем наше описание. Не лучше ли читателю послушать их разговор и тогда он может судить об этих лицах как ему угодно.
-- Ну, что, Клэйтон, - сказал Россель, откинувшись к спинке мягкого кресла, и держа между двумя пальцами сигару, - как умно они сделали, что, отправившись на поиски негров, оставили нас дома! Каковы дела-то нынче творятся, Клэйтон! Да ты меня не слушаешь - всё читаешь законы: верно хочешь быть судьёй Клэйтоном вторым! Да, мой друг, если бы я имел шансы, которые имеешь ты, а именно занять место своего отца, - я был бы счастливейшим человеком.
-- Уступаю тебе все мои шансы, - сказал Клейтон, разваливаясь на одной из кушеток, - я начинаю видеть, что никоторым из них мне не воспользоваться.
-- Почему же? Что это значит? Разве тебе не нравится это занятие?
-- Занятие, я под этим словом разумею теорию, - вещь превосходная; совсем иное дело - практика. Чтение, теория всегда великолепны, величественны. Закон исходит от Бога; его залог есть гармония мироздания. Помнишь, как мы декламировали эти слова. Но переходя к практической его стороне, что ты находишь?
-- Что такое судебное следствие, как не отыскание истины? И предаётся ли наш адвокат односторонним взглядам на свой предмет, и, по привычке, не забывает ли он, а, может быть, он и не знает, что истину должно искать совсем с другой стороны. Нет, если б я стал заниматься законом по совести, меня бы через несколько дней исключили из суда.
-- Так и есть, Клэйтон; ты вечно со своей совестью, из-за которой я постоянно ссорился с тобой, и никак не мог убедить тебя, что это чистейший вздор, совершеннейшая нелепость! Эта совесть всегда становится на твоей дороге и мешает тебе поступать, как поступают другие. По этому, надобно думать, что ты не хочешь вступить и на политическое поприще, - очень жаль. Из тебя бы вышел весьма почтенной и беспристрастный сенатор. Ты как будто создан для того, чтобы быть римским сенатором, одним из старых Viri Romae (мужей римских).
-- А как ты полагаешь, что бы стали делать старые Viri Romae в Вашингтоне? Какую роль разыгрывали бы в нём Регул, или Квинт Курций, или Муций Сцевола?
-- Делая подобный вопрос, не надобно при этом забывать, что образ политических действий значительно, изменился с того времени. Если б политические обязанности были те же самые, что и в ту пору - если б, например, в Вашингтоне открылась пропасть, и тебе бы сказали, что ты должен броситься в неё, для блага республики, ты бы верно бросился; или если б для какой-нибудь общественной пользы тебе предложили положить руку в огонь и сжечь её, - ты бы сделал это; или если б какие-нибудь карфагеняне спустили тебя с горы в бочке, утыканной гвоздями, за истину и за твоё отечество, - ты бы верно без ропота перенёс эту пытку. Тебе бы хорошо быть посланником; но разгуливать в пурпуре и батисте, по Парижу или Лондону, в качестве Американского посланника, тебе бы, я знаю наскучило. По моему мнению, самоё лучшее и самоё полезное, это - вступить на адвокатское поприще - бери себе гонорар, сочиняй защитительные речи с обилием классических указаний, высказывай свою учёность, женись на богатой невесте, выводи детей своих в аристократию, - и все это ты будешь делать не наступая на ногу своей чересчур щекотливой совести. Ведь ты же сделал одну вещь, не спросив свою совесть; если только правда то, что я слышал.
-- Что же такое я сделал, скажи пожалуйста?
-- Как что? Слышишь! Какой ты невинный! Ты воображаешь, что я не слышал о твоём походе в Нью-Йорк, о твоём похищении царицы маленьких кокеток - мисс Гордон.
Клейтон отвечал на это обвинение лёгким пожатием плеч и улыбкой, в которой принимали участие не только его губы, но и глаза; румянец разлился по всему лицу.
