Детоубийцы.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детоубийцы. Глава X. (старая орфография)

X.

Он плыл недолго. Въехав в Альбуферу, он увидел недалеко несколько лодок, услышал крики людей, ехавших в них. Он чувствовал непреодолимую потребность спрятаться. Ему было стыдно, как человеку, вдруг очутившемуся голым пред взорами посторонних.

Солнце причиняло ему боль; громадная поверхность озера приводила его в ужас; ему хотелось укрыться в какой-нибудь темный угол, никого не видеть, ничего не слышать, и он снова бросился в тростники.

Он проплыл недалеко. Нос лодки вдруг застрял в тростнике и несчастный, бросив шест, упал плашмя, охватив голову руками. Птицы надолго замолкли, замер шум в тростниках, словно жизнь, скрытая вь них, онемела от ужаса пред этим диким ревом и судорожными рыданиями, напоминавшими предсмертное хрипение.

Несчастный рыдал. С тех пор, как он вышел из своего оцепенения, делавшого его совершенно безчувственным, преступление стояло перед ним, как будто он только что совершил его. Как раз в тот момент, когда казалось, он навсегда забудет о своем злодеянии, какая-то роковая сила снова вызвала его, снова показала его ему, да еще в каком ужасном виде!..

Угрызения совести пробудили в нем родительский инстинкт, умерший в ту роковую ночь. Объятый ужасом, он видел свое преступление во всей его жестокости. Это тело, брошенное на съедение гадам озера, было его собственною плотью, эти пеленки, в которых жили черви и пиявки, были плодом его ненасытной страсти, его любовных восторгов в безмолвии стольких ночей.

Ничто не смягчало его страшного преступления. Он не мог уже подыскать оправданий для своего существования. Он негодяй, недостойный жизни. Сухая ветвь от дерева Голубей, всегда прямого и сильного, грубого и дикого, но здорового в своей нелюдимости. Дурная ветвь должна исчезнут.

Его дед имел полное основание презирать его. Отец, его бедный отец, которого он считал теперь великим святым, имел полное основание оттолкнуть его от себя, как гнилой отпрыскгь. Несчастная Подкидыш, несмотря на свое позорное происхождение, имела большее право считать себя дочерью Голубя, чем он себя его сыном.

Что он сделал в течение своей жизни. Ничего! Вся его воля была направлена лишь к тому; чтобы избегать труда. Несчастный Пиавка, несомненно, был лучше его; один на белом свете, без семьи, без потребноетей, вечный бродяга, он мог жить без дела, ках беззаботная птица. А он, обуреваемый безпредельными желаниями, эгоистически уклоняясь от обязанностей, захотел быть богатым, жить не работая, и для этого избрал извилистый путь, пренебрегая добраыми советами отца, предвидевшого опасность. Недостойная леность привела его к преступлению.

То, что сделал он, приводило его в ужас. Пробудившаяся совесть отца мучила. его, но его терзала более глубокая, более кровоточивая рана. Мужская гордость, желание быть сильным, властвовать над людьми своею смелостью, заставляли его выносить жесточайшия муки. Он предвидел наказание, каторгу, и кто знает, может быть, даже эшафот, последний апофеоз человека-зверя. Он готов был принять все это, но заи деяния, достойные сильного человека, за ссору, за убийство в борьбе, когда обагряют руки в крови по самые локти с диким безумием человека, превратившагося в зверя. Но убить новорожденного ребенка, у которого не было никакой зашиты, кроме плача? Сознаться перед всем миром, что он, надменный храбрец, старый солдат, чтобы стать злодеем, отважился только убить беззащитного ребенка - своего собственного сына!

И слезы безудержно лились по лицу его и больше, чем от угрызений совести, он страдал от стыда за свою трусость, от презрения к своей низости.

Среди мрака его мыслей, светлой точкой блеснула некоторая вера в себя. Он не так уже дурен. В нем течет добрая кровь его отца. Его преступлением был эгоизм, слабоволие, боязнь борьбы за сушествоваиние. Истинно злой была Нелета, это высшая сила, опутавшая его, этот железный эгоизм, подчинивший его себе, окутавший его, словно плотно облегающая тело одежда. Ах! Если бы он никогда не знал её! Если бы он, вернувшись из стран далеких, не встретил глубокого пристального взгляда этих зеленых глаз, казалось, говоривщих: "возьми меня; я богата; я осуществила мечту моей жизни; теперь только тебя не достает мне..."

