Печальная весна
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Печальная весна

Печальная весна.

Старикъ Тофоль и девочка были рабами своего сада, обремененнаго непрерывнымъ плодородiемъ.

Они тоже были деревьями, двумя растенiями на этомъ крохотномъ кусочке земли - не больше носового платка, говорили соседи - который кормилъ ихъ въ награду за тяжелый трудъ.

Они жили, точно черви, прилепившись къ земле, и девочка работала, какъ взрослый человекъ, несмотря на свою жалкую фигурку.

Покойная жена дяди Тофоля, бездетная и жаждавшая детей, которыя скрасили бы ея одиночество, взяла эту девочку изъ воспитательнаго дома. Въ этомъ садике она дожила до семнадцатилетняго возраста, но на видъ ей можно было дать одиннадцать, такъ хрупко было ея тельце, обезображенное узкими острыми плечами, выдающимися впередъ и образующими впалую грудь и горбатую спину.

Она была некрасива и надоедала своимъ соседкамъ и товаркамъ по рынку постояннымъ, непрiятнымъ покашливаньемъ; темъ не менее все любили ее. Это было въ высшей степени трудолюбивое существо! За несколько часовъ до разсвета она, дрожа отъ холода въ садике, уже собирала землянику или нарезала цветы. Она первая являлась въ Валенсiю, чтобы занять свое место на рынке. Ночью, когда приходилось орошать садъ, она храбро хваталась за кирку и, подоткнувъ юбки, помогала дяде Тофолю пробивать отверстiя въ склоне горы, откуда вырывалась красная вода; высохшая и обожженная земля впитывала ее съ клокотаньемъ наслажденiя. А въ те дни, когда цветы отправлялись въ Мадридъ, она носилась по саду, какъ сумасшедшая, обирая грядки и нося охапками гвоздику и розы, которыя скупщики укладывали въ корзины. Все средства пускались въ ходъ, чтобы питаться этимъ маленькимъ клочкомъ земли. Приходилось быть всегда на месте, обращаясь съ землею, какъ съ упрямымъ животнымъ, которое не пойдетъ безъ кнута. Этотъ клочекъ земли былъ частью огромнаго сада, принадлежавшаго когда то духовенству и разделеннаго на участки. Расширявшiйся городъ грозилъ поглотить садикъ, и дядя Тофоль, бранившiй арендованный имъ клочекъ эемли, дрожалъ, однако, при мысли, что хозяина одолеетъ жадность, и что онъ продастъ землю подъ постройку дома.

Этотъ садъ орошался его кровью въ теченiе шестидесяти летъ. Въ немъ не было ни одного кусочка необработанной земли, и деревья и растенiя такъ густо разрослись, что изъ середины садика не видно было стенъ, несмотря на то, что онъ весь то былъ невеликъ. Тамъ были большiя магнолiи, грядки съ гвоздикою, целые лесочки розъ, частыя решетки съ жасминомъ, все полезныя вещи, которыя давали деньги и ценились глупыми людьми въ городе.

Старикъ не понималъ эстетическихъ красотъ садика и стремился только извлечь изъ него какъ можно больше пользы. Ему хотелось бы косить цветы, какъ траву, и нагружать целыя телеги роскошными плодами. Это стремленiе скупого и ненасытнаго старика мучило бедную девочку. Какъ только она садилась на минутку, одолеваемая кашлемъ, съ его стороны начинались угрозы, а иногда даже въ виде грубаго предупрежденiя и толчокъ въ спину.

Соседки изъ ближайшихъ садовъ заступались за нее. Старикъ вгонялъ девочку въ гробъ. Ея кашель ухудшался съ каждымъ днемъ. Но старикъ отвечалъ на это всегда то же самое. Надо было много работать: - хозяинъ не слушалъ никакихъ доводовъ въ день Св. Іоанна и въ Рождество, когда надо было вносить арендную плату. Если девочка кашляла, то только изъ притворства, потому что она неизменно получала свой фунтъ хлеба въ день и уголокъ въ кастрюльке съ рисомъ. Иногда она ела даже лакомства, напримеръ сосиски съ лукомъ и кровью. По воскресеньямъ онъ позволялъ ей развлекаться, посылая ее къ обедне, какъ важную госпожу, и не прошло еще года, какъ онъ далъ ей три песеты {Песета - испанская монета (около 35 коп.).} на юбку. Кроме того онъ былъ ей отцомъ; а дядя Тофоль, подобно всемъ крестьянамъ латинской расы, понималъ отношенiе отца къ детямъ, какъ древнiе римляне, т.-е. считалъ себя въ праве распоряжаться жизнью и смертью своихъ детей, чувствуя къ девочке привязанность въ глубине души, но глядя на нее съ нахмуренными бровями и награждая ее изредка пинками.

