Для закрытия спектаклей

ПАНТЕОН ЛИТЕРАТУРЫ.

Во Франции, в старину, существовал обычай ежегодно закрывать театры и особенно Théâtre-Franèais, на три недели, начиная с страстной седмицы и до конца еоминой. Обыкновенно на последнем спектакле, пред закрытием представлений, один из актеров выходил на сцену и обращался к публике с прощальным приветствием или, как последнее называлось тогда, compliment de clôture. Бомарше, любитель всякого рода нововведений, задумал заменить такого рода приветствие, обыкновенно отличавшееся весьма торжественным тоном, маленькой одноактной комедией, которая была съиграна, в костюмах "Севильского Цирюльника" и действующими лицами этой пиесы, в день закрытия спектаклей в 1775 и 1776 гг.

Написана она была вот по какому поводу. Добившись постановки на сцене Французского Театра своего "Сивильского Цирюльника", пиесы, отличающейся высоким комизмом, Бомарше раздвинул узкия рамки репертуара этой сцены, для которой безусловно воспрещена была до тех пор всякая пиеса, более или менее напоминающая собою прежнюю комедию интриги. Но автор не удовольствовался тем, что на сцене Théâtre Franèais снова возродилось веселье доброго старого времени; он хотел во что бы то ни стало заставить королевских актеров петь на сцене. Хотя это и совершенно не соответствовало, как полагали в то время, достоинству французской комедии, тем не менее Бомарше добивался своего с такой настойчивостью, что решено было, в угоду ему, пропеть, на первом представлении его комедии, вставленные в нее куплеты. Плохи-ли были исполнители пения, или публике пришлось не по вкусу это новаторство, но все арии были самым безжалостным образом ошиканы, и их пришлось исключить при последующих представлениях. Автор, однако, особенно стоял за арию Розины в 3-м действии, и уступил только тогда, когда г-жа Долиньи, создавшая роль Розины, не обладая достаточным искусством пения и не желая подвергать себя новым свисткам, наотрез отказалась. Тогда Бомарше придумал иной исход. Приближалось время обычного закрытия спектаклей, и он предложил актерам написать для них необходимое, в подобных случаях, прощальное приветствие к публике, с тем, что оно будет разъиграно всеми действующими лицами "Севильского Цирюльника" и тут же будет пропета знаменитая ария Розины, вставленная в это приветствие. Так как г-жа Долиньи продолжала отказываться петь, то, не желая оскорбить ее, автор совсем вычеркнул роль Розины и, вместо нея, ввел в пиесу другую артистку, обладавшую прекрасным голосом, г-жу Люцци.

Пиеса "Для закрытия спектаклей", ныне в первый раз появляющаяся в русском переводе, и есть именно Compliment de clôtures, составленное Бомарше по этому случаю. Она, до сих пор, не вошла ни в одно из изданий Бомарше и в целом своем виде нигде не была напечатана. Пиеса сохранилась лишь в двух собственноручных списках автора, воспроизведенных, по частям, у Ломени и Лентилльяка, откуда мы и заимствовали текст её. С обычною автору яркостью красок, живым и блещущим остроумием языком, Бомарше снова выводит тут на сцену прежних своих героев и, ставя их в совершенно иное положение, чрезвычайно верно воспроизводит все существеннейшия черты их характеров. Небольшая пиеса эта будет, таким образом, не лишенным интереса приложением к трилогии Бомарше, как полагал переводчик, уместным в настоящем её издании.

