Американцы в Париже

Мистер Мейнард с семьей приехал в Европу; в этом не было ничего особенно замечательного, кроме одного обстоятельства, а именно: он на время переселился в Старый Свет не с целью выдать свою дочь замуж за дворянина. Лет тридцать тому назад чарльстоунские купцы, фирмы которых честно существовали в руках двух поколений, чувствовали к себе известную долю уважения и для укрепления этого уважения не прибегали к посторонней помощи или к чужестранной поддержке. Поэтому легко поверить, что мистер Мейнард хотел просто провести в Европе несколько лет ради удовольствия и желания ознакомиться с памятниками прошлого, которого не было у его страны. Вся будущность Мейнарда и его семьи связывалась с Америкой; однако, благодаря природному практическому чутью, американец старался применяться к окружавшим его условиям. При этом Мейнарду пришлось изучить многих и многие до известной степени узнали его; в лучших людях он нашел ту высокую простоту, которой было так много в нем самом; познакомившиеся же с чарльстоунским купцом увидели, что они ошибались, предполагая, будто в жилах американца-южанина должна непременно течь известная доля негритянской крови, и поняли, что не всякий рабовладелец - представитель аристократизма. Мейнард говорил на странном наречии и не стыдился его; обращение американца было откровенно и фамильярно; вместе с тем в манерах его сквозило столько очаровательной вежливости, что даже республиканское "сэр" звучало в его устах как обыкновенное обращение к царствующей особе. Все уважали Мейнарда и почти всегда как следует понимали его слова и поступки. Когда же люди заблуждались насчет американца, это служило только к их собственной невыгоде. Мейнард был отличным представителем типа, выраженного настолько же резко и определенно, как и родственный ему тип англичанина, в то время еще не служивший модным образцом. В столичном ли отеле, в кургаузе Спа или в скромном швейцарском пансионе, Мейнард всегда оставался характеристичен. Жена его потеряла часть своей оригинальности, благодаря той хамелеоновской способности изменяться, которой обладают все её соотечественницы, перенесенные на чуждую им почву. Она скоро научилась одеваться, как парижанка. Еще менее характеристических черт сохранилось в дочери Мейнарда. Мисс Елен усвоила все особенности своих гувернанток француженок, немок и итальянок. Однако, никто из членов этой, американской семьи не выучился скрывать свою национальность или извиняться за нее.

М-р Мейнард, его жена и дочь прожили в Европе три года. Сильное политическое брожение, начавшееся в южных штатах, не позволяло им вернуться домой, в южную Каролину. Люди, удаленные от родины, способны в воображении придавать черезчур большие размеры всему происходящему в их стране. Купец, уехавший из Каролины, чувствовал, что политика его штата должна рушиться и, смотря на американския события из Европы и с точки зрения Европы, воображал, что дело касается не ограниченного количества штатов, а всей страны. Между тем политическое возбуждение продолжало возростать и Мейнард, наконец, решил уехать на родину, питая слабую надежду сделать что-нибудь для успокоения умов. Он взял с собою жену, но оставил дочь в парижском пансионе. Вскоре под национальным флагом форта Сумтера раздался пушечный выстрел; он потряс всю страну и отдался даже в Европе; некоторые из американцев, услышавших грозный отголосок, поспешили на родину, чтобы стать в ряды сражавшихся за свою страну или за свой штат; другие, менее ревностные, пошли в безславное изгнание. Пушечный грохот очень печально прозвучал в одном девичьем парижском пансионе: роковой выстрел потопил корабли Мейнарда, стоявшие на чарльстоунских верфях, разбросал в разные стороны его тюки с хлопком, лежавшие на набережной в ожидании нагрузки, разорил отца Елен и заставил его против убеждения и желания вступить в южную армию. Елен Мейнард была хорошей дочерью; она молила отца позволить ей вернуться на родину, позволить делить вместе с ним опасности, но он приказал ей оставаться в Париже, "пока не окончится безумие возставших, что, как он писал, будет дней через девять". Это безумие длилось шесть лет; оно пережило Мейнарда, седая недоверчивая голова которого склонилась на землю во время битвы, пережило его безцветную вдову и превратило Нелли в бедную сироту.

Несмотря на европейское воспитание, в мисс Мейнард оставалось еще достаточно качеств, присущих её соотечественницам; она была мужественной девушкой; узы прошлого не связывали её. Говорят, что, получив печальную весть, Елен поплакала немного, потом передала г-же Абла письмо и все, что оставалось от денег, которые мисс Мейнард получала ежемесячно. Содержательница пансиона пришла в отчаяние.

-- Что же вы будете делать, бледный обедневший ангел?

-- Постараюсь вернуть себе чает моих денег, - с простодушной наивностью ответил разоренный ангел. - Ведь я говорю по-французски и по-английски лучше других девушек, я стану учить их, скоплю сумму побольше и поступлю в консерваторию, так как у меня есть голос. Вы сами говорили это папе.

На такую ангельскую прямоту не могло найтись ответа. У г-жи Абла было сердце - больше: она обладала проницательностью содержательницы пансиона. Молоденькая американка заняла место на учительской кафедре. Любимые подруги и товарки по. учению Елен стали её ученицами. Самым богатым из воспитанниц, бывшим большею частью её соотечественницами, мисс Мейнард продала по хорошей цене свои новые нарядные платья, золотые вещи и драгоценности; вырученные деньги девушка спрятала для консерватории. Она много работала, терпеливо выносила решительно все, кроме сострадания. Однажды Елен сказала мисс Лэн, дочери известного хозяина дома Мусслин-де-Лэн и К^о:

-- Следует вам заметить, мисс, что какое бы положение я ни занимала здесь, я не могу нуждаться в покровительстве дочери продавца тесемок. Моя судьба далеко не так ужь печальна, благодарю вас! Я предпочитаю, чтобы люди, не знавшие лучшей доли, не говорили мне о том, что я видела более счастливые дни. Так, пожалуйста, говоря со мной, не скребите вашего пюпитра пером, не то я закричу на вас перед целым классом!

Такое обнаружение дурного характера естественным образом отдалило от Елен многих из её соотечественников и соотечественниц, страшно обижавшихся на всякий намек, касавшийся их происхождения; в то время американцы, пировавшие среди подонков империи, принимавшие участие в оргиях колебавшагося двора, составляли большую колонию; благодаря их негодованию на резкость Елен, девушка потеряла место. Природные американцы, ухаживавшие за де-Морнии, ради фосфорического великолепия Сен-Клу и Тюльери, не могли выносить аристократизма этой республиканки и отвернулись от Елен. Однако, молоденькая девушка уже скопила сумму, при помощи которой могла поступить в консерваторию и нанять крошечную мансарду в очень большом доме, стоявшем в очень узком переулке, который соединялся с шумной, людной Eue Lafayette. Четыре года Елен ежедневно проходила по одной и той же дороге в консерваторию и обратно; она училась избранному делу со всем пылом молодости, с непреклонным стремлением к намеченной цели, которое характеризует пожилых, зрелых людей. Ее можно было постоянно встретить здесь: в дождь, снег, летом, зимой; в теплое время года, когда из большого кафе выставлялись столики даже на мостовую и всю картину обливало белое сияние солнечных лучей, или в холода, когда красноватый свет мерцал через замерзшия окна Brasserie и падал на поднятые воротники темноволосых парижан, спешивших мимо.

