Слово по поводу "Преступной Матери"

В течение долгого моего изгнания, преданные друзья напечатали эту пьесу единственно для того, чтобы предупредить искажение её какой-нибудь неверной контрафакцией, состряпанной на скорую руку по наброскам, сделанным во время представлений {Пьеса была съиграна в первый раз, на сцени Марэ, 26 июня 1792 г.}. Эти же друзья, чтобы избегнуть преследования со стороны агентов террора, еслибы испанским лицам оставлены были их действительные звания (в то время все казалось опасным), были принуждены переделать их, изменить самый язык и изуродовать многия сцены.

После четырехлетних злоключений, с почетом возвращенный в свое отечество, я узнал, что пьесу эту постоянно желали съиграть прежние артисты французского театра, крупные дарования которых известны всем. Возстановляю поэтому ее целиком в первоначальном её виде. Это единственное издание, которое я признаю верным.

В числе других соображений этих артистов, я весьма одобряю желание представить, в течение трех вечеров сряду, всю романическую историю семейства Альмавива, две первые части которой, отличающияся игривой веселостью, казалось, не имеют видимой связи с глубокой и трогательной моралью последней; но по плану автора, все оне так тесно слиты между собою, что это обстоятельство может придать живейший интерес представлениям на сцене "Преступной Матери".

Таким образом, я, вместе с актерами, того мнения, что мы можем сказать публике: насмеявшись вволю, в первый день, в "Севильском Цирюльнике", над приключениями пылкой молодости графа Альмавивы, - молодости, которая почти одна и та же у всех людей;

Прослушав, во второй день, в "Женитьбе Фигаро", смешные ошибки его зрелого возраста, весьма напоминающия ошибки всех нас;--

Пожалуйте и убедитесь, вместе с нами, посмотрев на картину его старости, в "Преступной Матери", что каждый человек, если он по природе своей не рожден страшным злодеем, под конец делается добрым, когда пора страстей проходит и, в особенности, когда он постигает счастье быть отцом! Это нравственная цель пьесы. Есть в ней и некоторые другия цели, которые мы выясним в нижеследующих подробностях

Лично от себя автор прибавит к этому: судите "Преступную Мать" с тем добродушием, с каким она была написана. Если страдания и искреннее раскаяние этой несчастной женщины вызовут в вас слезы сострадания, как сочувственный отклик её слезам, не сдерживайте их, пусть оне свободно текут Слезы, проливаемые в театре над вымышленным горем, которое не создает действительного горя, - слезы приятные. В эти минуты чувствуешь себя как будто лучше. Перечувствовав сострадание, человек невольно делается добрее.

Если рядом с этой трогательной картиной я выставил злодея, ужасного человека, составляющого истинное мучение для этого несчастного семейства, - о, клянусь вам, я собственными глазами видел его действия; я не мог бы выдумать его. Мольеровский Тартюф - это религиозный лицемер, поэтому из всей семьи Оргонов он обманывает одного главу, человека совсем негодного. Этот несравненно опаснее: это Тартюф честности, в совершенстве обладающий искусством возбуждать к себе почтительное доверие всей семьи, которую он и раззоряет. С этакой-то личности следовало сорвать маску. Я тщательно изобразил его на французской сцене именно для того, чтобы предостеречь вас от ловушек, разставляемых подобными чудовищами (а они есть везде). Простите мне эту личность хоть во внимание к его наказанию, составляющему заключение пьесы. Этот пятый акт не дешево мне обошелся; но я признал бы себя злее Бежарса. еслибы позволил ему воспользоваться малейшим плодом его жестокости, еслибы я не успокоил вас после столь естественных волнений.

Быть может, я слишком поздно взялся за окончание этого ужасного произведения, которое разрывало мне грудь и должно бы быть написано в пору расцвета сил. Долго оно мучило меня! Две мои испанския комедии написаны с целью подготовить это произведение. После того, стареясь с каждым днем, я колебался приняться за него: думалось, что не хватит сил, а быть может, их было не более и в то время, когда я задумал эту пьесу! Как бы то ни было, мною руководило честное и чистое побуждение; я писал, вдохновляясь холодным разсудком мужчины и пламенным сердцем женщины, как выражались о творчестве Ж. Ж. Руссо. Я заметил, что такое соединение, этот нравственный гермафродизм, не так уж редко встречается, как полагают.

Как бы то ни было, не принадлежа ни к какой партии и ни к какой секте, "Преступная Мать" изображает картину внутренняго разлада, замечаемого во многих семействах, - разлада, которому развод - в иных случаях, весьма уместный - к несчастию, совсем не помогает. Что ни делай, он лишь разъедает эти скрытые язвы, вместо того, чтобы заживить их. Единственные средства врачевания: родительское чувство, доброта сердца, всепрощение. Вот что хотелось бы запечатлеть во всех сердцах.

Писатели, посвятившие себя сцене, разбирая эту пьесу, заметят в ней комическую интригу, проникающую патетическое драмы. Последнее обстоятельство, решительно отвергаемое некоторыми предубежденными критиками, кажется им не способным соединить в себе эти два элемента. Интрига, говорят они свойственна веселым сюжетам, это главный нерв комедии: внесение патетического элемента в обычное действие драмы ослабляет лишь ее. Но эти смелые принципы исчезают, когда вы примените их к делу, в чем легко убедиться, попытав свои силы в обоих родах. Более или менее удачное исполнение придает каждому из них свое достоинство, а ловкое смешение этих двух драматических орудий, в искусном применении, может произвести необыкновенно сильное впечатление. Вот как я это сделал.