Чтобы лучше понять эту небольшую комедию, являющуюся непосредственным продолжением "Севильского Цирюльника", достаточно сказать, что она была съиграна 29 марта 1776 г. пред закрытием спектаклей. Только что окончилось тринадцатое представление "Севильского Цирюльника". В то время, когда согласно обычаю, на сцене появляется один из актеров, в обычном своем городском костюме, и от имени французской комедии обращается к публике, в самых торжественных выражениях, с прощальным словом, поднимается занавес, и на сцену выходит толстяк Дезессарь, в костюме Бартоло и с выражением совершенного отчаяния:

Бартоло (один, ходит по сцене с бумагой в руках. Занавес поднимается. Говорит, обращаясь за кулисы). Ружо! Ренар {Вероятно, так назывались дна театральных машиниста.}! обождите, друзья, подымать занавес, я еще не готов... Тоже чорт этакий, пообещал нам прощальное приветствие, да и водит за нос до последняго дня, а когда приходится произнести - извольте-мол сами составлять... "Милостивые государи, еслиб мое восторженное вдохновение не почерпало силы в вашей снисходительности"... Не дается мне это приветствие, да и баста!.. "Милостивые государи, ваша критика и ваши аплодисменты для нас равно полезны, ибо"... А пропади ты, проклятый!.. "Милостивые государи, что бы выразить то, что я чувствую, нужны-бы... нужны-бы"... А! видите-ли, необходимо, чтобы это приветствие имело какую-нибудь связь с Костюмом, в котором я буду его произносить; попробуем: "Милостивые государи, врачи берутся за всякого больного, но не все болезни излечиваются ими..." А лихорадка тебя разтряси, собачий писатель, обманщик автор!.. "Берутся за всякого больного, но не все болезни излечивают... Подобно тому и актеры берутся за всякую новую пиесу, но не всякая, имевшая успех"... Уф, даже в пот бросило, а ничего не выходит... "Милостивые государи... Милостивые государи"...

Фигаро (смеясь). Ха! ха! ха! Милостивые государи... Ну что-ж, милостивые государи?

Бартоло. Вот так! вас только еще не доставало, чтобы меня окончательно вывести из терпения!

Граф. Добрейший доктор, мы готовы служить вам советом.

Бартоло. Я не нуждаюсь в таких ехидных наставниках. Знаю я вас теперь.

Граф. Клянусь вам, мы говорим не шутя. Мы ведь не менее вас заинтересованы в том, чтобы приветствие ваше произвело на публику приятное впечатление.

Фигаро. Или чтобы приветствующий разсметил ее. Право, мы с самыми лучшими намерениями.

Бартоло. Да!.. в добрый час... У меня, видите-ли, весьма странная странность! Когда не нужно, ум мой разойдется так, что и не угоняешься за ним; а вот как приходится сочинить что-нибудь...

Фигаро. Так ум ваш, именно в эту минуту, давай отдыхать! Я понимаю вас, доктор. Вы не удивляйтесь этому; подобные случаи бывают со многими весьма почтенными людьми, которые, подобно вам, берутся за дело, не имея в голове ни единой мысли. Знаете:ии, что нужно делать? Сочиняя, не следует стоять на месте, - от этого голова тяжелеет, и роды для мысли бывают труднее, особенно для молодой особы вашего сложения; необходимо, доктор, побольше движения, ходите туда-сюда, двигайтесь, двигайтесь.

Бартоло. Да ведь это я и проделываю вот уже битый час!

Фигаро. А за перо нужно браться тогда, когда вы почувствуете, что голова полна скотских идей.

. Каких это скотских идей?

Граф. Перестань, Фигаро, время-ли теперь шутить!

Бартоло. Пренеблагодарнейший цирюльник, я тебя осыпал всевозможными благодеяниями, а ты, в столь трудную для меня минуту, смеешься надо мной, вместо того, чтобы помочь мне.

Граф. В чем-же дело, доктор?

Бартоло. В приветствии нужно придумать что-нибудь такое, что дало бы мне возможность развернуть перед публикой богатый талант мой.

Фигаро. Развернуть богатый талант! И не ищите, доктор; припомните-ка только, какое необыкновенное удовольствие доставили вы публике, развернув перед нею богатство своих дарований, когда вы запели и стали плясать, как медведь, прищелкивая пальцами:

Бартоло. Вместо услуги, не может не насолить всякому, с кем судьба столкнет его!