Она соблазнила его, столкнув во мрак. Эгоистичная и жадная - она воспользовалась его любовью и довела его до преступления.

Чтобы сберечь несколько крох своего благосостояния, она не задумалась ни на минуту и бросила родное дитя, а он, слепой раб, осуществил её замысел, уничтожив свою собственную плоть.

Каким жалким представлялось ему его собственное существование! Древнее предание о Санче смутно пронеслось в его памяти, эта легенда о змее, с давних времен передававшаяся из поколения в поколение среди жителей берегов озера. Он был похож на пастуха легенды. Он ласкал змейку, когда она была еще маленькой, кормил ее, согрел ее теплом своего тела; вернувшись с войны, он с изумлением нашел ее выросшей, похорошевшей, а она нежно обвилась вокруг него и в роковых её объятьях он нашел смерть.

Его змея жила в деревне, как змея пастуха в диком лесу. Эта Санча из Пальмара, сидя в трактире, задушила его безжалостными кольцами преступления.

Ему не хотелось возвращаться в мир. Он не мог жить среди людей; не мог смотреть на них; ему повсюду будет мерещиться уродливая, распухшая чудовищная голова с глубокими глазными впадинами, разъеденными червями. И при одной мысли о Нелете кровавой дымкой застилались его глаза, и, среди мук раскаяния, поднималось преступное желание, безумная жажда убить так же и ту, которую теперь он считал своим неумолимым врагом... Но зачем это новое преступление?

Среди этого уединения, вдали от взоров людских, он чувствовал себя лучше и здесь хотел бы успокоиться на веки.

К тому же в глубине души его, со всею силою эгоизма, главной страсти его существа, поднялся всепоглощающий страх. Может быть, сейчас новость о страшном происшествии распространилась уже в Пальмаре. Дед его будет молчать, но тот посторонний, прибывший из города, не имееть никакого основания хранить молчание.

стыда. Но даже, если удастся ложью спасти свою голову, какая ему польза? Вернуться снова в руки Нелеты, чтобы она опять обвила и задушила его в своих змеиных объятьях?.. Нет! Все кончено! Да, он дурная ветвь, и она должна упасть. Нет смысла продолжать висеть мертвой веткой на дереве, парализуя его жизнь.

Он перестал плакать. Наивысшим напряжением воли, он вышел из своего мрачного оцепенения.

Ружье Сахара лежало на носу лодки. Подняв его, Тонет посмотрел на него с иронией! Как бы расхохотался трактирщик, если бы видел его! В первый раз паразит, разжиревший в его доме, хочет употребить взятую у него вещь для настоящого дела. С спокойствием автомата он снял обувь, далеко отбросив сапоги, взвел оба курка, разстегнул блузу и рубашку, наклонился над ружьем и уперся голой грудью в его два ствола.

Босая нога тихонько опустилась вдоль приклада, ища собачку, и от двойного выстрела тростник содрогнулся так, что со всех сторон поднялись птицы, уносясь в безумйом страхе...

Дядюшка Голубь вернулся только поздно вечером.

Он простился с своим охотником в Салере, потому что последний сгорал желанием вернуться в город, клянясь, что никогда не ступит ногою в эти места. В два путешествия два таких несчастъя! Альбуфера встречает его одними только сюрпризами. От последняго он наверно заболеет. Мирный гражданин, отец многочисленного семейства, не мог отделаться от воспоминаний о страшной находке. Несомненно, тотчас же по возвращении, ему придется лечь в постель под предлогом внезапного нездоровья. Происшествие глубоко потрясло его.

Тот же охотник посоветовал дядюшке Голубю абоолютное молчание. Ни одного слова на эту тему! Они ничего не видели! Он должен посоветовать молчать и своему бедному внуку, который, повидимому, бежал под влиянием этого страшного впечатления. Озеро снова поглотило эту тайну и было бы очень наивно говорить об этом, зная, как правосудие мучит невинных людей, по своей глупости обращающихся к нему.