-- Знаешь ли, Клэйтон, - продолжал Россель, - мне это нравится. Знаешь ли ты, что в душе моей постоянно таилась мысль, что я буду ненавидеть женщину, в которую ты влюбишься? Мне казалось, что такое ужасное соединение всех добродетелей, которое ты замышлял найти в будущей жене своей, было бы похоже на комету, на какое-то зловещее явление. Помнишь ли ты (я бы желал, что б ты припомнил), какие качества имел твой идеал, и какие должна была иметь твоя жена? Она должна была иметь всю учёность мужчины, все грации женщины (я выучил это наизусть), должна быть практическая, поэтическая, элегантная и энергическая; иметь глубокие и обширные взгляды на жизнь, чтобы при красоте Венеры в ней была кротость Мадонны, чтобы она была изумительнейшим существом. О Боже мой! Какие жалкие мы создания! На пути твоей жизни встречается маленькая кокетка, начинает кружиться, играет веером, вскруживает тебе голову, подхватывает тебя как большую, солидную игрушку, играет ею, бросает, и снова пускается кружиться и кокетничать. Не стыдно ли тебе?
-- Нет; в этом отношении я похож на пастора в соседнем нашем городе: он женился на хорошенькой Полли Петерс на шестидесятом году, и когда старшины спрашивали, имеет ли она необходимые качества, чтоб быть женою пастора, он отвечал им, полуотрицательно. " Дело в том, братия, - сказал он, - хотя её и нельзя назвать святою, но она такая хорошенькая грешница и я люблю её." Обстоятельства мои те же самые.
-- Умно сказано; и я уже сказал тебе, что я в восторге от этого, потому что твой поступок похож на поступки других людей. Но, мой друг, неужели ты думаешь, что пришёл к чему-нибудь серьёзному с этой маленькой Венерой из морской пены? Не всели это равно, что получить слово от облака или бабочки? Мне кажется, кто хочет жениться, тот должен искать в будущей жене своей поболее действительности. У тебя, Клэйтон, высокая натура; и потому тебе нужна жена, которая имела бы хотя маленькое понятие о различии между тобою и другими существами, которые ходят на двух ногах, носят фраки и называются мужчинами.
-- Прекрасно, - сказал Клейтон, приподнимаясь и говоря с энергией, - я тебе вот что скажу. Нина Гордон ветреница и кокетка - избалованный ребёнок, если хочешь. Она вовсе не похожа на то существо, которое, я полагал, приобретёт надо мною власть. Она не имеет обширной образованности, ни начитанности, ни привычки размышлять; но в ней за то есть какой-то особенный timbre (тембр), как выражаются французы, говоря о голосах, - и это мне чрезвычайно нравится. В ней есть какое-то соединение энергии, самостоятельности и проницательности, которые делают её, при всей ограниченности её образования, привлекательнее и пленительнее всех других женщин, с которыми я встречался. Она никогда не читает; даже невозможно приохотить её к чтению; но, если вы можете завладеть её слухом минут на пять, то увидите, что её литературные суждения имеют какую-то свежесть и истину. Таковы её суждения и о всех других предметах, - если только вы заставите её быть несколько серьёзнее и высказать своё мнение. Что касается до сердца, то, мне кажется, она имеет ещё не вполне пробудившуюся натуру. Она жила в мире чувства, и этого чувства такое обилие в ней, что большая часть его находится ещё в усыплении. Раза два или три я видел проблеск этой дремлющей души, видел его в её глазах, и слышал в звуках её голоса. И мне кажется, я даже уверен, что я единственный в мире человек, который коснулся этой души. Быть может она меня не любит в настоящее время, но я уверен, что полюбит впоследствии.
-- Говорят, - сказал Россель небрежно, - говорят, что она в одно и тоже время дала слово ещё двоим или троим.
-- Очень может быть, - сказал Клейтон. - Я даже предполагаю, что это правда; но это ничего не значит. Я видел всех мужчин, окружавших её, и знаю очень хорошо, что она ни на которого из них не обращает внимании.
-- Но, мой милый друг, каким же это образом твои строгие понятия о нравственности могут допустить идею о системе обмана, которой она держится?
-- Правда; это мне не нравится; но что же мне делать, если я люблю " эту маленькую грешницу". Я знаю, что ты считаешь это за парадокс влюблённого; но уверяю тебя, если она и обманывает, то без всякого сознания, - хотя она и поступает самолюбиво, но в ней нет самолюбия. Дело в том, ребёнок этот рос без матери, богатой наследницей, в кругу прислуги. У неё есть тётка, или какая-то другая родственница, которая номинально представляет главу семейства перед глазами света. Но кажется, этой маленькой госпоже была предоставлена полная свобода действовать по своему произволу. Потом её отдали в фешенебельный нью-йоркский пансион, который развивал способность избегать уроков, уклоняться от правил, и постигать косвенным образом науку кокетства. Вот все, что приобреталось в этом пансионе, и сверх того отвращение к книгам и общее нерасположение к литературному образованию.