Граф. В самом деле, Фигаро, ты раздражаешь его, а время уходит. К делу, доктор. Скажите, известно ли вам, из чего собственно должно состоять подобное прощальное приветствие?

Бартоло. О! знать-то я знаю, а сочинить не могу.

Фигаро

Бартоло. Я знаю, что тут нужно попросить у публики снисхождения, скромно выразиться о нас и сказать какую-нибудь любезность относительно всех новых пьес, поставленных в течение года.

Фигаро. Это самое трудное. На счет авторов, что ни скажешь, все будет мало; на счет публики наговорят иной раз и больше, чем-бы нужно.

Бартоло. Необходимо найти мудрую середину.

Фигаро. А то и совсем не говорить об этом. Право, последнее было-бы всего вернее.

Граф. Совсем не говорить было бы жестоко; но достаточно напомнить названия пьес, не касаясь вновь суждения о них. Говорить о достоинствах их теперь не наше дело. Самое принятие их на сцену уже доказывает доброе наше о них мнение; проницательное-же око публики избавляет нас от необходимости толковать об их недостатках. Но - даже говоря о пьесах с наиболее сомнительным успехом, успехом, горячо оспаривавшимся - мы должны поставить в истинную заслугу всем авторам постоянно одушевлявшее их пламенное желание угодить публике, желание, которое мы разделяем с ними.

Бартоло. Эх, чорт возьми! баккалавр, чтобы вам предупредить меня, что вы будете говорить все это! Я взял-бы перо, и дело было бы на половину кончено... И так, вы сказали?

Граф. Право, теперь не помню.

Бартоло. Как жалко! А ты, Фигаро?

Фигаро. По мне - это пошло...

Бартоло. Конечно, уж потому только, что тут без каламбуров.

Фигаро

Бартоло. Постарайся-же ты сделать хоть раз что-нибудь полезное для нас: припомни, какие пьесы даны были в этом году.

Фигаро. Даны были, даны были...

Граф. "Аделаида Венгерская", "Мщение", "Великодушные Влюбленные", "Охота Генриха"...

Бартоло. Вы так летите, что я не поспеваю за вами писать. Сначала.

Граф. "Мщение".

Фигаро (про себя). "Родственная любовь" - добрая трагическая основа и прекрасные стихи....

Граф. "Аделаида Венгерская".

Фигаро. Почтенное произведение человека весьма умного и весьма чувствительного.

Граф. "Великодушные Влюбленные".

Фигаро. Пьеса живая, весьма пикантного характера и с не менее пикантными деталями.

Бартоло..... Влюбленные.

Граф. "Охота Генриха IV".

. Ну, и сюжетец!..

Бартоло. Генриха IV... А потом что?

Граф. Комедия в одном действии, под заглавием...

Фигаро. Автор одной легенькой пьесы, под заглавием: "Суд Париса", прелестная вещица.

Граф. А еще что?

Фигаро. "Благодеяния Альберта Великого" благородными стихами, и "Цирюльник", ваш покорнейший слуга, презренной прозой...

Бартоло. И того, семь новинок в десять месяцев! А еще говорят, что мы лентяи!

Фигаро. Мы отхватали-бы и побольше, еслибы можно было примирить совершенно непримиримые интересы; но ведь в то время, как один писатель, ожидающий своей очереди, безпрерывно твердит: будет вам, довольно, выпустите-же и меня на дорожку, - другой, пристроившийся уже на торной дороге, кричит нам, в свою очередь: "Потише, потише, дайте мне еще немного времени!" Все это дело нелегкое.

Люцци. Ну, что, господа, приветствие уже прочли?

Фигаро. Не совсем: оно еще не придумано.

Люцци. Как? приветствие?

. Один прокия ты и автор обещал мне сочинить его, и в ту минуту, когда следует прочесть это приветствие, присылает сказать, не добудем-ли его у кого-нибудь другого.