Половина Парижа смотрела в её ясные серые глаза и проходила мимо; меньшая и не очень молодая часть парижан поворачивалась и шла за нею, не получая от этого для себя никакой выгоды и не пугая девушки. Став взрослой, Елен продолжала любить и знать этот большой город, как любила его ребенком; у нея даже существовали невинные товарищеския отношения с метельщиками улиц, содержательницами киосков, и продавщицами лимонада; суровость консьержей таяла от её обращения. Елен приобретала здоровую опытность точно практическое дитя, пропуская без внимания все, что не могло бы заинтересовать ребенка; таким образом молодая девушка сохранила свою душевную свежесть и известную лукавую национальную простоту. Разсказывают, что, когда Елен была еще девочкой, она однажды играла в саду Тюльери; в это время к ней подошел господин с нафабренными усами, восковым лицом и тяжелыми веками. Он обменялся с девочкой любезностями.

-- Как вас зовут, моя крошка?

-- Елен, - наивно ответила девочка, - а вас?

-- Если вы Елена - я Парис {Игра слов: Paris - Париж и Парис.}, - ответил её собеседник, покручивая усы.

Девочка взглянула на него своими ясными глазами.

-- Я полагаю, ваше величество - Франция.

путей; Елен знала лучшие магазины для подруг, умела выбрать самые дешевые лавки для своих скромных покупок; она открывала места, где можно было за несколько су позавтракать вместе с бледными швеями, печаль которых она понимала, и беззаботными хористками, веселость которых казалась ей непонятной; она знала, где в Булонском лесу появятся первые почки на каштанах, когда позеленеют откосы Buttes Chaumont, у какой старухи перед церковью св. Магдалины можно дешевле всего купить цветов. Одинокая, независимая девушка сумела даже заслужить расположение жены привратника г-жи Бибело, и что значило еще больше - её доверие. Г-жа Бибело, никогда не спрашивала молодую девушку ни о чем, когда она уходила или возвращалась. Молоденькая американочка сама заботится о себе; о, если бы Жак, сын г-жи Бибело, был также благоразумен, как мадемуазель Мейнард. Мисс Мейнард могла бы найти себе еще много друзей, если бы протянула руку своим невинным, веселым и бедным артистическим собратьям, но в ней жило недоверчивое чувство, предостерегавшее ее от богемы; в своей бедности Елен видела нечто такое священное, что ей не хотелось подвергать ее шуткам товарищей; её артистическая цель была такой серьезной, такой далекой, что, по мнению Елен, она не могла служить предметом временного энтузиазма. Профессор Елен также открыл для молодой американки священные двери своего семейного кружка; мисс Мейнард оценила деликатность и утонченность вкуса членов этой семьи; она с уважением взглянула на то, как каждый из них с веселым духом нес свою долю ответственности (что так противоречит мнению англо-саксов!). Однако, в доме профессора Елен видела многое, что, правильно или нет, оскорбляло её американский взгляд на свободу девушки, и она стала решительно проходить мимо первого этажа, взбегая на четыре или пять этажей выше туда, к своему чердаку, где ее ждал свежий ветер и независимость! Тут она иногда встречалась с олицетворением иной свободы в лице двадцатидвухлетняго господина Альфонса и семнадцатилетней женщины, которая, вероятно, была его женой; соседи часто сталкивались на площадке лестницы и обменивались очень почтительными приветствиями. Странное дело, при этом никто из них не бывал разсеян или смущен! Позже они стали давать друг другу взаймы спички. Но в один прекрасный день родители Альфонса увезли его, а так называемая госпожа Альфонс в порыве откровенности высказала Елен мнение насчет своего мнимого мужа; опытная семнадцати летняя особа предостерегала двадцатилетнюю американку-ребенка, говорила ей, как опасны подобные осложнения жизни!

Приближались экзамены на премию; средства мисс Мейнард изсякали. Елен зашла в один из самых скромных ресторанов, которые знала, и спросила себе скромный завтрак. Однако, ей не хотелось есть и она, проглотив несколько кусков, поставила свою тарелку в сторону; в эту минуту в ресторан вошел незнакомый ей молодой человек и разсеянно сел за её стол. Девушка уже направилась к конторке, чтобы заплатить несколько су, как вдруг, случайно взглянув в зеркало, висевшее над прилавком, через его отражение увидела, что пришедший взял разломленную ею булку, подобрал даже крошки и поспешно завернул все в носовой платок. В том, что сделал молодой человек, не было ничего особенно странного; Елен не раз видала подобные же случаи в скромных кафе; хлеб прятался для птиц в Тюльери, иногда бедные художники уносили остатки булок, чтобы их мякишем заменять резинку. Но теперь Елен заметила, что красивое лицо молодого человека вспыхнуло ярким румянцем, в душе мисс Мейнард проснулось чувство странной жалости к нему, и её собственные щеки покраснели от сочувствия. Елен внимательнее взглянула на молодого человека, сидевшого к ней спиной; у него были широкия плечи, симметричная фигура; казалось, он нуждался в более питательной пище, нежели кофе с булкой, которые медленно уничтожал. Одежда молодого человека сидела на нем хорошо; она отличалась изящным покроем, хотя сильно истерлась и износилась; в ней проглядывало что-то военное, придававшее и ему вид офицера. Елен удивилась при виде того, что незнакомец пил кофе, поднимая чашку левой рукой; наконец, он слегка повернулся, и она увидела, что его правый рукав пуст и приколот к сюртуку. У него была только одна рука. Мисс Мейнард отвела в сторону полные сочувствия глаза, но осталась у прилавка на несколько лишних минут, покупая кое-какую мелочь; в это время незнакомец успел заплатить по своему счету и направился к выходу. К удивлению Елен, он дал слуге на чай целый су. Это было здесь безпримерным явлением. Может быть, он оригинал-англичанин? На француза молодой человек совершенно не походил.

Елен скоро забыла об этой встрече. После полудня того же дня она с несколькими другими ученицами консерватории отправилась в луврскую галерею. Был "копировальный день". Подруги Елен толпились кругом мольбертов художников со спокойным сознанием, что и оне также занимаются искусством. Мисс Мейнард разсеянно шла вперед. Она очень серьезно смотрела на свое собственное дело; это не позволяло ей слишком сильно симпатизировать живописи, а оттенок легкомыслия, просвечивавший в болтовне молодых девушек с копировальщиками, был неприятен Елен. Вдруг мисс Мейнард остановилась; она вышла в наименее людную комнату; в ней был только один мольберт; художник же, недавно сидевший перед своей копией, теперь стоял в оконной нише спиной к вошедшей. Он вынул из кармана шелковый платок; Елен узнала широкия плечи молодого человека, узнала платок; когда же художник развернул платок, то узнала и остатки своего утренняго завтрака, которые молодой человек ел теперь. Елен снова встретила безрукого незнакомца!

