Дурак (вариант 2)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дурак (вариант 2) (старая орфография)

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

БРЕТ-ГАРТА

Том второй

С.-ПЕТЕРБУРГ
Типогр. Высочайше утвержд. Товар. "Общественная Польза" Большая Подъяческая, No 39
1895

ДУРАК.

РАССКАЗ.

I.

Он жил одиноко. Не думаю, чтобы эта странность происходила от желания спрятать себя и свою глупость от остальных жителей стана; точно также невероятно, чтобы соединенная мудрость "Пятиречия" обратила его в изгнание. По моему мнению, он жил так по влечению к одиночеству, которым он отличался гораздо ранее того времени, когда жители стана начали критически относиться к его умственным способностям. Он был угрюм и молчалив и, хотя с виду казался очень крепким, постоянно жаловался на свое здоровье. Может быть, в этой немощи и заключалась вся разгадка; по крайней мере некоторые объясняли его замкнутость тем, что она была удобнее для принятия лекарств, уничтожаемых им в громадном количестве.

Окна почтового отделения выдали впервые его глупость жителям "Пятиречия". Впродолжении долгого времени он один из всего стана писал домой с каждой почтой, и все его письма были адресованы одному лицу - женщине. Обыкновенно-же в стане "направление" корреспонденции было обратное, т. е. получалось много писем, и большинство от женщин, но на редкия из них посылались ответы.

Жители "Пятиречия" принимали адресованные им письма совершенно равнодушно; некоторые распечатывали их с самонадеянной улыбкой, другие небрежно пробегали глазами или бросали их после первых слов "мой милый муж", а третьи вовсе не ходили за ними в почтовое отделение. Мало-по-малу, все узнали, что единственный аккуратный корреспондент никогда не получал ответа. Поэтому, когда получился большой пакет, адресованный "до востребования" на имя "Дурака", более известного под именем Сайруса Гоукинса, то все население пришло в неописанное волнение. Я не знаю, каким именно образом открылась тайна, но всем стало известно, что этот пакет заключал в себе не распечатанными все письма Гоукинса. Это было первым доказательством его умственной слабости: человек, постоянно писавший к женщине, которая ему не отвечала, должен быть дурак. Я полагаю, Гоукинс подозревал какого мнения был весь стан об этом приключении, но он искал спасения в каплях и пилюлях, жалуясь на усиленные лихорадочные припадки. Как бы то ни было, в конце недели он с прежним постоянством взялся за перо, только на письмах его теперь значился другой адрес.

В те времена, по общему мнению, счастье в особенности улыбалось на золотых приисках дуракам. Поэтому никто не удивлялся, когда Гоукинс нашел "Карман" на горном скате близ своего уединенного жилища. - "Он спустит все деньги на следующую раскопку", говорили соседи, зная по опыту, как обыкновенно счастливые рудокопы распоряжались своим капиталом. Но Гоукинс, вопреки ходячему мнению старожилов, выручив из "кармана" около восьми тысяч долларов и истощив золотоносную жилу, совершенно успокоился на этом и не погнался за новыми раскопками. Тогда стан начал терпеливо выжидать, на что счастливец употребит свои деньги. Но узнав, что он послал по почте перевод в восемь тысяч долларов на имя "этой женщины", жители "Пятиречия" пришли в такое негодование, что едва не выразили его насильственными действиями. Больше того; вскоре распространился слух, что деньги возвращены также, как и письма, и что Гоукинс стыдится взять их обратно из почты.

"Не дурно было-бы отправиться на Восток, найти какую-нибудь девчонку, выдать ее за эту ведьму и получить восемь тысяч", говорил один дальновидный финансист.

Замечу кстати, что мы всегда называли, хотя и без всякого основания, прекрасную незнакомку Гоукинса - ведьмой.

Дурак иногда играл и часто выигрывал большие суммы, что впрочем не удивительно и отвечало только согласному убеждению, что "дуракам - счастье". Но невероятным казалось всем его поведение, когда он сорвал банк у Джэка Гемлина и, получив от десяти до двадцати тысяч долларов, не возвратился на другой день для проигрыша этих денег. Однако, это действительно случилось, и впродолжении двух или трех дней Гоукинс никуда не поместил своего так неожиданно приобретенного капитала.