Люцци. А я знаю причину отказа: автор обиделся, что в его пиесе исключена ария Весны?

Бартоло. Какая там ария Весны? какая пиеса? Послушаешь вас, вы все знаете, все угадали.

Люцци. Ария Розины в "Севильском Цирюльнике".

Бартоло. И хорошо сделали, сударыня; публика не любит, чтобы со сцены Французской Комедии раздавалось пение.

Люцци. Да, доктор, в трагедиях; но с каких это пор из веселого сюжета стали исключать то, что могло-бы усилить в нем впечатление веселья? Пустое, господа! публика любит все, что ее забавляет.

Бартоло. Впрочем, но наша вина, если у Розины не хватило смелости.

Люцци (кокетливо). А что, это миленькая пиеска?

Граф. Не хотите-ли испробовать свои силы?

Бартоло. Вы, кажется, хотите ее заставить петь? Когда же я-то окончу свое приветствие?

Граф

Фигаро (к Люцци). Вот тут в уголку, в пол-голоса.

Люцци. Но ведь и я, подобно Розине, чуть-что - вся трепещу. Фигаро. Полноте! трепещу! Плохой расчет, барышня...

Люцци. Что-же вы не оканчиваете своего каламбура, боязнь чего-нибудь дурного и дурное в самой боязни? {Намек на игру слов у Фигаро в "Севильском Цирюльнике". См. 126 стр.}

. А! вы это называете каламбуром?

Люцци. Правда, боясь пропеть дурно, я хорошо сознаю, сколько мне зла причиняет эта боязнь.

Фигаро (смеясь). О, полагаю; но вы все-таки споете. Вы так добры, Люцци, что в каждом деле выставляете затруднения весьма заманчивого характера.

Люцци

Граф. Розина, в самом деле, очень застенчива - тем более, что она ведь и действительно не обладает вокальными средствами; но вы, хитрая, поёте так часто, что согласитесь - на этот раз, у вас просто лицемерная застенчивость.

Фигаро. Люцци вечно одна и та-же: поет-ли она или играет в комедии - постоянно весела, неизменно прекрасна: по чести, в обществе нашем это бриллиант драгоценный!

. Проклятый болтун!

Люцци. Ха! ха! ха! Да постойте, доктор! Посмотрим, как он вывернется и объяснит, почему я бриллиант в обществе.

Фигаро (весело). На тех-же основаниях, как и все хорошенькия женщины. Природа, в своем ликовании, оплодотворяет обильные копи, откуда мы добываем эти бриллианты. Молодость - это гранильщик, отделывающий и отшлифовывающий их; изящный наряд - это дорогая оправа камня; наше воображение дает ему блеск и сияние; наконец, любовь, прекрасная Люцци, неправдали?". ведь это ювелир, пускающий в дело драгоценность?

Люцци

Фигаро. Это, если хотите, купец, пускающий камень в оборот.

Бартоло. Побрал-бы чорт и вашу торговлю, и купца, и бриллианты. У меня погибла чудеснейшая мысль!

Граф

Люцци. Господа, вы непременно желаете, чтобы я пела?

Бартоло. Ах, нисколько!

Фигаро

Граф. Мы увидим, может-ли ария понравиться.

Люцци (поет):

Граф

Фигаро. Это прелестная вещь.

Бартоло. Эх, убирайтесь вы к чорту с вашей прелестной вещью! Я просто голову потерял и не понимаю, что делаю; нашпиговал свое приветствие агнцами, собаками и свирелями.. В этот час, дон-Базиль.. Ба! да вот и он! Что тебе?

Базиль. Ничего. Хочу сделать аннонс...

Бартоло

Фигаро. Видати вы глупца?

Граф. Послушаем его.

Базиль

Граф. Бог мой! да давайте-же вы ему делать, что хочет; только таким путем и избавишься от него. Послушайте, Базиль, как-же вы думаете аннонсировать сегодня?