Мисс Мейнард стояла неподвижно; он окончил свою скудную закуску и занял прежнее место перед мольбертом, не заметив молодой девушки. Елен услышала приближавшиеся шаги и это заставило ее самое двинуться вперед. Очевидно, художник привык к появлению посетителей; он продолжал работать, даже не повернув головы к девушке. Когда около мисс Мейнард послышались шаги, она решилась стать сзади однорукого живописца и взглянуть на его работу. Он копировал архитектурный этюд: один из дворцов Каналетто. Даже неопытную в живописи Елен поразила сила и верность его передачи. Вместе с тем молоденькая американка почувствовала некоторое разочарование, почему он не выбрал, как другие, какого-нибудь великолепного произведения одного из великих мастеров?

Наконец, художник заметил, что за ним, не двигаясь, стоит женская фигура; с легким любезным жестом он встал с стула, сказав несколько неуверенным тоном: "Vous verrez mieux là, mademoiselle {Там вам будет лучше видно.}", - и отошел в сторону.

-- Благодарю вас, - по-английски ответила мисс Мейнард, - я не хотела мешать вам.

Он в первый раз быстрым взором окинул её лицо и проговорил:

-- А, вы англичанка!

-- Нет, я американка.

Лицо молодого человека просветлело:

-- Как и я, - сказал он.

-- Я так и думала, - заметила Елен.

-- Потому что я плохо говорю по-французски?

-- Нет, потому что вы не посмотрели старой или молодой женщине оказываете внимание.

Он улыбнулся:

-- А вы, мадемуазель, смотря через плечо художника, не прошептали ни одного комплимента насчет его копии?

Елен также улыбнулась, немножко опасаясь, что он вспомнит о хлебе, но молодой художник, повидимому, не узнавал её.

-- Вы скромны, - заметила мисс Мейнард, - вы не беретесь за лучшия произведения великих мастеров.

-- О, нет! Таким гигантам, как Корреджио и Тициан следует служить обеими руками, у меня же всего одна, - сказал художник шутливо, но с оттенком грусти.

-- Недолго, только во время нашей войны... пока я не потерял возможности управлять чем-либо другим, кроме шпахтеля. Я вернулся домой в Нью-Иорк, но, увидав, что не могу там быть пригодным ни к чему, отправился сюда учиться.

-- Я из Южной Каролины, - спокойно проговорила девушка и покраснела.

Художник опустил кисть и взглянул на черное платьесвоей собеседницы.

-- Да, - угрюмо продолжала она, - мой отец потерял все свое состояние; его убили во время битвы с северянами. Я сирота и учусь в консерватории.

Обыкновенно Елен не любила говорить о своей семье и о потерянном состоянии; девушка и сама не знала, почему теперь она упомянула об этом, но что-то заставляло ее сказать все незнакомому ей молодому человеку. Тем не менее ей было больно видеть его серьезное, полное сострадания лицо.

-- Мне очень грустно слышать это, - просто проговорил он.

Помолчав немного, художник улыбнулся мягкой улыбкой и прибавил:

-- Во всяком случае, мы не будем ссориться с вами тут, под крыльями французских орлов, укрывающих нас обоих.

-- Я только хотела объяснить вам, почему я живу одна в Париже, сказала Елен немного менее суровым тоном.

В ответ художник только снял с себя палитру: она очень остроумным образом была привешена со стороны недостававшей ему руки и поддерживалась ремнем, который проходил через плечо. Острандер открыл свой, портфель.

-- Может быть, - сказал он, - эти этюды заинтересуют вас больше, нежели моя копия, которую я делаю только для того, чтобы познакомиться с манерой писать Каналетто. Я здесь набросал эти эскизы.

Елен увидела нижнюю часть церкви Парижской Богоматери, темную арку, Pont neuf, часть старинного двора в С.-Жерменском предместье; все наброски поражали свежестью и верностью; но мысль о бедности художника заставила девушку невольно сказать:

-- Если бы вы скопировали одну из лучших картин, вы бы могли продать ваш холст. На эти вещи всегда существует большой спрос.

-- Да, - ответил он, - но картина Каналетто, принесет мне большую пользу, так как я изучаю архитектурную живопись. Может быть, мои желания не очень честолюбивы, - прибавил он задумчиво, - однако, я продаю и эти эскизы. Они тоже идут, уверяю вас.

При этих словах лицо молодого человека прояснилось.

Сердце Елен снова сжалось; она вспомнила, что ей случалось видеть точно такие эскизы в улице Poissonière (девушка не сомневалась теперь, что именно он писал их); они стояли в окнах дешевой лавочки; на билетиках, прикрепленных к ним, были выставлены крошечные цены.

Художник показывал Елен свои этюды. Она молча разсматривала их. Вдруг девушка слегка вскрикнула..

Он положил перед нею небольшой этюд; с первого взгляда на него зритель видел только смутную груду крыш, слуховых окон и труб, под самым небом. Все это была залито белым парижским солнечным светом, все вырезывалось на хорошо знакомом Елен синем небе; Елен видела хрупкую глазурь и ржавчину черепиц, красный, коричневый и зеленоватый мох на желобах, а там ниже более живые цвета гераний и иван-да-марьи в горшках под белыми канифасовыми занавесками, закрывающими маленькия стекла чердачных окон; все подробности этой бедной картины были украшены, преображены поэзией, романтическим духом молодости и таланта.

-- Вы видели это? - спросила Елен.

-- Да. Это этюд из моего окна. Для того, чтобы получить такой эффект приходиться подняться очень высоко. Вы удивились бы, какой особенный воздух и какой солнечный свет на такой высоте, если бы видели...

-- Вы? - повторил молодой человек, и с любопытством взглянул на Елен.

Молодая девушка провела своим тонким пальчиком по этюду и указала на окошечко, в левом углу картины, которое наполовину скрывалось неправильным стволом дымовой трубы. В нем виднелись совершенно закрытые занавески. Продолжая указывать пальцем все на то же место, Елен спросила художника:

-- Вы видели это окно?

-- Да, конечно. Когда я писал этюд, оно всегда оставалось отпертым; в комнате, повидимому, не бывало ни души с утра до вечера.

-- Я живу там, - просто сказала мисс Мейнард.

Их глаза встретились при обоюдном признании в бедности.

-- Моя же комната, - сказал он весело, - из которой я набросал этот вид, против вашей и еще выше.

Оба засмеялись; казалось, будто с них спала какая-то странная тяжесть принуждения; чувство облегчения заставило Елен даже забыть о случае с хлебом. Они заговорили о приобретенной ими опытности, о консьержах, о своем хозяйстве, о недорогих складах и еще более дешевых ресторанах, не упоминая только об одном кафе. Она назвала свою фамилию; он сказал, что его зовут Филиппом, или если ей угодно, маиором Острандером.

Елен случайно взглянула на подруг, стоявших в той же комнате, в некотором отдалении, и вдруг в первый раз сознала, что откровенно говорит с очень красивым молодым человеком, и в течение нескольких мгновений, сама не понимая почему, жалела, что у него не более обыкновенная наружность. Стеснение стало еще сильнее от того, что в комнату вошли нарядные господин и дама с элегантными манерами; они почти дерзко, с любопытством осмотрели художника, его работу и собеседницу. Елен задыхалась. Острандер с военной суровостью отступил в сторону. В эту минуту казалось, что молодые люди разойдутся, простившись церемонным холодным поклоном, но внезапно их руки встретились и обменялись теплым пожатием; улыбнувшись друг другу открытой улыбкой, Елен и художник разстались.

Молоденькая американка присоединилась к своим спутницам.