-- Если он пошлет деньги опять "ведьме", сказал один из знатнейших граждан "Пятиречия", то надо будет принять меры. Нельзя так позорить честь нашего стана и бросать деньги не нашим односельчанам и к тому-же людям, которые даже их брать не хотят. - Это вредный пример расточительности, заметил другой: - и, право, немногим лучше мошенничества. Ведь найдется в стане человек пять, которые, следуя примеру Гоукписа, могут отправить домой нажитый трудом капитал. К тому-же, все это комедия и восемь тысяч лежат преспокойно в конторе Адамса и К^о. Я того мнения, что в настоящем случае необходимо было-бы учредить опеку.

Ожидания, что прежняя глупость Гоукписа повторится, не оправдались и всеобщее любопытство - куда он дел деньги - росло с каждым днем все более и более. Наконец, "комитет" из четырех граждан отправился к нему, повидимому, совершенно случайно, но в сущности по специальному назначению.

После обмена обыкновенных учтивостей, Том Вингэт приступил к делу.

-- Да, поспешно произнес Дик: - вы сказали, Том, что двадцать тысяч нельзя безсмысленно бросать. Вы еще прибавили, что Саймур намерен лучше поместить свой капитал... но - я забыл на что именно, - прибавил Дик, обращаясь с притворным спокойствием к своему товарищу.

Конечно, Вингэт не отвечал, но молча взглянул на Дурака, который безпокойно потирал себе ноги. Наконец, он сказал, обращаясь к гостям с надеждой встретить участие ж своим недугам:

-- Чувствовал-ли когда кто-нибудь из вас, джентльмены, ломоту и дрожь в ногах от колена до пятки? - Это такое странное чувство, продолжал он, точно оживляясь этой темой разговора, - сначала кажется - лихорадка, но нет, это что-то другое... слабость... ощущение как-будто близкой смерти... Пилюли д-ра Ригчи не оказывают никакого действия.

-- Нет, отвечал резко Вингэт за всех. Мы не испытывали ничего подобного... Номы говорили о том, куда вы поместили ваш капитал...

-- И при том желудок всегда не в порядке, продолжал Гоукинс, краснея под взглядом Вингэта, но все же отчаянно цепляясь за свою тему, как потерпевший крушение матрос держится за последний кусок мачты.

Вингэт ничего не отвечал, но многозначительно взглянул на товарищей.

Гоукинс очевидно не понял, что этот взгляд откровенно выражал общее признание его глупости, и, как бы защищаясь, сказал:

-- Кажется, вы говорили что-то о моем капитале?

-- Да, произнес Вингэт, с необыкновенной быстротой: - я говорил, что свои деньги вы вероятно употребили...

-- На покупку оврага Раферти, застенчиво произнес дурак.

Впродолжении нескольких минут посетители смотрели друг на друга с безмолвным изумлением. Затея Раферти была самой гибельной неудачей в "Пятиречии": непрактичный план самого непрактичного в мире человека Раферти, который задумал провести воду в такое место, где в ней вовсе не нуждались, и в грязи этого оврага похоронены капиталы самого Раферти и двадцати несчастных его пайщиков.

-- Так вот в чем дело, сказал наконец Вингэт: - теперь я все понимаю. Вот почему оборванец Пат Раферти отправился вчера в Сан-Франциско в нарядной одежде, а его жена с детьми поехали в карете на Сакраменто. Вот почему работники его, не имевшие все это время ни пенса, вчера играли на бильярде и ели устрицы. Вот источник объявления во вчерашнем "Таймсе", стоившого сто долларов, о новом выпуске бумаг этой компании. Вот зачем шестеро чужестранцев прибыло вчера в гостинницу "Магнолия". Все это наделал Дурак с своими деньгами, вот этот, что сидит здесь!...

"Дурак" молчал. Посетители, также не говоря ни слова, встали.

-- Вы никогда не принимали индийских растительных пилюль? спросил застенчиво Гоукинс у Вингэта.

-- Нет, отвечал громовым голосом тот, отворяя дверь.

-- А мне сказали, что оне отлично действуют, продолжал Гоукинс; к сожалению, в лавке распродан уже весь запас их... - но в эту минуту Рингэт него товарищи с ожесточением хлопнули дверью под нос Дураку.