Базиль. Вот еще невидаль какая! Так просто и скажу: господа, мы будем иметь честь представить вам завтра... завтра., а что у нас идет завтра?

Граф (смеясь). Завтра, Базиль, ничего.

. А! что-ж такое! Завтра-мол, господа, спектакля не будет. В понедельник, господа.... вот-те и раз! забыл, что дают в понедельник! Совсем вы меня с толку сбили своими разговорами.

Люцци. Разве вы не замечаете, Базиль, что над вами смеются? В понедельник нет спектакля.

Базиль. А! а!.. репетиция верно какая-нибудь!

(с гневом). Нет!

Фигаро. Именно....

Базиль

Фигаро. И во вторник ничего нет... в среду, четверг, пятницу, субботу - тоже нет... Всю следующую неделю - ничего, ничего, ничего. Всю неделю - ничего, ничего, ничего... Идите спать.

Граф. Идите, да хорошенько усните.

Базиль

Все. Разумеется.

Базиль. До второго дня Пасхи?

Все. Как вам угодно. (Базиль уходит).

Бартоло. Ушел, слава Богу. Отвлекаемый поминутно, я, право, никогда не кончу этого несчастного прощального приветствия.

Фигаро

Бартоло. Ну, хорошо. Вот вы тут оба. Что-бы вы оба произнесли, если-бы были вместо меня?

Фигаро. Если-бы были вместо вас, доктор, - ясное дело, что слова не съумели-бы сказать.

. Да нет! нет! если, бы вы были я, то есть если-бы вам вот нужно было произнести приветствие.

Граф. Я-бы подумал минуту и, вероятно, сказал-бы что-нибудь в таком роде: Говоря от имени французской комедии, нужно ли мне, господа, распространяться о нашем рвении? вся наша театральная жизнь не принадлежит-ли каждому из вас, хотя каждый из вас для этого уделяет лишь ничтожную часть того избытка, который он предназначает на свои развлечения? Чтобы убедиться, наконец, в том, господа, что не один интерес, но и более благородный мотив побуждает нас постоянно желать вам нравиться, - подумайте о том, что для нас нет никакого отношения между ничтожной материальной пользой от какого-нибудь места в театре и тем высшим наслаждением, какое доставляет нам самый легкий апплодисмент лица, занимающого это место. За это столь дорогое нам выражение одобрения мы выносим неприятности долбления ролей, обременение памяти, неверность успеха, скуку от вечного повторения одного и того-же и все тяготы нашего трудного быта. Единственная наша забота - доставить вам удовольствие; всегда счастливые, если удается достигнуть этого, мы никогда не изменяемся по отношению к вам, хотя вы нередко меняетесь по отношению к нам. И когда, несмотря на все старания, кто-нибудь из нас имеет несчастие не понравиться вам, взгляните, как скромно и молчаливо глотает он горечь ваших укоров, и несправедливо было-бы приписывать это недостатку чувствительности в нас, актерах, единственною заботою которых является изучение всех ваших наклонностей и вкусов. Во всякой иной ссоре безпокойный зачинщик должен ожидать заслуженного им возмездия; тут обиженный с почтительной скромностью потупляет глаза, и единственным оружием, которое противопоставляет он жестокому с собою обращению - является новое усилие понравиться вам и возвратить вашу благосклонность. Ах, господа! к славе нашей и вашему удовольствию, поверьте, все мы желали-бы быть совершенными актерами; но - мы вынуждены в том сознаться - единственная вещь, к которой нам хотелось-бы совсем никогда не прибегать и в которой, ж несчастью, мы весьма часто нуждаемся - это ваше снисхождение. (Кланяется).

Бартоло. Хорошо, хорошо, превосходно.

. Вздор! Вы смотрите, доктор, не вздумайте еще записывать всего того, что он тут нагородил.

Бартоло. Почему?

Фигаро

Люцци. Что! его речь? А мне она показалась превосходной. Бартоло. Пари держу, что она вызовет сильные апплодисменты. Фигаро. Да, потому, что речь обилует трескучими эффектами, полна лести... что ни мысль, то все ложь.