-- Вот как! Вы победили новоприобретенную греческую статую? - шутливо сказала г-жа Рене, - Вам бы следовало сделать подписку, моя милая, и собрать деньги на возстановление его руки, только не знаю, будет ли современный скульптор в состоянии сделать это. Вы могли бы дать подобную мысль двум русским знатокам, которые ходили кругом него, точно намереваясь купить и его самого, и его работу. Впрочем, княгиня настолько богата, что может удовлетворять своим художественным вкусам.

-- Это мой соотечественник, - просто заметила Елен.

-- Конечно, он не говорит по-французски? - лукаво спросила француженка.

-- Не знаю, - быстро ответила Елен. Девушка жалела, что не одна видела однорукого художника.

Остаток дня прошел в занятиях, и Елен ни разу не вспомнила больше о своем новом знакомом. Но, когда наследующее утро молодая девушка, одевшись, подошла к окну, чтобы открыть его, она отступила назад с совершенно новым ощущением, а потом, сделав маленькую дырочку в занавеске, стала смотреть на противоположные крыши домов. Она много раз видала их прежде, но теперь оне приняли для нея новую живописность; вид, представлявшийся глазам девушки, конечно, был обращенной в другую сторону картиной, которую изобразил на своем этюде бедный живописец; значит её собственное воспоминание придало особую красоту и поэзию всем этим трудам и крышам. Елен осмотрела окна, бывшия на одном уровне с её помещением; конечно, девушка хорошо знала их, знала, что по временам через них виднеются сцены небогатой домашней жизни; но теперь она раздумывала о том, где бы могло быть его окно. Странный инстинкт заставил, наконец, ее поднять глаза. В угловом доме, еще выше её комнаты, виднелось круглое окошечко, смотревшее сверху вниз на другие дома; оно было под самой крышей; казалось, что взрослый человек едва может стоять в той каморке, которую освещало оно. Это круглое отверстие окружало, точно рамка виньетки, красивое лицо маиора Острандера. Повидимому, он смотрел на окно Елен. Первым движением молодой девушки было открыть занавески и дружески кивнуть ему головой. Но чувство, состоявшее из смеси лукавства с застенчивостью, заставило ее быстро отойти в сторону.

Тем не менее на следующее же утро она встретила Острандера подле своего дома; он шел так медленно, что трудно было бы предположить, будто случайно столкнулся с девушкой. Елен дошла с ним до консерватории. Взглянув на молодого человека при ярком утреннем освещении, на улице, мисс Мейнард нашла, что он бледен, что его щеки впали. Елен мысленно решила, что так сильно истощило молодого художника постоянное вынужденное голодание. Она старалась придумать, как бы заставить его принять от нея хотя бы одно блюдо.

В эту минуту Острандер сказал:

-- Мне кажется, вы принесли мне счастье, мисс Мейнард. Елен удивленно взглянула на него.

-- Русские, так дерзко смотревшие на нас, повидимому, взглянули и на мою работу. Они предложили мне баснословную цену за некоторые из моих эскизов; однако, мне показалось, что если я продам им эти картины, то поступлю нечестно относительно старого Фавеля, продавца картин, которого я заставлял брать мои вещи, продавая их за пятидесятую часть этой цены; поэтому я просто-на-просто отправил русских к нему.

-- Нет, - с негодованием произнесла Елен, - неужели вы были так безумны, что сделали это?

-- Боюсь, что мое безумие, как вы говорите, не помогло делу; русские хотели купить именно то, что они видели в моем портфеле...

-- Конечно, - сказала Елен, - один ваш этюд из окна под крышей стоит в сто раз больше того, что вы...

Елен на мгновение замолчала; она чуть было не сказала: "того, что вы получаете за ваши картины", но переменила конец фразы: "во сто раз болине того, что вам мог бы дать один из этих ростовщиков".

-- Я очень рад, что вы такого хорошого мнения об этой вещице: я не хочу продавать ее, - сказал он просто, но с таким значением, что Елен замолчала.

Мисс Мейнард не видалась с Острандером в течение нескольких дней. Она готовилась к экзаменам и свободного времени у нея было очень мало. К тому же все мысли молодой девушки сосредоточивались на её деле. Когда наступил день присуждения наград, Елен увидела Острандера среди публики, состоявшей из родителей и знакомых учениц; все тревожно ожидали решения судьбы своих близких. Присутствие Филиппа удивило, но не смутило мисс Мейнард. Елен не получила ни первой, ни второй премии, ей присудили добавочную награду. Только потом бедной девушке сказали, что это уже было заранее решено между консерваторскими учителями, вследствие недостатков её голоса. Также гораздо, гораздо позже узнала она, что красивый художник так волновался во время экзамена, что привлек к себе сочувствие многих окружавших его. Елен же оставалась спокойной и сдержанной. Никто не знал, как поразил ее удар, который разбил в дребезги все её надежды, обратил три года, полных лишений и жестокой нужды, в годы безполезной, безплодной борьбы. Однако, выйдя из числа учениц, мисс Мейнард все же могла учить; профессор Елен нашел ей небольшие занятия, которые могли спасти ее от окончательной нужды. В этот вечер она возвращалась к своему гнезду обыкновенным ей полетом ласточки; на площадке она даже остановилась и пощебетала с г-жею Бибело. Привратница отлично знала, какая скотина директор консерватории! О, она много раз слышала, что его не трудно и подкупить!

Когда темная головка миссис Мейнард упала на подушку, из глаз молодой девушки потекли слезы, и она поплакала недолго.

Настало следующее утро, сияющее весеннее утро. Куда девалось все огорчение Елен Мейнард! Солнце проливало на крыши Парижа блеск, тепло и надежду, его лучи снова зажигали энтузиазм и в человеческих юных душах, золотили даже грязь, лежавшую внизу. Елен показалось совершенно естественным, что она встретила маиора Острандера, отойдя на несколько ярдов от своего дома; она ждала этого. Наслаждаясь ясным весенним солнечным светом, весной молодости, Елен и её спутник даже смеялись над вчерашним разочарованием. А как в сущности все это было подстроено! Что касается его, Острандера, он с большим удовольствием увидит на сцене Большой оперы девушку с атласным лицом, получившую премию, благодаря улыбкам, которые она посылала критикам, чем свок" соотечественницу! Консерватория произносит решения, касающияся Парижа, но ведь Париж же не целый свет! Америка скоро станет впереди всех стран относительно искусств; в ней теперь существует свободная академия, а скоро будет и собственная консерватория. Конечно, парижское ученье, парижскую опытность нельзя презирать в деле искусства, но слава Тебе, Господи, у мисс Мейнард есть это, и никакие директора в мире не в состоянии отнять от нея то, что она приобрела. Говорилось еще многое; наконец, Острандер и Елен вспомнили, что и тот и другая совершенно свободны в этот день. Почему бы им не воспользоваться чудной редкой погодой и еще более редкой свободой? Почему бы им не сделать маленькой экскурсии в окрестности? Но куда? В Булонский лес? - Это ведь тот же Париж. Фонтенебло? Слишком далеко; кроме того там всегда бывали художники, набрасывавшие этюды в лесу, а Острандеру хотелось совсем "закрыть лавочку" на этот день. Версаль? О, да, Версаль!