-- А её владения?
-- Не весьма богаты. Ими управляет очень умный мулат, который был оставлен ей отцом, который получил образование и имеет таланты не весьма обыкновенные в его касте. Он управляет её плантацией, и, мне кажется, это самый верный и преданный человек.
-- Ты опоздал, мой друг, с твоим советом; - я уже; решил это дело.
-- Как! Неужели ты женишься?
-- И уже помолвлен; - все решено и будет кончено о святках.
-- Мисс Бенуар высокого роста (я всегда говорил, что не женюсь на низенькой женщине), не красавица, но и не дурна собой; имеет весьма хорошие манеры, знает свет, очень мило поёт и играет, и имеет порядочное состояние. Ты помнишь, прежде я не думал жениться на деньгах; но теперь, при изменившихся обстоятельствах, я не мог полюбить без, этого приложения. Некоторые называют подобный поступок бездушным; но я смотрю на это совсем с другой точки зрения. Если я встретился с Мэри Бенуар, и узнал, что она ничего не имеет, я тогда не решился бы пробудить в ней чувства сильнее обыкновенной приязни; но, узнав, что она имеет состояние, я присмотрелся внимательнее, и нашёл, что кроме состояния она имеет и многое другое. Если это называется женитьбой на деньгах, то пусть так и будет. Твоё дело, Клэйтон, совсем другое: ты женишься чисто по любви. Что касается до меня, то я смотрел на этот предмет, как говорится, глазами рассудка.
-- Что же ты намерен делать с собой в свете, Россель?
-- Буду заниматься делом, и приискивать выгодное место. Я хочу быть президентом, как и всякий порядочный человек в Соединённых Штатах. Разве я хуже других?
-- Не знаю, - сказал Клейтон, - конечно, ты можешь достичь этого сана, если будешь трудиться и усердно и долго. С своей стороны, я бы скорее желал идти по лезвию меча, которое, как говорят, служит мостом в рай Магомета.
бы хотел быть покойным, как и в политической жизни. А между тем, ты далеко выше меня во всех отношениях. Очень было бы жаль, если б такой человек, как ты, не сумел устроить дела свои. Впрочем, наши национальные корабли должны управляться второклассными кормчими, - такими, как я, потому что мы умеем извернуться в самых затруднительных обстоятельствах.
-- Мне никогда не быть, - сказал Клейтон, - никогда не быть человеком, который во всём успевает, которому все удаётся. На каждой странице книги "Успех в жизни" мне всегда будет видеться надпись: "Какая польза человеку из того, если он приобретёт весь свет и погубит свою душу"?
-- Я не понимаю тебя, Клэйтон.
-- Мне, по крайней мере, так кажется. Судя потому, как идут дела теперь в нашем государстве, я должен или спустить флаг правды и чести, и заглушить в душе моей все её благородные наклонности, или отказаться от надежд на успех. Я не знаю ни одной тропинки в жизни, где бы шарлатанство, подлог не служили верными проводниками к успеху, - где бы человек главным ручательством успеха имел чистоту своих правил. Мне кажется, что у каждой тропинки стоит Сатана и говорит: всё это будет твоё, если ты падёшь ниц и поклонишься мне.
-- Зачем же ты, Клэйтон, не поступил в духовное звание с самого начала, и не скрылся за кафедрой от искушений демонских.
кафедры я должен был бы дать клятву открывать истину только в известной формуле; - а при этой клятве меня обяжут жизнью, достоянием, успехом, добрым именем. Если б я последовал внушениям моей совести, мои проповеди были бы сильнее, чем защитительные речи.
-- Господь с тобой, Клэйтон! Что же ты хочешь делать? Не намерен ли ты поселиться на своей плантации разводить хлопчатник и торговать неграми? Я с каждой минутой ожидаю услышать от тебя, что ты подписался на газету "Liberator" (" Освободитель") и хочешь сделаться аболиционистом.
-- Я действительно намерен поселиться на плантации, - но не намерен разводить хлопчатника и вести торговлю неграми. Газету "Liberator" я получаю, потому что я свободный человек и имею право получить, что мне угодно. Я не соглашаюсь с Гаррисоном, потому что, мне кажется, я знаю об этом предмете больше, чем он. Но он имеет право, как честный человек, говорить то, что думает; на его месте я бы сам воспользовался этим правом. Если я видел вещи в том свете, в каком видит он, я бы сделался аболиционистом; - но у меня совсем другой взгляд.