Бартоло. Авторская зависть.

Граф. Увидишь!

. Вы предпочитаете апплодисменты публики деньгам, какие доставляют занятые ею места в спектакле?

Граф. Конечно

Фигаро. Прекрасно; но если-бы каждый воздерживался принесть вам плату за свое место, где нашли-бы вы удовольствие от их апплодисментов? Пусть-бы болтовня одна; но унижась в наших глазах сладкую, полезную выручку и презирать вещь столь благопотребную! Вникните во все общественные положения, начиная с важного посланника, скрепляющого своею подписью бумагу, и до шутливого писателя, занимающагося пачкатней её, от глубокомысленного министра, изобретающого новый налог, и до мелкого плута, запускающого руку в чужие карманы, - все ведь делается на свете во имя этой столь нежно-любимой выручки? И покрытый славою генерал, ищущий провинции, и наследник блестящого имени, выслеживающий богатую невесту, и набожный аббат, бегающий за бенефицией, и суровый судья, корпящий над делами, и заботливый наследник, ухаживающий за своим дядюшкой, и почтенная мать, отдающая дочь свою влюбленному старцу, и плавающие, и проповедующие, и танцующие - словом, все, не исключая меня самого, о котором я не упоминаю, но который памятует о ней не менее каждого иного, - нет ни одного человека на свете, который денно и нощно не пекся-бы об умножении - благодетельной, сладчайшей, трижды, четырежды, стократ любезной выручки! Разсыпаясь в пустозвонких комплиментах, вы смотрите на публику, как на строгого судью; я же люблю ее, как добрую мать-кормилицу. Случалось, трепала она меня ласки её всегда были приятны, а молоко неистощимо. Словоизлияние, пустословие, трескотня - все эти ваши великолепные речи! Да и что такое обиженный, застенчиво опускающий глаза, когда публика не в духе! Если публика возмущается против актера, разве не он виновник ссоры? Публика приходит сюда, ища удовольствия, и стоит его: она вперед заплатила за это. Виновата-ли она, если ей не дали удовольствия? Галиматья - все ваше приветствие! Сколько глупостей пускают в свет, поприкрасив их громкими фразами! Словом, составьте это приветствие, как хотите; что до меня, то я не употреблю ни одной из тех громких фраз о почтении и преданности, которыми нынче злоупотребляют чуть не каждый день и которыми не проведешь никого; я просто скажу им: Милостивые государи, вы все пожаловали сюда, чтобы заплатить за удовольствие прослушать хорошее произведение, - и ей-ей! хорошо сделали. Если автор сдержит слово, а актер постарается, вы апплодируете со всяческим усердием - это, с вашей стороны, весьма великодушно, конечно. Когда занавес опустился, вы выносите удовольствие, мы - похвалу и деньги; каждый из нас весело садится за ужин, и все довольны. Прелестная коммерция, ей-Богу! Поэтому я вам только одно скажу: наш собственный интерес да будет вам порукою нашего усердия; валите смело все, милостивые государи, на эту чашу весов, и вы увидите, что равновесие будет ненарушимо. - Ну-с, доктор, как вы находите мой каламбур?

Бартоло. Этот плут всегда выходит прав.

Актер (играющий в маленькой пьесе {Это пиеса, которою должен был окончиться спектакль.}. Вы поклялись что-ли с своим приветствием оставить нас тут на всю ночь! Что-же вы его не кончаете? Публика начинает терять терпение.

. Вот еще! Обождет минутку, ведь для нея мы работаем.

Актер. Да! Так ступайте в ложу, в фойэ, куда хотите; а в это время мы начнем маленькую пиеску.

Бартоло. Вот человек! Оставьте вы нас в покое!

Актер

Фигаро. А ведь он, ей-ей, в одном слове рассказал нам всю тайну комедии. (Оркестр играет; все уходят, занавес опускается).