Бедная девочка не жаловалась. Ей тоже хотелось работать, потому что она тоже боялась, какъ бы не отняли у нихъ этого клочка земли; на дорожкахъ въ этомъ садике ей чудилась до сихъ поръ заплатанная юбка старой садовницы, которую она называла матерью, когда та ласкала ее своими мозолистыми руками.

Тутъ было собрано все, что она любила: - деревья, знавшiя ее ребенкомъ, и цветы, вызывавшiе въ ея детскомъ уме неясное понятiе о материнскомъ чувстве. Это были ея дочери, единственныя куклы ея детства, и каждое утро она испытывала одинаковое изумленiе при виде новыхъ цветовъ, появившихся изъ бутоновъ; она следила за ихъ ростомъ шагъ за шагомъ съ того времени, когда они робко сжимали свои лепестки, словно желая уйти и скрыться, и до техъ поръ, пока они не сбрасывали со внезапною смелостью свои оковы, точно бомбы изъ благоуханiй и яркихъ красокъ, и не расцветали роскошно.

Садикъ пелъ имъ безконечную симфонiю, въ которой гармонiя красокъ сливалась съ шумомъ деревьевъ и однообразнымъ журчанiемъ въ грязной и полной головастиковъ канаве, которая была скрыта густою листвою.

Въ часы яркаго солнца, когда старикъ отдыхалъ, девочка бродила по саду, любуясь красотами своей семьи, разряженной въ честь чуднаго времени года. Какъ хороша была весна! Господь Богъ несомненно спускался въ это время съ высотъ, приближаясь къ земле.

Белыя атласныя лилiи высились какъ то лениво-грацiозно, точно барышни въ бальныхъ платьяхъ, которыми бедная девочка много разъ любовалась на картинкахъ. Фiалки кокетливо прятались въ листьяхъ, но выдавали свое присутствiе чуднымъ запахомъ. Маргаритки красиво выделялись въ зелени. Гвоздика покрывала грядки, какъ толпа въ красныхъ шапкахъ, и овладевала дорожками. Наверху магнолiи покачивали своими белыми чашами, словно кадилами изъ слоновой кости, которыя испускали чудное благоуханiе, лучше, чемъ въ церкви. Иванъ-да-Марьи просовывали сквозь листву свои шапки изъ лиловаго бархата и, казалось, говорили девочке, прищуривая бородатыя лица:

- Девочка, милая девочка... мы засыхаемъ. Ради Христа! Немного воды.

Цветы говорили это, и она слышала ихъ жалобу, но не ушами, а глазами; и, несмотря на то, что у нея болели кости отъ утомленiя, она бежала къ канаве, наполняла лейку и крестила этихъ плутовъ, а они съ благодарностью кланялись ей подъ душемъ.

У нея часто тряслись руки, когда она перерезала стебли цветовъ. Если бы это зависело отъ нея, то цветы оставались бы на месте, пока не засохли бы. Но необходимо было зарабатывать деньги, наполняя отправляемыя въ Мадридъ корзины.

Она завидовала цветамъ при виде ихъ сборовъ въ путь. Мадридъ! Какъ то онъ выглядитъ? Воображенiе рисовало ей фантастическiй городъ, роскошные дворцы, какъ въ сказкахъ, блестящiя залы съ фарфоромъ и зеркалами, отражавшими тысячи огней, красавицъ-дамъ, сверкавшихъ цветами. Эта картина была такъ отчетлива, какъ будто она видела все это въ прежнiя времена, можетъ быть даже до своего рожденiя.

Въ этомъ Мадриде жилъ молодой сынъ хозяевъ дома, съ которымъ она часто играла въ детстве. Она краснела при воспоминанiи о техъ часахъ, которые они просиживали вместе въ детстве на склонахъ горы, и она слушала сказку о Золушке, презренной девочке, внезапно преобразившейся въ гордую принцессу.

