Дочь императора.
Часть I.
Глава V

V

Флориан приехал на другой день, как он и писал в своем письме.

Мы не будем распространяться о том, с каким восторгом был встречен молодой рыцарь. Не только его собственные крестьяне встретили его, но значительное число мещан и крестьян из окрестностей пришли посмотреть на храброго воина, ум, храбрость и человеколюбие которого были известны всей Германии.

В эту эпоху мелкие владетели обращались со своими вассалами, как с вьючной скотиной; хорошее же обращение Гейерсбергов с крестьянами сделало их популярными в народе. Потому встреча, устроенная Флориану, служила некоторого рода протестом против поведения большинства других соседних владельцев.

Но дворяне не хотели этого понять, они только посмеивались. В безрассудном ослеплении они не сообразили, что эта смешная в их глазах демонстрация была первым и слабым проявлением чувств независимости и возмущения, которые кипели уже в сердцах немецких крестьян.

Первое восстание (во главе которого стояли Франц Зикингель и Ульрих Гуттен) должно было бы заставить дворян быть осторожными. Но, преувеличивая свое могущество, так же как слабость и малодушие крестьян, немецкие дворяне думали, что те совершенно упали духом от неудачи первой попытки и не могут затевать новое возмущение.

Если бы их не ослепило презрение, которое они питали к своим противникам, они заметили бы некоторое воодушевление в толпе, вышедшей навстречу Флориану Гейерсбергу. В этой толпе произносились шепотом пламенные речи, сопровождаемые восторженными жестами, которые принимались одобрительно. В толпе расхаживали неизвестные личности, произносившие таинственные слова и делавшие какие-то знаки: то были члены тайного братства, существовавшего со времен первой крестьянской войны.

Некоторые из этих людей были чужестранцы и, как казалось, сами повиновались двум или трем начальникам, скрывавшим свои лица под колпаками, надвинутыми на глаза.

Когда Флориан показался во главе своего маленького конвоя, более трех тысяч человек собралось на площадке около главной аллеи, ведущей к замку, выражая восторженными криками свою радость при его возвращении.

-- Да здравствует капитан Флориан! -- кричала толпа. -- Честь храброму рыцарю.

-- Да благословить небо господ Гейерсбергов, всегда великодушных со своими вассалами!

-- Да сохранит Бог благородных господ, которые не обращаются с христианами, как с вьючным скотом, и бьют не их, а мавров и сарацин!

Временами среди всеобщих восклицаний слышались крики, которые выражали злобу и проклятия, сыпавшиеся на головы некоторых крестьян и дворян, известных своим лихоимством и жестокостью.

Когда эти крики стали усиливаться, таинственные начальники демонстрации начали рассылать своих агентов в разные стороны, чтобы поддержать крестьян. Но гораздо легче возбудить, чем усмирить народные страсти.

Чтобы остановить волнение, которое быстро распространялось между крестьянами, надо было заставить разойтись и рассеяться свите, добровольно сопровождавшей Флориана до порога его древнего жилища.

Ослепленная своей материнской любовью, баронесса Гейерсберг приписывала наличие этой толпы и ее восторженные крики лишь возвращению и подвигам ее Флориана. Счастливая и гордая блистательным приемом, сделанным ее возлюбленному сыну, она приказала выкатить во двор замка весь находившийся в ее погребах сидр, мед, пиво и вино.

Пока крестьяне пили за здоровье Гейерсберга последний, тронутый их приемом и любовью, разговаривал с некоторыми из них. Со стариками говорил он об их семействе, с молодыми людьми - о работах и их любовных делах, одним словом у него нашлось для каждого или радушное слово, или ласковый жест.

Приветливые манеры Флориана, в которых не было ничего принужденного, потому что они выходили прямо от сердца, гораздо более нравилось крестьянам, чем обращение благородных современников Флориана (даже самых великодушных): они имели обыкновение говорить со своими вассалами, как с собаками. Вещь неудивительная и обыкновенная в обычаях того времени; никто не обращал на это внимания, но, тем не менее, все были тронуты обходительностью Флориана.

Войдя во внутренние покои замка, молодой капитан поспешил снять с себя вооружение и латы.

Служители замка, из которых некоторые помнили рождение Флориана, старались угодить ему. Каждый хотел видеть своего молодого господина и услужить ему. Слезы радости блистали на глазах этих преданных людей. Многие из них, действительно, служили Гейерсбергам из поколения в поколение.

от солнца и от походной жизни.

Историк того времени сохранил нам портрет Флориана Гейерсберга, этой самой поэтической и рыцарской личности крестьянской войны.