Честные люди должны избегать всякого соприкоеновения с законами. И бедный сеньор, высадившись на твердую землю, тогда только сел в свою повозку, когда задумчивый лодочник, несколъко раз поклялся ему, что будет немым.

К ночи дядюшка Голубь, вернувшись в Пальмар, причалил около трактира обе лодки, на которыхть они выехали утром.

Нелета, стоявшая за стойкой, напрасно искала глазами Тонета.

Старик угадал её мыслн.

"Не жди его", сказал он мрачным голосом: "Он больше не вернется".

И повысив голос, он спросил ее, лучше ли она себя чувствует, намекая на бледность её лица с таким выражением, которое привело в трепет Нелету.

Трактирщица моментально поняла, что дядюшка Голубь узнал её тайну.

"Но где же Тонет?" снова спросила она тревожным голосом.

Старик, отвернувшись, словно не желая её видеть, начал говорить, сохраняя наружное спокойствие. Тонет никогда не вернется. Он ушел далеко, очень далеко,-- в страну, откуда не возвращаются: это самое лучшее, что он мог сделать... Все теперь в порядке и никто ничего не знает.

"А вы?.. Вы?.." с тревогой простоНала Нелета, боясь в то же время, что старик заговорит.

Дядюшка Голубь будет молчать. И при этом он ударил себя в грудь. Он презирает своего внука, но в его интересах, чтобы ничего не знали. Имя Голубя веками пользовалось почетным престижем, и он не допустит, чтобы оно было замарано лентяем и сукой.

"Плачь, подлая, плачь!" проговорил гневно рыбак.

Пусть плачет всьо свою жизнь, потому что это она погубила всю семью. Пусть останется с своими деньгами. Он не попросит их у нея за свое молчание... И если у нея есть желание узнать, где её любовник, или где её дитя, пусть посмотрит на озеро. Альбуфера, мать всех, сохранит тайну так же крепко, как и он.

Нелета была поражена этим открытием; но её бесконечное изумление не помешало ей безпокойно посмотреть на старика, боясь за свое будущее, которое зависело от молчаливости дядюшки Голубя.

Ночь был печальна в хижине семьи Голубя. При умирающем свете лампочки дед и отец, сидя друг против друга, долго беседовали между собою с серьезностью людей, противоположные характеры которых способны сближаться только под ударами несчастья.

Старик без обиняков рассказал все происшедшее. Он видел мертвого юношу, с разорванной двумя зарядами дроби грудью, уткнувшагося в тину заросли, и лишь одне ноги торчали над водою, около брошенного им челна. Дядюшка Тони не моргнул и глазом. Только губы его судорожно дергались и сжатыми пальцами он рвал себе колени.

Протяжный, пронзительный крик раздался в темном углу, где была кухня, словно в этой темноте кого-то убивали. То рыдала Подкидыш, обезумев от этой новости.

"Тише, девка!" повелительно крикнул старик.

"Молчи, молчи!" сказал отец.

И несчастная, глухо всхлипыная, затаила свою скорбь в виду твердости этих двух людей, с железной силой воли, которые под ударами несчасия сохраняли наружное спокойствие и в глазах которых не отражалось никакое волнение.

Дядюшка Голубь в общих чертах рассказал обо всем происшедшем: о появлении собаки с страшной добычей, о бегстве Тонета, о своих тщательных поисках в заросли, по возвращении из Салера, в предчувствии несчастия и о находке трупа. Он все понял. Он вспомнил внезапное бегство Тонета накануне охоты; бледность и слабость Нелеты, её болезненный вид после той ночи, и с хитростью старика воспроизвел муки родов, в безмолвии ночи, в страхе, что их услышат соседи, и затем детоубийство, за которое он презирает Тонета больше, как труса, чем преступника.

Открыв свою тайну, старик почувствовал себя облегченным. Его печаль сменилась негодованием. Мерзавцы! Эта Нелета была злой собакой; она погубила парня, толкнув его на преступление, чтобы сберечь свои деньги. Но Тонет дважды трус. Он - Голубь - отказывается от него, не столько из-за преступления, сколько потому что он кончил самоубийством от безумного страха пред последствиями. Сеньор пустил в себя двойной заряд, чтобы избавиться от всякой ответственности, он предпочел исчезнуть, вместо того, чтобы искупить свою вину и понести иаказание. А виною всему то, что он не исполнял своего долга, всегда искал легких путей, боясь борьбы за существование. Боже, какое время! Что за молодежь!