Однако, через полгода, все это дело было забыто; деньги, уплоченные Гоукинсом, прожиты, а самый овраг перепродан компании Бостонских капиталистов, увлеченных блестящим описанием какого-то туриста, который пропьянствовал целую ночь в "Пятиречии". Я полагаю, что критика более не коснулась-бы умственных способностей Гоукинса, если-бы не случилось особого обстоятельства.

II.

Во время разгара политической борьбы, когда страсти партий были воспламенены до крайности, явился в "Пятиречие" горячий капитан Макфаден. Вступив, однажды, в отчаянный спор с Кальгуном Бунгстартером, он вызвал его на дуэль. Капитан был известен, как дуэлист и прекрасный стрелок, но не пользовался популярностью. Существовало подозрение, что его прислала оппозиция с враждебною целью. К тому-же он был пришлец в лагере, а я должен, к при скорбию сознаться, что "Пятиречие" не отличалось тем широким гостеприимством, какое обыкновенно приписывают кочевым племенам. По этому в стане произошло замешательство, когда капитан попросил, чтоб кто-нибудь согласился быть его секундантом. Наконец, к всеобщему изумлению и к негодованию многих, вызвался Дурак. Я право не знаю, выбрал ли бы его добровольно в секунданты капитан Макфаден, но за неимением лучшого ему пришлось воспользоваться его услугами.

Однако, дуэль никогда не состоялась. Все приготовления были сделаны, место избрано, соперники явились со своими секундантами и доктором в назначенное время, не было никакого вмешательства извне, не представлено никаких объяснений или извинений, и все же... дуэль не состоялась.

"Пятиречие", когда все эти факты стали известны. Соперники, доктор и один из секундантов уехали на другой день. Один Дурак остался, но он не отвечал ни на какие вопросы, говоря, что дал слово молчать, и вообще, по мнению всех, вел себя последовательно, как настоящий дурак. Только через полгода, полковник Старкботль, секундант Кальгуна, в минуту слабости, за стаканом вина объяснил все дело. С моей стороны было-бы несправедливо по отношению к одной стороне, еслиб не передал его рассказа с буквальною точностью; при этом должно заметить, что главная черта, характера полковника - сознание своего достоинства - увеличивалось пропорционально выпитому вину, а юмор, напротив, исчезал в эти минуты.

-- Я говорю с джентльменами, сказал Старкботль, гордо поднимая голову, - и надеюсь, что мне не придется защищать себя от упрека в легкомыслии, как в Сакраменто, где, рассказав впервые об этом щекотливом деле, я был вынужден, гм... гм... вызвать на дуэль одного из слушателей. Я уверен, - прибавил он, грациозно проводя по воздуху рукою, в которой держал стакан вина, - что ничего подобного не случится здесь, в месте пребывания мистера Гоукинса, и поведение которого, прошу верить, джентльмены, заслуживает всяких похвал.

Удовлетворенный, повидимому, серьезным, почтительным вниманием слушателей, рассказчик нежно улыбнулся и, закрыв глаза, как-бы для того, чтобы собраться с мыслями и припомнить все, - продолжал:

-- Место, выбранное для дуэли, было близь жилища мистера Гоукинса, а потому решено было с общого согласия собраться у него. Действительно, ровно в половине седьмого мы все явились. Утро было холодное, и мистер Гоукнинс гостеприимно предложил бутылку виски, которую все и роспили. Вам, я полагаю, известно, почему я составил исключение. Я всегда, вставая утром, пью чашку крепкого кофе с рюмкой коньяку. Это поддерживает организм, сэр, не разстраивая нервов.

Эти последния слова были обращены к буфетчику трактира, в котором происходила описываемая сцена, и тот, как сведущее лицо, одобрительно крякнул.