Они и отправились туда. Никому из молодых людей Версаль не был новостью. Острандер звал его, как артист и американец, читающий французский исторический роман и пропускающий притворные интриги "Oeil de Boeuf", притворные пасторали маленького Трианона, притворный героизм лукавого двора, чтобы скорее дойти до Лафайетта. Елен знала Версаль, как девушка, учившаяся истории у своего отца патриота; тем не менее она наслаждалась версальским лесом, парком, террассами; в особенности любила ресторан у входа в парк. В этот день они, точно маленькия дети, весело, с полной терпимостью юности, отнеслись к прошедшему, стоявшему несравненно ниже настоящого. Острандер думал, что эта сероглазая независимая девушка была в тысячу раз лучше услужливых фрейлин, нарядные брокаровые платья которых шелестели по здешним рощам. Елен внутренно соглашалась сегодня с лукавыми замечаниями консерваторских подруг, которые, тогда, в Лувре, разбирали красоту её теперешняго спутника.

Конечно, ни одна классическая статуя не могла сравниться с этим одноруким воином-художником! До сих пор ни в Елен, ни в Острандере еще не проснулось любви; просто молодые люди дружески гордились друг другом.

Между тем, одно их присутствие, их товарищество, повидимому, возбуждало в других ту нежность, которой они сами еще не ощущали. Группы прогуливавшихся семейств с удовольствием смотрели на красивую парочку, так доверчиво проходившую мимо них, и с французской наклонностью все преувеличивать, называли их воплощением любви. Что-то, ясно говорившее о совершенно одинаковых условиях положения молодых людей, мешало даже самым пустым, самым подозрительным из смотревших на них, думать о соперничестве или циничным образом вмешиваться в их беседу. Наконец, они сели рядом на согретую солнцем скамейку, стоявшую на версальской террассе. Елен, наклонив свою красивую головку к Острандеру, стала рассказывать ему, как ей было трудно добыть в Париже американский суп, цыплят с рисом, кэкс из ржаной муки и другия любимые кушанья; при виде оживленного разговора молодых людей какой-то истощенный, но вежливый фланёр встал с соседней скамейки, любезно поклонился красивой парочке и медленно пошел прочь, чтобы не мешать, как он полагал, доверчивым излияниям влюбленных.

Тени деревьев удлинились, их темные полосы упали через аллею, солнце стало спускаться; оно стояло теперь на уровне глаз молодых людей. Через несколько минут, оглядевшись, Елен и Острандер с удивлением заметили, что сад опустел. Посмотрев на часы, художник понял, что они с Елен пропустили время отхода поезда, с которым, по всем вероятиям, уехали остальные гулявшие. Не беда! Через час шел следующий поезд; они могли еще несколько минут посидеть здесь при свете заката, и перед отъездом пообедать в местном ресторане. Оба посмеялись над своей забывчивостью, потом, сами не понимая почему, замолчали. Слабый ветер обвевал их и тихонько шелестел листьями над их головами. Ничто больше не нарушало тишины и неподвижности природы. Лучи заката падали на продолговатые окна дворца; их стекла на минуту загорелись, точно озаренные пожаром революции, и внезапно потухли. Етен и Острандер почувствовали, что террасса со всеми её воспоминаниями принадлежит им так же всецело, как теням людей, некогда жившим и умершим здесь.

-- Я так рад, что мы провели этот день вместе, - сказал художник, умышленно прерывая молчание, - завтра я уезжаю из Парижа.

Елен быстро взглянула ему в глаза.

-- Всего на несколько дней, - продолжал он. - Мои русские покупатели, может быть, следовало бы сказать, покровители - дали мне поручение, написать этюд, со старого замка, который княгиня только-что купила.

Елен мгновенно вспомнила насмешки своей подруги по консерватории и это воспоминание придало странную искусственность её словам.

-- Вероятно, вы хорошо проведете время, - сухо проговорила ъиисс Мейнард.

-- Нет, - ответил он с недостававшей ему откровенностью. - Я гораздо охотнее остался бы в Париже, но, - прибавил художник, слабо улыбнувшись, - вопрос идет о деньгах, а этого нельзя не принять в разсчет. Тем не менее я... я... сожалею, что оставляю вас здесь, в Париже, совсем одинокой!

-- Я пять лет была совершенно одинока, - сказала Елен с горечью, которой никогда не чувствовала прежде. - Я привыкла быть одна.

Елен нагнулась немножко вперед; черные ресницы прикрывали её опущенные глаза, руки опирались на зонтик, стоявший между её колен. Острандер не мог догадаться, почему она не поднимала глаз; он не знал, что девушка смотрела вниз, не выпрямляясь, отчасти потому, что слезы стояли в её глазах, отчасти вследствие другой причины: когда она наклонилась вперед, его рука оперлась на спинку скамейки, к которой раньше прислонялись её плечи; если бы Елен заняла свое прежнее положение, то очутилась бы почти в объятиях молодого человека.

Художник и не подумал об этом. Его мысли были заняты другим, гораздо более важным вопросом. Безконечная нежность, которая стоит неизмеримо выше женской привязанности, любовь сильного, мужественного существа в нежному, слабому созданию, чувство, смотрящее не вверх, а вниз, уже всецело завладело им. Инстинкт покровительства влек его к этой склонившейся очаровательной фигурке; если он и заметил, как хороши были её плечи, как красива линия стана, то в ту же минуту смутился и упрекнул себя за нерыцарское чувство. Однако, отчего бы ему не попробовать навсегда привязать к себе эту честную, мужественную девушку? Почему бы им, таким одиноким в чужой стране, не соединить свои жизни в одну, не постараться сделаться поддержкой друг для друга, не дать счастья один другому?

этом было бы неделикатностью, заставило вспыхнуть его щеки. Не покажется ли ей, что он неблагородным образом пользуется её неудачей? но как хорошо было бы обвивать одной любящей рукой её талию, а другой работать и защищать ее. Другой! Он взглянул на пустой рукав. А, он и забыл об этом. Ведь у него всего одна рука.

Острандер поспешно поднялся с места, так поспешно, что его рука невольно прикоснулась к руке также вставшей Елен. Девушка невольно вздрогнула от этого случайного прикосновения; он еще мог бы заговорить, но произнес только:

-- Мне кажется, нам лучше теперь пообедать.

Она тотчас согласилась и, сама не зная почему, почувствовала облегчение. Молодые люди спокойно и медленно пошли к ресторану. Ни слова любви не сорвалось с их губ; они даже не обменялись понятными, многозначительными взглядами. А между тем какой-то таинственный инстинкт подсказывал и Филиппу и Елен, что сию минуту для них произошел жизненный кризис, что уже никогда больше они не будут друг для друга тем, чем были всего несколько минут тому назад. Мисс Мейнард и Острандер разсудительно разговаривали во время своего скромного обеда; прежний наблюдатель, смотря на них теперь, решил бы, что они просто друзья, и опять совершенно ошибочно. Они свободно толковали о своих надеждах и предположениях, обо всем, кроме одного! Молодые люди даже делали шутливые предположения повторить эту маленькую прогулку, после того как художник вернется из деревни, хотя оба в глубине сердца решили, никогда больше не встречаться. И это решение доказало им, что они чувствуют любовь. Каждый из собеседников гордился при виде гордости другого, заставлявшей его скрывать нежность в глубине своей души.