Воспользовавшись известными уже предшествовавшими событиями (а это очень важное преимущество), я поступил так, что между графом Альмавивой, графиней и двумя детьми возникла весьма интересная драма. Перенеси я драму в эпоху пораньше, когда совершены были самые проступки, вот что произошло бы.

Во-первых, драму следовало бы, в таком случае, назвать не "Преступная Мать", а "Неверная жена" или "Преступные Супруги". Интерес драмы был бы уже совсем иного рода; пришлось бы ввести в пьесу любовную интригу, ревность, неурядицу, ну и всякия другия происшествия. Мораль, вытекавшая у меня из столь важного нарушения супружеского долга честной женщиной, эта мораль исчезла бы под оболочкой увлечений молодости. прошла бы незамеченной.

Но тут лишь спустя двадцать лет после совершения ошибок, когда страсти уже поулеглись, самые лица не существуют более, последствия получаемого нарушения порядка начинают тяготеть над учреждением и судьбою двух несчастных детей, забытых всеми, но тем не менее являющихся жертвами. Эти-то важные обстоятельства и придают силу морали, предупреждая лучшую часть нашей молодежи, которая, не имея обыкновения заглядывать в будущее, чаще рискует сбиться с пути, чем окончательно погрязнуть в пороке. Вот что собственно имеет в виду моя драма.

с этой иной точки зрения.

Встревоженный негодяй разсуждает так: в руках моих тайна всех, здесь я мог-бы повернуть дело в свою пользу; но все это ни к чему не поведет, пока я не успею выгнать из дому этого слугу. До тех пор, мне не перестанет угрожать несчастие!

С другой стороны, Фигаро думает так: Если мне не удастся разоблачить этого изверга, не удастся сорвать с него маску, - богатство, честь и счастие этого семейства погибнут. Сузанна, стоя между этими двумя борцами, является лишь слепым орудием, при содействии которого каждый из них старается ускорить гибель другого.

Таким образом, комедия интриги, ма тери. Двое детей, в глазах зрителя, не подвергаются никакой действительной опасности. Все открыто видят, что они обвенчаются, как только негодяй будет изгнан, потому что в пьесе ясно указано, что они не состоят между собою ни в какой степени родства, что они друг другу чужие: это хорошо знают в душе граф, графиня, негодяй, Сузанна и Фигаро, прекрасно знакомые с положением дела, не считая публики, присутствующей при представлении пьесы, - публики, от которой мы ничего не скрыли.

Все усилия лицемера, - усилия, терзающия сердце отца и матери, устремлены на то, чтобы напугать молодых людей, разлучить их друг от друга, убиэдив каждого из них, что они дети одного отца - в этом вся суть его интриги. Так построен двойной план пьесы, которую можно назвать сложною.

"Живо писец сердца человеческого, ты один никогда не лжешь!" Какое чудное слово! И я все еще пытаюсь быть живописцем человеческого сердца: но палитра моя пересохла от старости и противоречий. И это должно было сказаться в "Преступной Матери!" Но если слабое исполнение и вредит интересу моего плана то принцип, положенный в основание его, тем не менее совершенно справедлив! Такая попытка может возбудить в других желание представить этот принцип в форме более сильной. Пусть возьмется за это человек пылкий, смелою рукою соединив интригу с элементом патетическим; пусть он умело смешает, сольет в одно целое живые краски каждого из них и решительными штрихами нарисует нам человека, живущого в обществе, его положение, страсти, пороки, добродетели, ошибки и преступления с поразительной правдой, которую самое преувеличение, производящее столько блеска в других сферах, не всегда дозволяет передать с такою правдой, - пусть он сделает это, и разстроенные, заинтересованные, наученные многому, мы не скажем уже, что драма есть какой-то выцветший род поэзии, созданный безсилием произвести хорошую трагедию или комедию. Искусству дано будет благородное направление; оно сделает еще один шаг вперед.

О мои сограждане, которым я предлагаю настоящую мою по пытку, если она покажется вам слабою или неудачною, разбирайте ее, но не браните меня. Когда я написал другия мои пьесы, меня долго оскорбляли за то, что я осмелился вывести на сцену моего молодого Фигаро, сделавшагося впоследствии вашим любимцем. Я тоже был молод тогда и смеялся над этим. С летами ум принимает более грустное направление, характер становится мрачнее. При всей моей доброй воле, я не могу уже смеяться, когда какой-нибудь злой или негодный человек оскорбляет лично меня за мои произведения: это выше моих сил.

Разбирайте пьесу: пусть так. Если автор слишком стар, чтобы это послужило ему на пользу, ваш урок может пригодиться другим. Брань-же не нужна никому; это дело даже дурного тона. Такое замечание можно высказать нации, искони славившейся своею вежливостью, благодаря которой ее ставили, в этом отношении, в образец для всех других, как в настоящее время ставят ее образцом высокой гражданской доблести.