Хотя он считался уже храбрым и опытным предводителем, ему было всего двадцать три года. Но его прекрасное, задумчивое, важное и несколько мистическое лицо казалось старше.

Несмотря на его раннюю молодость, усталость от войны и заботы наложили уже легкие следы на его широкое и открытое чело и вокруг его серых глаз, взгляд которых, по природе кроткий и благосклонный, принимал иногда неодолимое выражение смелости и власти.

Он слыл за одного из красивейших рыцарей своего времени, но красота его не имела ничего общего с красотой Людвига. Может быть, более правильная и более строгая красота эта была более холодная. Ей недоставало той необъяснимой привлекательности, которая делала живое и страстное лицо графа Людвига столь пленительным, особенно в глазах женщины.

обрисовывало широкие плечи его и члены, гибкие и мужественные.

Войдя в залу, он застал мать, которая его там ждала. Она подбежала к Флориану и взяла его за обе руки.

-- Дай мне еще наглядеться на тебя! -- сказала она, отступая немного, чтобы лучше рассмотреть его. -- Теперь ты совершенно походишь на отца, -- после недолгого молчания проговорила она. -- Та же походка, гордая и благородная, то же выражение мужества и доброты.

Несмотря на глубокую радость, которую он чувствовал при свидании с матерью, ему как будто чего-то недоставало. Его беспокойный взгляд искал кого-то. Каждый раз, как дверь отворялась, он слегка вздрагивал, и глаза его обращались в ту сторону.

-- Что же ты не спрашиваешь о Маргарите? -- сказала она. -- Неужели ты ее забыл?

-- О нет, -- прошептал он, -- нет!

-- Не находишь ли ты, что она подурнела в твое отсутствие?

-- Она стала прекраснее прежнего, -- сказал он с жаром. -- Она величественна, как королева, и прекрасна, как ангел.

 Она добра, как ангел, -- сказала баронесса Гейерсберг. -- Если бы ты знал, как она кротка и внимательна! Как ухаживала она во время моей болезни, как ласкала и утешала меня, когда я плакала, вспоминая о тебе! Без нее, не знаю, чтобы было в этом печальном замке после твоего отъезда. Были дни, когда мне было все в тягость и все противно. Маргарита одна умела развлечь меня и заставить улыбнуться, несмотря на мою печаль. Целыми днями вспоминали мы и говорили о тебе. Каждый вечер, перед тем как нам разойтись, мы молились за тебя Богу и Пресвятой Деве.

-- Как не исполниться молитва двух таких ангелов, как вы? -- прошептал Флориан.

-- Как счастливо мы заживем втроем, -- сказала баронесса Гейерсберг. -- Надеюсь, что ты более нас не оставишь?

Флориан колебался. Лоб его омрачился.

-- Я не могу обещать вам этого, -- сказал он наконец. -- Пока рыцарь имеет силу держать в руках оружие, он не может отказаться идти на призыв Бога, государя и родины.

 Ты прав, дитя мое. Как ни сильна была бы моя любовь к тебе, ты знаешь, что я первая посоветую тебе следовать закону чести; по крайней мере, в эту минуту я не вижу, чтобы могло заставить тебя удалиться от нас... не правда ли? -- спросила она с беспокойством в голосе.

-- В настоящую минуту нет, -- отвечал он с некоторой нерешительностью.

-- По крайней мере, надо же, чтобы ты остался на свадьбу Маргариты, -- сказала баронесса Гейерсберг, наблюдая за молодым капитаном.

-- На свадьбу Маргариты? -- повторил, бледнея, Флориан. -- Она выходит замуж?

-- Надеюсь... если только твое отсутствие не уничтожило любви, которую прежде она тебе внушала, -- с живостью прибавила баронесса Гейерсберг, не имея духа длить томление, которое ясно выражалось на лице ее любимого сына.

 Как, матушка! -- вскричал он. -- Это о ее замужестве со мной вы говорите?

-- Без сомнения, мой друг... Если только ты не изменил своих чувств к ней.

-- Мое сердце не из тех, которые забывают, -- отвечал Флориан. -- Вы знаете, матушка, как я любил Маргариту; и мне кажется, что теперь я люблю ее еще больше. Я люблю ее за ее чудную красоту, за доброту, выражающуюся на ее лице, за попечение, которым она вас окружала, за любовь ее к вам и за привязанность, которую вы к ней питаете. Ах, матушка, уверяю вас, что я люблю ее более чем когда-либо.

--Я знала, что это будет так, -- заговорила баронесса Гейерсберг, -- каждый день я возносила теплые молитвы к Богу, чтобы Он соединил неразрывно два существа, любимые мной более всего на свете. Благословляю небо, которое исполнило мои желания и сохранило твою любовь к этой благородной девушке!