Поезд опоздал, было уже позже десяти часов, когда Елен и Острандер появились перед консьержем дома, в котором жила мисс Мейнард. На железной дороге и среди модных улиц, через которые они проходили со станции, Острандер впервые чувствовал себя охранителем своей спутницы; на первой площадке он внимательным и почти злобным взглядом осмотрел двух или трех соседей Елен; Филипп проводил девушку до самого верха высокой лестницы, до площадки, бывшей перед её комнатой. Острандер простился с мисс Мейнард почтительно и серьезно. Это и понравилось Елен, и огорчило ее. Пока он сходил с лестницы, молодая девушка смотрела на его широкоплечую фигуру, на его пустой рукав; потом быстро повернулась, вошла к себе в комнату и заперла дверь. Улыбка сбежала с губ Елен. Она подошла к окну и прижала горевшия веки к прохладному стеклу. Она до тех пор стояла у окна, пока звезды не загорелись в небе над темными крышами. Елен все еще не уходила; она ждала, чтобы против нея засияла еще одна звезда! Но вдруг стекло, бывшее перед её глазами, потемнело от влаги; ей пришлось протереть его платком; Елен резко отвернулась и легла в постель.

Молодая девушка не знала, что в то время, когда она смотрела на удалявшуюся фигуру своего покровителя, он уносил на своих широких плечах её репутацию, которую она с таким трудом завоевала себе в течение четырехлетняго одиночества.

Когда на следующее утро мисс Мейнард сошла вниз, консьерж разсеянно, с циничной фамильярностью, поклонился ей, что было результатом его длинного разговора со своей женой. С добродушным цинизмом он накануне заступался за Елен, говоря жене:

-- Что ты хочешь? Это должно было случиться. Все произошло вследствие неудачи в консерватории, ведь не умирать же с голоду бедной девочке; у нея нет ничего, значит о замужестве не могло быть и речи. Только удивляюсь, зачем она хочет свить себе гнездо на чердаке с другой ласточкой, когда ей было бы так легко попасть в золотую клетку в первом этаже? Впрочем, девушки всегда глупы; в первый раз оне думают об одной любви. Во второй раз оне бывают умнее. Подумать только: этот калека солдат и художник был так же жаден, как она! Он её соотечественник. Может быть, это избавит от скандала. Ведь никогда нельзя заранее сказать, что сделают эти американцы!

Первый этаж, с самого начала высказывавший любезность мисс Мейнард, стал еще любезнее, но менее почтителен, чем прежде; двое, трое молодых людей попробовали даже позволить себе некоторую фамильярность относительно Елен, но отступили от нея, взглянув в её серые глаза и вспомнив о широких плечах художника. Странно! Только мадемуазель Фифин, жившая в одном этаже с мисс Мейнард, выразила ей некоторую симпатию. Елен испугалась в первый раз. Она не скрыла своего страха, и на следующий же день переменила квартиру. Перед отъездом она переговорила с консьержем, и обменялась несколькими словами со своими ближайшими соседями. Я уже говорил о том, что молодая девушка имела привычку выражаться очень определенно, что она отлично говорила по-французски и в совершенстве знала французский характер. Елен оставила жильцов дома No 34 в глубоком негодовании, но и в полном недоумении насчет её истинного характера и поведения.

Разразилась франко-прусская война, горячее дуновение унесло воспоминание о мисс Мейнард, да и многое другое, очистило оно и парижские бульвары. Елен Мейнард, как и многие из её соотечественников, исчезла из Парижа. Волнение достигло даже спокойного, старинного замка, в Бретани, в котором маиор Острандер писал картину. Он сидел перед мольбертом, а рядом с ним стояла княгиня. Она заметила, что художник очень разстроен.

-- Что с вами? - кротко и нежно спросила она. - Вы уже написали так много, что можете окончить картину где угодно. Мне не особенно приятно оставаться во Франции, когда на границе стоят войска; у меня есть вилла в Швейцарии; вы и там будете моим гостем, если захотите. Парижу нечему теперь учить вас: вам нужно только творить, мой друг, творить и делаться знаменитым.

-- Я должен ехать в Париж, - спокойно ответил художник, - у меня там соотечественники, друзья, им может понадобиться моя помощь.

-- Если вы говорите о молодой певице, жившей в улице Фриволи - вы уже компрометировали ее и для нея вы не сделаете ничего хорошого!

-- Сударыня!

овал лица. Блестящие глаза блестели даже ярче прежнего, но в них виднелось больше белков, чем когда бы то ни было.

Княгиня улыбнулась жесткой, спокойной улыбкой, показав свои белые зубы и сказала нежно:

-- Простите, я думала, что в силу нашей дружбы имею право быть откровенной... быть может, даже откровенной во вред себе.

Она замолчала, ожидая, что он возразит ей, но художник, не говоря ни слова, с удивлением смотрел на свою собеседницу; она закусила губу и продолжала:

-- Перед вами блестящая карьера. Люди, которые вздумают помочь вам, не должны налагать на вас оков; ведь даже свитые из роз цепи иногда тяжелы, как свинцовые, и могут связать человека! Пока вы не станете независимы (со временем вы достигнете всего) вам нужна помощь. Помните, - прибавила она с улыбкой, - ведь у вас одна рука!

у него всего одна рука. Художник взглянул на пустую террассу, среди которой он разговаривал с княгиней, и его поразило роковое сходство этого места с одним уголком Версаля.

"принцу нужно сделать новую руку из золота"... - Она замолчала, подошла к нему еще ближе и заговорила быстро и с жаром: - Разве вы не видите, что я даю вам советы, которые идут против моих интересов, что я говорю против себя? Поезжайте в Париж, поезжайте скорее, пока я не передумала. Только если вы не найдете там ваших друзей - помните, что у вас всегда будет друг здесь.

Она ушла; Острандер не успел ничего ответить, не успел даже понять выражения этого побелевшого лица.

В тот же день он уехал в Париж и прямо направился в улицу Фриволь. Все его прежния решения никогда более не встречаться с Елен разлетелись в прах, при мысли о возможности совершенно потерять ее. Консьерж дома, где прежде жила молодая девушка, знал только одно, что мадемуазель уехала дня через два после того, как господин проводил ее до квартиры. Другой господин, какой-то русский, также искал ее, он не жалел денег, чтобы найти хоть какие-нибудь следы её. Консьерж улыбнулся про себя при виде того, как вспыхнули щеки молодого человека. По делом этому американцу! Этакий шельмец! Во второй раз, мадемуазель поступила умнее!

Острандер не окончил картины. Княгиня прислала ему чек, но он холодно отправил его обратно. Тем не менее, благодаря тому, что двое русских некоторое время интересовались картинами Филиппа, он приобрел некоторую известность в своем округе и его дела с продавцами картин пошли хорошо, несмотря на войну. К несчастью, Острандер не мог теперь вполне отдаваться своей работе: в его крови горела лихорадка, которая в иное время, вероятно, только увлекла бы его в разсеянную жизнь. Некоторые из художников-товарищей Филиппа поступили в армию. После больших поражений, понесенных французами, Острандер тоже предложил Парижу, приютившему его, свою единственную руку и те военные знания, которыми он обладал. В нем снова ожил его старый боевой инстинкт; кроме того, Острандер чувствовал какую-то отчаянную смелость, которой прежде никогда не подмечал в себе. Однорукий американец прославился во время вылазок из осажденного Парижа. За несколько дней до капитуляции вражеская пуля пробила ему легкое. Филиппа положили во временный лазарет.