Сын почти не слушал его. Он оставался неподвижным, убитый несчастием, поникнув головой, точно слова отца были ударом, навеки придавившим его.

Снова раздались рыданья Подкидыша. "Молчи! Я ж тебе сказал: молчи!" повторил дядюшка Тони угрюмым голосом.

Ему в его безпредельной немой сосредоточенности было неприятно видеть, как другие облегчали душу плачем, тогда как он, сильный и суровый, не мог излить своего горя в слезах.

Дядюшка Тони заговорил, наконец: его голос не дрожал, но от волнения немного хрипел. Позорная смерть этого несчастного была достойным концом его дурной жизни. Он часто предсказывал, что сын кончит плохо. Когда на свет родишься бедным, лень - преступление. Так устроил Бог, и этому нужно подчиниться... Но, Боже! Это его сын! Его сын! Плоть от плоти его! Его железная честность незапятнанного ни в чем человека заставила его отнестись с виду безчувственно к катастрофе; но в груди своей он чувствовал тяжесть, словно вырвали часть его внутренностей, и она служит теперь пищей угрям Альбуферы.

Ему хотелось бы повидать его в последний раз. Понимает ли его отец?.. Подержать на своих руках, как тогда, когда он был совсем маленьким, и он баюкал его песней, что отец его будет работать и сделает его богачем, собственником многих полей.

"Отец!" спрашивал с тоской он дядюшку Голубя: "Отец, где он?"

Старик негодующе отвечал. Пусть все останется, как устроил случай. Безумье перебегать ему дорогу. Не следует снимать покрова с тайны. Все обстоит так, как следует. Все шито и крыто.

Люди, не видя Тонета, будут думать, что он отправился искать новых приключений и жизни в даровщину, как в тот раз. Озеро сохранит хорошо свою тайну. Пройдут годы, прежде, чем кто-нибудь забредет в то место, где лежит самоубийца. В Альбуфере достаточно растительности, чтобы скрыть все. К тому же, если разгласить теперь происшедшее, объявить о его смерти, все пожелают узнать больше, вмешается юстиция, откроется правда, и вмеесто исчезнувшого Голубя, позор которого известен только им одним, они будут иметь обезчещенного, который покончил с собой, чтобы избежать тюрьмы и, может быть, эшафота.

Нет, Тони! Так решил он с авторитетом отца. Ему осталось жить всего какие-нибудь несколько месяцев, пусть же он уважит его, пусть не омрачает горечью безчестья его последних дней. Он хочет пить со своими товарищами рыбаками, смотря им прямо в лицо. Все обстоит хорошо: необходимо молчать... Да если даже найдут труп теперь, его не предадут церковному погребению. Его преступление и самоубийство лишають его права на обычные похороны. Ему гораздо лучше на дне озера, где он зарыт в тине и окружен тростником, как последний проклятый отпрыск знаменитой династии рыболовов.

Раздраженный плачем Подкидыша, старик пригрозил ей. Пусть замолчит! Или она хочет их погубить? Ночь тянулась бесконечно, среди трагического безмолвия. Мрак хижины казался еще гуще, словно несчастье распростерло над ней свои черные крылья.

Дядюшка Голубь с безчувствием упрямого, эгоистичного старика, который во что бы то ни стало, хочет продлить свое существование, уснул на своем стуле. Его сын провел эти часы неподвижно, с широко открытыми глазами, устремленными на мигающия на стене тени от дрожащого света лампы.

Подкидыш, сидя у очага, тихонько всхлипывала, скрытая тенью.

его в решении, возникшем в душе его.

Он подошел к старику и начал трясти его, пока тот не проснулся.

"Отец... Отец!" спрашивал он умоляющим голосом: "Где он?.."

Дядюшка Голубь, в полусне отчаянно протестовал. Пусть оставят его в покое. Против совершившагося нет лекарств. Он хочет спать и желал бы никогда больше не просыпаться.