ее: - Дорогая моя, наконецъ то я нашла тебя, - точь въ точь, какъ въ сказке.

Затемъ являлись роскошныя платья, дворецъ вместо дома, и въ конце концовъ, ввиду того, что не всегда существуютъ свободные принцы для выхода за нихъ замужъ, она скромно довольствовалась темъ, что выходила замужъ за сына хозяевъ.

Почемъ знать, что будетъ? И когда она возлагала больше всего надеждъ на будущее, действительность пробуждала ее къ жизни въ виде грубаго пинка, и старикъ говорилъ самымъ резкимъ голосомъ:

- Вставай, пора уже.

И она снова принималась за трудъ и мучила землю, которая жаловалась, покрываясь цветами.

Казалось, что цветы забирали себе румянецъ и жизнь, которыхъ недоставало ея лицу, и она целовала ихъ съ необъяснимою грустью.

Никому не пришло въ голову позвать доктора. Къ чему? Доктора стоятъ денегъ, и дядя Тофоль не верилъ въ нихъ.

Животныя знаютъ меньше людей, а прекрасно проживаютъ свой векъ безъ докторовъ и аптекъ.

Однажды утромъ на рынке соседнiя торговки стали перешептываться между собою, съ состраданiемъ глядя на девочку.

Эти слова стали преследовать ее всюду. Умереть... Хорошо, она покорялась судьбе, но ей было жаль старика, который останется безъ помощницы. И еще если-бы она умерла по крайней мере, какъ мать, въ расцвете весны, когда весь садъ весело-безумно переливалъ яркими красками, а не тогда, когда земля оголяется, деревья похожи на метлы, и поблекшiе зимнiе цветы печально глядятъ съ грядокъ.

Когда будутъ падать листья!.. Она ненавидела деревья съ голыми ветвями. Они казались ей осенними скелетами. Она убегала отъ нихъ, точно ихъ тень приносила несчастье, и обожала одну пальму, посаженную монахами сто летъ тому назадъ, стройнаго великана съ короною изъ покачивающихся перьевъ.

Эти листья никогда не падали. Девочка подозревала, что это можетъ быть глупость, но ея стремленiе ко всему чудесному пробуждало въ ней надежды, и, подобно человеку, ищущему исцеленiя у чудотворнаго образа, бедная девочка проводила краткiя минуты отдыха у подножiя пальмы, защищавшей ее тенью своихъ острыхъ листьевъ.

Тамъ провела она лето, глядя, какъ солнце, не гревшее ее, поднимало пары отъ земли, точно желая вырвать целый вулканъ изъ недръ ея. Тамъ застали ее первые осеннiе ветры, срывавшiе сухiе листья. Она делалась все печальнее и худее, и слухъ становился такимъ чуткимъ, что она слышала самые отдаленные звуки. Белыя бабочки, порхавшiя вокругъ ея головы, прилипали крылышками къ ея лбу, смоченному холоднымъ потомъ, точно желая увлечь ее въ иной мiръ, где цветы рождаются сами, не вбирая въ благоуханiе и яркiя краски ничего отъ жизни техъ, кто ухаживаетъ за ними.

* * *

Онъ покорялся судьбе съ равнодушiемъ и отвагою покорной жертвы нужды. Работать, много работать, чтобы не знать недостатка въ кастрюльке съ рисомъ и въ плате хозяину!

Онъ былъ одинъ, Девочка ушла за матерью. Единственное, что оставалось ему, была эта изменница-земля, которая сосала людей и собиралась высосать и его, земля, вечно покрытая цветами, благоухающая и плодотворная, точно смерть не проходила по ней. И ни одна роза не засохла даже, чтобы проводить бедную девочку въ путь.

Въ семьдесятъ летъ старику приходилось работать за двоихъ. Онъ копался въ земле съ еще большимъ упорствомъ, чемъ прежде, не поднимая головы, и относясь вполне равнодушно къ окружавшей его обманчивой красоте природы, зная, что она продуктъ его рабства, желая только выгодно продать эту красоту и срезая цветы съ такимъ же чувствомъ, точно онъ косилъ траву.