Однако, мисс Елен Мейнард потерпела только временную неудачу, а не совершенно потеряла почву под ногами. Когда начались первые враждебные движения, многие из американцев уехали; однако, разсеялась не вся американская колония. Оставшиеся продолжали занимать прежнее положение, жили прежней безумной жизнью среди развалин уничтожавшейся империи. Дня через два после того, как Елен переехала из улицы Фриволь, её бывшая пансионская подруга, богатая мисс де-Лэн, пригласила ее участвовать в одном из эксцентрических праздников, дававшихся её отцом. Мисс де-Лэн желала, чтобы талант и голос Елен послужили развлечением для их гостей. Она взглянула на сильно потертое платье своей школьной подруги и сказала с тонкой, остроумной деликатностью:

-- Конечно, милая, вам заплатят то, что обыкновенно платится профессиональным певицам, и это, может быть, послужит для вас началом карьеры; очень вероятно, что наши друзья также станут приглашать вас к себе.

-- Я не приехала бы к вам в ином случае, милая, - также откровенно заметила Елен.

Своим пением и и обезпеченном положении певицы.,

-- Вполне достойная девушка, - заметила мисс де-Лэн, обращаясь к вдовствующей герцогине Сохо, которая была в Париже проездом в Англию, - поверите ли мы знавали её отца в то время, когда он был одним из самых богатых людей в Южной Каролине.

-- Повидимому, вашему отцу посчастливилось, да и вам также, - спокойно ответили герцогиня. - Пожалуйста познакомьте меня с мисс Мейнард.

Мисс де-Лэн ждала не такого ответа; несколько мгновений она колебалась. Герцогиня воспользовалась этим; она подошла к роялю и сама представилась молодой певице. Собираясь домой, старушка пригласила Елену придти к ней завтракать на следующий день.

-- Приходите пораньше, мы поговорим с вами. - сказала она. - Довольно неуверенным голосом Елен заметила, что она в гостях у де-Лэн.

Елен явилась к герцогине одна. Герцогиня долго разговаривала с нею.

-- Я не богата, моя милая, - говорила старуха, - я не могла бы, как ваши друзья, платить по десяти золотых за один романс. Я так же, как вы, видела лучшие дни! Однако, вам тут не место, дитя мое, и, если вы способны выносить общество старухи, я найду вам дело.

В тот же вечер Елен уехала с герцогиней в Англию. Мисс де-Лэн не переставала толковать об этом "неблагодарном, неделикатном поступке" молодой девушки, доказавшем её безсовестный снобизм.

-- Только подумать, что "я", я познакомила ее с нашим обществом, хотя она была профессиональной певицей!

Был пасмурный английский летний день. Елен стояла у окна столовой в Гамлей Корте и смотрела на чудную лужайку, вечно зеленевшую, благодаря свежей влажности английского климата. Молодая девушка услышала мужской голос герцогини и в ту же минуту почувствовала женственное мягкое прикосновение её руки к своему плечу. Герцогиня сказала:

-- Опять? Мы и выбыли там на прошлой неделе, - возразила Елен.

-- Совершенно верно, - сухо заметила герцогиня. - Но, может быть, мы будем снова завтракать там на будущей неделе и на предбудущей, - герцогиня заглянула в серые глаза своей собеседницы и прибавила, - в вашей воле остаться в Морелэнд-Голе навсегда.

-- Моя дорогаи, - продолжала герцогиня, обнимая рукой талию Елен, - сэр Джемс (зная мою близость к вам) почтил меня своею откровенностью. Так как вы ни о чем не говорили мне, я предполагаю, что скажу вам совершенную новость, сообщив о желании сэра Джемса жениться на вас.

Молодая девушка с непритворным изумлением взглянула на старуху, и выражение её лица показало герцогине, что Елен решительно ничего не предполагала.

-- Ведь он почти не знает меня; слышал ли он кто и что я? - быстро проговорила девушка.

-- Напротив, моя дорогая, он знает о вас очень многое? Я сказала ему все, что мне известно, даже многое такое, о чем сами вы не подозреваете, чего не могли бы ему сказать. Например, что вы отличная девушка. Ну, дорогая моя, не смотрите же на меня с таким удивленным видом, или я положительно подумаю, что во всем этом кроется какая то тайна. Вам нет причины смеяться, или плакать, выслушав, его предложение, - сегодня же нам предстоит только позавтракать у крайне любезного человека, имеющого трех дочерей и имение в этом графстве. Что бы вы ни сделали потом - прежде всего не делайте ошибки: не отказывайте ему раньше, чем он предложит вам свою руку.

-- Но, вы скажите мне, что не любите его, что вы никогда не думали, чтобы он мог сделаться вашим мужем, - прервала ее герцогиня, - я прочитала все это на вашем лице, и такия возражения вполне естественны.

-- Все это так неожиданно, - заметила Елен.

-- В подобных вопросах мужчины действуют всегда неожиданно; мы же, женщины, бываем приготовлены.

-- Но, - настаивала Елен, - если я скажу, что вообще не думаю о замужестве и не хочу быть чьей бы то ни было женой?

Герцогиня помолчала, прижала к себе Елен и с неженственной нежностью сказала:

-- Пока я жива, дорогая, у вас всегда будет дом. Но я стара, и живу на с/чень маленькую пенсию. Смерть является для меня такой же необходимостью, как замужество для вас.

Тем не менее этот разговор не возобновлялся более.

И герцогиня, и Елен встретились с хозяином Морелэнд-Голя совершенно просто, естественно и без всякой аффектации.

тем не менее и при встрече с приехавшими к нему дамами, в нем слегка просвечивало сознание своей слабости, боязнь показаться смешным, словом - все те оттенки ощущений, которые просыпаются в большинстве британцев, чувствующих нежную страсть. Как хозяин, сэр Джемс должен был выказать особенную любезность

!!!!!!Пропуск 61

насвистывал рабочий в синей блузе где-то близко от нея на лесах. Дыхание Парижа, молодости, ощущение труда, смешанного с удовольствием, чувство честолюбия и радостного сознания свободы - все вместе снова охватило Елен, смешалось с ароматом резеды, которая, бывало, стояла на старом подоконнике её окна.

Это говорил сэр Джемс. Он уже успел несколько овладеть собою и теперь обратился к девушке, произнося слова своим обычным тоном. В ушах Елен звучал спокойный, даже немного ленивый английский голос, привыкший в течение многих лет говорить перед собранием почтительных слушателей. Звук его неприятно подействовал на нервы молодой девушки, потому что в нем чувствовалась какая-то снисходительность, потому что и слова, и тон сэра Джемса совершенно не согласовались с её настроением. Тем не менее желание узнать что-нибудь еще об этюде было сильнее, чем неприятное ощущение, и Елен спросила:

Сэр Джемс обрадовался, видя, что девушка заинтересовалась картиной.

-- Нет, - сказал он в ответ, - я купил эту вещицу в Париже, как раз после коммуны.

-- У самого художника? - продолжала разспрашивать Елен немного принужденным голосом.