Но дядя Тони продолжал умолять. Он должен же подумать, что это его внук и что он - его отец - не сможет жить, если не увидит его в последний раз. Он вечно будет представлять себе его на дне озера, гниющим, пожираемын рыбами, без погребения, в чем не отказывают самым несчастным, даже Пиавке, у которого не было отца. Боже! Работать и мучиться всю свою жизнь, чтобы обезпечить единственного сына и потом бросить его, не зная даже, где его могила, как бросают мертвых псов, утонувших в Альбуфере. Этого нельзя допустить, отец! Это слишком жестоко! Никогда он не отважится больше плавать по озеру, из боязни, что его лодка пройдет по телу сына:

"Отец... Отец!!.." умолял он, тряся почти уснувшого старика.

Дядюшка Голубь вдруг вскочил, словно желая его ударить. Да оставят ли его в покое?.. Во второй раз разыскивать этого негодяя? Пусть не мешают ему спать! Он не желает ворочать ил, чтобы не навлечь явного позора на свое семейство.

"Но где же он?" спрашивал тоскливо отец.

Ну, хорошо, он пойдет один, но ради Бога, пусть он скажет, куда. Если дед не скажет, он способен остаток дней своих провести в том, чтоб искать в озере, хотя бы пришлось сделать тайну общим достоянием.

"В заросли Болордо", проговордл наконец старик: "Не так то легко его найти".

И закрыв глаза, он опустил голову, чтобы заснуть тем сном от которого не хотел очнуться.

Дядя Тони сделал знак Подкидышу. Они взяли свои кирки землекопов, лодочные шесты, остроги, употреблявшияся при ловле больших рыб, засветили факел о лампу и, среди ночной тишины, прошли через деревню, чтобы сесть в лодке на канале.

Черная лодка, с факелом на носу, проплавала всю ночь в зарослях. Она казалась красной звездой, блуждавшей среди тростника. На разсвете факел потух. Они нашли труп, после двух часов мучительных поисков; он еще был в таком же положении, в каком видел его дед: голова уткнусась в тину, ноги торчали из воды, грудь превратилась в кровавую массу от двух зарядов в упор.

Они подняли его своими острогами со дна воды. Отец, вонзив свою острогу в эту мягкую массу, вытащил ее со сверхчеловеческими усилиями на лодку, испытывая такое чувство, словно вонзил ее в собственную грудь.

Затем они тихо поплыли, в безпокойстве оглядываясь во все стороны, словно преступники, боявшиеся быть схваченными.

Подкидыш, не переставая рыдать гребла шестом, стоя на носу; отец помогал на другом конце лодки, и между этими двумя суровыми фигурами, черные силуэты которых выделялись на фоне звездной ночи, лежал труп самоубийпы.

Они пристали к полю дядюшки Тони, этой искусственно созданной земле, насыпанной корзина за корзиной силою двух только рук с безумнын упорством.

Неделей раньше они привозили со всех концов землю на это место. Теперь они снова вынимали ее, чтобы скрыть позор семьи.

Загорался разсвет, когда они опустили тело на дно ямы, в которую со всех сторон сочилась вода. Синеватый холодный свет разлился над Альбуферой, придавая всей поверхности суровый цвет стали. В сером тумане треугольником пролетели первые стаи птиц.

Дядюшка Тони последний раз посмотрел на своего сына. Потом отвернулся, словно ему было стыдно за сюи слезы, наконец, брызнувшия из его суровых глаз.

и дело его жизни закончилось.

Земля выполнит свое назначенье; выростет жатва морем медноцветных колосьев над трупом Тонета. А он?.. Что ему делать на этом свете?

И отец заплакал, думая о пустоте своего существования, об одиночестве, ожидавшем его до самой смерти, безпросветном, однообразном и бесконечном, как это озеро, сверкавшее пред его глазами, неподвижную гладь которого не бороздила ни одна ладья.

И в то время, как жалобный вопль дяди Тони криком отчаяния прорезывал предразсветное молчание, Подкидыш, повернувшись спиной к отцу, склонилась у края могилы и поцеловала посиневшую голову безпредельно страстным поцелуем безнадежной любви, осмелившись в первый раз пред тайной смерти открыть тайну своей жизни.