-- Но во всем этом вы говорите только обо мне... А Маргарита? Она была ребенком, когда я уехал. Она не могла тогда меня любить... Кто знает, полюбит ли она меня? Может быть, уже другой занял ее сердце?

 Нет, -- сказала баронесса Гейерсберг, ослепленная материнской любовью. -- Маргарита любит тебя - я в этом уверена.

-- Она вам это сказала?

 Дитя! -- прошептала она, снисходительно пожимая плечами. -- Разве она могла поверить мне свою любовь?

-- Ведь она доверяет вам более всех?

-- Здесь дело не в недоверии, а в благородной деликатности! Разве ты не понимаешь ее положения? Бедная сирота, без имени... без состояния...

 Но вы обходились с ней, как с родной дочерью.

-- Да, но все же она не была дочерью. Она могла, она должна была предполагать, что я мечтаю для тебя о более богатом и блестящем браке, и конечно считала преступлением сделать ее преградой к исполнению моих предложений.

-- Но я вам повторяю, матушка, когда я уехал, она была еще ребенком.

-- В пятнадцать лет женщины, с таким характером как Маргарита уже не дети. Она уже и тогда любила тебя, любит и теперь, я в этом уверена. Она беспрестанно вспоминала о тебе.

-- Для того, чтобы сделать вам приятное.

 Она плакала со мной, когда мы долго не получали от тебя известий!

-- Она ведь так добра!

-- Какой упрямец, -- проговорила баронесса, и начала исчислять все данные, которые заставляли ее предполагать любовь молодой девушки к Флориану.

Хотя какая-то задняя мысль сдерживала радость рыцаря, однако он ничего так не желал, как поддаться этим убеждениям.

-- Предположим, что Маргарита любит меня, -- сказал он наконец, -- но согласиться ли ее отец на наш союз?

 Без сомнения, я даже имею его согласие.

И она повторила ему разговор свой с Герардом Бруком во время свидания их в гостинице "Золотого Солнца".

Слова баронессы Гейерсберг, казалось, совершенно успокоили Флориана.

-- Итак, -- сказал он, -- отец Маргариты не может дать ей ни знаменитого имени, ни большого богатства.

-- Увы, нет... Неужели это заставит тебя переменить свое намерение?

 Конечно нет, -- ответил он поспешно. -- Напротив, это освобождает меня от последних сомнений, которые еще меня беспокоили. Если бы Маргарита имела перед собой блестящую будущность, может быть я бы поколебался связать ее участь со своей. Но после ваших слов я уже не колеблюсь. Я чувствую, что кроме нее я не полюблю никого, и мысль о нашем союзе тем более делает меня счастливым, что в случае какого-нибудь несчастья со мной, вы будете иметь дочь, которая будет утешать вас.

-- Несчастья? Что ты хочешь этим сказать? -- спросила баронесса Гейерсберг, более испуганная тоном, которым были произнесены эти слова, чем самими словами. -- Разве угрожает тебе какое несчастье?

-- Нет, -- возразил он с поспешностью. -- Но воин каждую минуту во время сражения должен быть готов к смерти.

-- Ах, не говори так, не сокрушай меня! Дай мне насладиться счастьем видеть тебя, не смущай меня этими зловещими словами. Я много страдала в моей жизни и мне необходима радость, которая бы сколько-нибудь освежила мое бедное сердце.

Тронутый слезами своей матери, Флориан привлек ее и нежно прижал к своей груди.

она вскоре заметила, что мысли Флориана были чем-то заняты.

-- Маргарита, может быть, не хочет своим присутствием мешать нашим разговорам, -- проговорила она, как бы отвечая на мысли, которые она читала на лице своего сына. -- Потом, в ее лета, когда любишь, чувствуешь какую-то стыдливость, которая мешает искать присутствия любимого человека... Я пошлю сказать, чтобы она пришла к нам... Я вас оставлю одних. Я хочу доставить тебе удовольствие читать в сердце ее и получить признание в чувстве, которое она питает к тебе.

-- Я никогда не решусь говорить ей о моей любви, -- прошептал смущенный Флорин.

-- Я думала, что ты храбрее, -- сказала она. -- А между тем рассказывали, что в одной стычке ты один убил четырех неприятелей... А теперь ты дрожишь перед молодой девушкой!

 Да, признаюсь. Я даже желал бы оставить вас одних, чтобы вы поговорили за меня.

-- Нет, нет, -- возразила баронесса, которую, казалось, совершенно преобразила радость свидания с сыном. -- Так как ты сомневался в том, что я тебе говорила насчет чувств Маргариты, то сам же и разубеждайся в своих сомнениях.