-- Нет, хотя я довольно хорошо знал этого бедняка. По этюду вы легко увидите, что он подавал большие надежды. Эту вещь у него, вероятно, украли негодяи поджигатели, пока он лежал в госпитале. Тем не менее, я узнал ее немедленно и купил за несколько франков то, за что заплатил бы живописцу тысячу.

-- Да, - сказал сэр Джемс; так обыкновенно кончается жизнь людей, принадлежащих к художественной богеме. Этот человек казался настоящим художником. Кстати, он ваш соотечественник.

-- В госпитале! - снова произнесла Елен. - Значит он был беден.

-- Лучше сказать безпечен. Он бросился в вылазку из Парижа и получил страшную рану. Всему была причиной самая обыкновенная любовная история; мне говорили, что девушка, которую он любил, убежала (как это обыкновенно бывает) с гораздо более богатым человеком. Во всяком случае это погубило его талант. После он не написал ничего, достойного внимания.

-- А теперь? - спросила Елен безучастным голосом.

-- Не позвать ли нам герцогиню... Мне кажется, она еще не видала этого этюда? - проговорил сэр Джемс и направился было к библиотеке.

-- Ей лучше подождать, - спокойно заметила Елен.

-- Подождать чего?

Елен улыбнулась.

-- Пока что? Я не понимаю вас, - сказал сэр Джемс.

-- Пока вы не извинитесь.

-- Конечно, - проговорил сэр Джемс с полуистерическим хохотом, - я извиняюсь. Я только повторил историю, которую передали мне, и не предполагал, что она имеет к вам какое-нибудь отношение. Прошу вас простить меня. Я... я, - прибавил он неожиданно, и принужденная улыбка сбежала с его лица, а глаза пристально взглянули на молодую девушку, - я вспоминаю теперь. Консьерж дома, стоявшого напротив, рассказал мне все это. Он уверял меня, будто какой-то русский увез девушку. Без сомнения, его слова были выдумкой.

-- Вряд ли, я не рассказывала ей. Зачем? - возразила Елен и взглянула в лицо сэру Джемсу своими ясными глазами.

-- Право, не знаю, - пробормотал сэр Джемс. - Но вот и она! Конечно, если вам угодно, я ничего не скажу герцогине обо всем, что узнал от вас.

В первый раз во взгляде Елен на её собеседника засветилось чувство презрения.

-- Как странно, - сказала Елен, когда к ним подошла герцогиня попрежнему с лорнетом в руке, - странно: сэр Джемс совершенно неожиданно показал мне картину с моей милой старой парижской мансардой. Взгляните, вот это окошко было в моей комнате. Только подумайте, сэр Джемс, ничего не подозревая, купил этюд у одного моего старого друга, который сделал этот набросок из окна чердака, бывшого против моей комнаты; он жил там...

-- Очень, - подтвердил сэр Джемс.

-- Очень, - повторила Елен.

Их голоса прозвучали так различно, что герцогиня несколько раз перевела свой взгляд с одного на другую.

-- Но это еще не все, - продолжала Елен. - Сэр Джемс вообразил...

!!!!!!Пропуск 63

я не знаю, кто из вас двоих, повидимому, более доволен, что избавился от душевной тяжести.

Пока Елен и герцогиня шли обратно через парк Гамлей-Корта, мисс Мейнард снова убеждала старушку отказаться от мысли о продаже её имения и упрашивала позволить ей, Елен, начать прежнюю независимую и свободную жизнь.

-- Я никогда, никогда не забуду вашей любви, доброты, вашего покровительства, - нежно продолжала девушка, придя домой. - Всегда, когда я вам понадоблюсь, вы будете призывать меня, позвольте же мне снова начать трудовую жизнь.

-- Это значит, - сказала старуха, - что вы решили искать его. Ну, если вы бросите ваши бредни о независимости - я, пожалуй, постараюсь вам помочь. Однако, моя дорогая, мне кажется, что в Гамлей-Корт явился этот ужасный южный американец, - и герцогиня указала на господина, пересекавшого лужок. - Он описывает круг, точно коршун. Я не могу принять его сегодня, но вы выйдите к нему. Кстати, говорят, что он не дурен собой, что он был знаменитым генералом во время южно американской войны, а теперь страшно богат и приехал в Англию по тайному поручению своего правительства. Впрочем, я и забыла: мы посвятим весь остаток нашей жизни на то, чтобы искать другого! Начинаю думать, что я плохая сваха.

Елен чувствовала такое настроение духа, что ей было неприятно видеться с незнакомым человеком, которого она, как и герцогиня, готова была считать роковым предвестником тяжелой жертвы. Елен знала о денежных затруднениях своей старой покровительницы и видела, что герцогине было почти необходимо разстаться с имением и что продажа его дала бы старушке средства прожить до смерти. Кроме того, герцогиня, как опасалась Елен, решалась на эту жертву, желая отложить для самой Елен известную сумму. Мисс Мейнард видела нежность души этой старухи, нежность, которой не убили ни неверность мужа, ни забывчивость сына; девушка чувствовала, что те-перь привязанность. герцогини изливалась на нее. Сердце Елен сжималось при мысли о разлуке со старушкой, а гордость подсказывала мисс Мейнард, что она должна вернуться к своей прежней жизни.

Теперь девушка раздумывала также о том, права ли была герцогиня или нет, говоря, будто в её молодом сердце все еще жила надежда снова встретить Острандера. Слезы, которые Елен удерживала целый день, струями полились из её глаз; она распахнула двери библиотеки и бросилась бегом через сад в миртовую аллею. "В госпитале!" Эти слова звучали в её ушах, пока она слушала речи сэр Джемса, раздавались в её памяти во время невеселого завтрака в Морелэнд-Голе, будили в её душе тревогу и печаль, мешали ей слушать нежные советы герцогини... Филипп любил ее, страдал, может быть, считал

!!!!!!Пропуск 64

испытать вашу привязанность ко мне, вашу память обо мне и до тех пор быть вдали от вас, пощадить вас, Елен... ради вас я согласился. Конечно, теперь она сказала вам об этом!

-- Ни слова, - в смущении проговорила Елен.

-- Значит, вы хотите сказать, что если бы я не вышел в парк сегодня в надежде увидать вас и полагая, что вы не узнаете меня с этой искусственной рукой, благодаря чему я не нарушу данного ей обещания - вы никогда не услышали бы, жив ли я еще или нет?

-- Нет... Да... Погодите! - На лице Елен явилась улыбка, ёя щеки порозовели, я все понимаю теперь. Неужели вы, Филипп, не видите, что она хотела только испытать нас!

В уединенной роще стояла полная тишина; ее прерывали только трели испуганной птички, в приют которой проникли чужие.

Елен схватила левую руку Филиппа и, увлекая его за собой, побежала к дому. Когда они подошли к садовой калитке, её дверца отворилась, и из нея вышла герцогиня, с лорнетом в руке; старуха улыбалась.

Генерал дон-Филипп Острандер не купил Гамлей-Корта, но когда он с женой приезжает в имение герцогини, они оба всегда бывают там желанными гостями. Сэр Джемс очень удивился при известии о странном возвращении Филиппа и его еще более странном инкогнито, но, как и подобает английскому джентльмену, любезно подарил жене Филиппа первую картину её мужа.