-- Это величайшее счастье, для человека с твоим характером. Но, наконец, что же ты намерен делать?
-- То, что должен делать каждый честный человек с четырьмястами подобных ему созданий - мужчин и женщин, поставленных от него в совершенную зависимость. Я намерен воспитать их и сделать способными к свободе. Какая власть на земле может быть выше той, которую даровал Бог нам - владельцам. Закон предоставляет нам полную и неограниченную волю. Плантация такая, какою могла бы быть плантация, должна быть "светочем для освещения людей образованных". В этом эфиопском племени есть удивительные и прекрасные дарования, которым не позволяют обнаруживаться; дать им свободу и развить их, вот предмет, полный живого интереса. Разведение хлопчатой бумаги должно быть делом последней, важности. Я смотрю на мою плантацию, как на сферу для возвышения человеческого достоинства и для душевных способностей целого племени.
Клейтон нахмурился.
-- Извини меня, Клэйтон. Все это возвышенно, величественно; но тут есть одно неудобство. Это решительно невозможно.
-- Всякое доброе и великое дело называлось невозможным, пока не было сделано.
-- Я скажу тебе, Клэйтон, что будет с тобою. Ты сделаешься целью для стрел той и другой стороны. Ты оскорбишь всех соседей, поступая лучше, нежели они. Ты доведёшь своих негров до такого уровня, на котором они встретят против себя стремление всего общества, а между тем, ты не заслужишь одобрения от аболиционистов. Тебя прозовут возмутителем, пиратом, грабителем и тому подобными изящными именами. Ты приведёшь дело в такое положение, что никому, кроме тебя, нельзя будет справиться с ним, да и тебе самому очень трудно; потом ты умрёшь, и все разрушится. И, если бы ты мог делать дело наполовину, оно было бы не дурно; но я тебя давным-давно знаю. Тебе мало будет того, чтобы выучить их катехизису и нескольким молитвам, чтоб они читали их, сами не понимая, что и называется у наших дам достаточным религиозным образованием. Ты их всех выучишь и читать, и писать, и думать, и говорить, - я того и буду ждать, что ты с ними примешься за арифметику и грамматику. Тебя так и тянет завести университет для них и клуб с прениями о возвышенных предметах. Ну, а что говорит Анна? Анна рассудительная девушка, но я ручаюсь, что ты уже сбил ее с толку на этот счет.
вошедший в мои виды; он берет на себя заведование делами плантации вместо этих негодяев управителей. Мы с ним постепенно введём систему платы за работу, это научит их понимать собственность, внушит им привычку к трудолюбию и экономии, сделав вознаграждение каждого соответственным его прилежанию и честности.
-- Ну, а к чему это все ведет, по-твоему? Ты будешь жить для них, или они для тебя?
-- Я покажу им пример, буду жить для них и уверен, что в замен того пробудится этим все хорошее, что есть в них. Сильный должен жить для слабого, образованный для невежды.
-- Хорошо, Клэйтон; Бог поможет тебе! Теперь я говорю серьёзно, уверяю. Хоть тебе этого и не удастся сделать, но я желал бы, чтобы удалось. Жаль, Клэйтон, что ты родился на нашей земле. Не тебя надобно будет винить в неудаче, а нашу планету и её жителей. Твоё сердце - богатая сокровищница, наполненная золотом и алмазами офирскими; но все эти драгоценности в пятом этаже, и нет лестницы, чтобы снести их в общество. Я на столько ценю твои качества, что не смеюсь над тобою; а девятеро из десяти смеялись бы. Сказать тебе правду; если б я уж был устроен в жизни, имел такое же окончательное положение, как ты, - друзей, семью, средства, - быть может, и я стал бы заниматься этим. Но вот что надобно сказать: такая совесть, как у тебя, Клэйтон, ужасно много требует расходов. Она всё равно, что карета: у кого недостанет средств, тому нечего и заводить её, - это уж роскошь.
в душе быть не хуже людей, считающих себя чуть не святыми.
-- Так, так.
-- Да, и я достигну всего, что мне нужно. А ты, Клэйтон, вечно будешь несчастным, недовольным искателем чего-нибудь слишком возвышенного для смертных. Вот в чём и разница между нами.
На этих словах разговор был прерван возвращением семейства Клейтона.