-- В двадцать минут мы достигли назначенного места, продолжал полковник среди общого сосредоточенного внимания: - отмерили шаги и зарядили пистолеты. Вдруг мистер Бунгстартер сказал мне на ухо, что чувствует себя нехорошо и... очень страдает. Я передал об этом мистеру Гоукинсу, и оказалось, что его дуэлист также очень страдает и... удалился в поле. Симптомы их болезни доктор назвал-бы холерными. Я говорю назвал-бы, потому что наш доктор также страдал и объявил, гм... в неприличных выражениях, что их всех чем нибудь опоили. Я обратился за объяснением к мистеру Гоукинсу, и он вспомнил, что, по разсеянности, угостил их водкой, настоянной на лекарстве, которое не имело никакого действия и потому считалось им безвредным. Его готовность дать удовлетворение каждому из соперников, искренее сожаление о своей ошибке и неподдельный страх, возбужденный в нем состоянием его здоровья, на которое, гм... не влияло то, что гм... так сильно действовало на других, - словом, все его поведение вполне отвечало достоинству благородного человека и джентльмена. Через какой-нибудь час соперники оказались в полном изнеможении, а доктор их бросил, заботясь о себе. Я, вместе с мистером Гоукинсом, решились отвезти их в Марклквиль. Там, после продолжительного совещания с ним, решено было, не компрометируя никого, окончить дело миром. До сих пор, прибавил доблестный полковник, стуча стаканом по столу и обводя взглядом всех присутствующих: - ни один джентльмен не осудил за такое окончание дела.

Каково-бы ни было мнение жителей "Пятиречия" о проявлении умственных способностей Гоукинса в этом случае, но, быть может, благодаря решительному обращению полковника, никто не высказал ни малейшей критики. Через несколько недель это дело было забыто и только составило лишнюю цифру в числе "глупостей", в которых обвиняли Гоукинса. К тому же новые его выходки заставляли забыть старые.

III.

Год спустя после дуэли, в Звездном Тунеле, под горою, где жил Гоукинс, найдена драгоценная свинцовая руда и ему предложили большую сумму за участок земли на горной вершине. Как ни привыкли соседи к его глупостям, но известие, что дурак упорно отвергнул предложение, возбудило всеобщее изумление. Причина отказа была еще удивительнее. Он решил строить дом. Строить дом на земле, которая могла быть употреблена в дело рудокопами, было нелепостью; строить дом, не имея вовсе нужды в новом помещении, - не значило-ли просто бросать деньги; наконец он задумал его, по мнению всех, в каком-то странном стиле; - все это походило на безумие.

Однако факты не замедлили оправдаться. План дома был уже составлен, необходимый строительный материал, заготовлен, и рабочие стали класть фундамент над Звездным Тунелем. Избранная местность была в самом деле очень живописна, а здание задумано так красиво, что ничего подобного не видывали еще в "Пятиречии". Соседи сначала, покачивая головой, скептически наблюдали за постройкою. День за день, со сказочной быстротой росло среди зеленых дубов и сосен здание, известное по всей окрестности под именем "Приют слабоумных", и скоро стало как будто неизбежною частью ландшафта. Наконец, оно было готово. Владелец приступил тогда к его меблировке, с роскошью, вполне гармонировавшей с внешностью здания и известной расточительностью хозяина. Ковры, мягкия кушетки, зеркала и фортепиано, единственное во всей окрестной стране и привезенное за большие деньги из Сакраменто - возбуждали, в продолжении двух месяцев, лихорадочное любопытство "Пятиречия". Кроме того, по мнению немногих женатых соседей, в числе предметов, купленных Гоукписом, находились вещи исключительно для дамского обихода. Когда в доме все было готово, Дурак запер наружную дверь, положил ключ в карман и спокойно удалился в свое скромное жилище.

Я не счел нужным передавать проницательному читателю всех догадок, к которым прибегали жители "Пятиречия", стараясь по своему объяснить постройку "Приюта": их легко себе представить. Конечно, самой распространенной версией было, что "ведьма" своею ложной скромностью и систематическим безмолвием довела Дурака до белого каления и так его обошла, что он выстроил дом для будущого медового месяца несчастной четы (не могло быть сомнения, разумеется, что этот брак будет несчастен). Но когда прошло достаточно времени и дом все еще оставался необитаемым, соседи пришли к убеждению, что Дурак обманут в третий раз. Общее негодование при этом дошло до того, что, еслиб тогда и явилась "ведьма", то, по всей вероятности, вся община помешала бы браку. Между тем, все разспросы, обращенные к самому Гоукинсу, зачем он выстроил дом и не живет в нем, не увенчались никаким успехом. Причины, приводимые им, были уклончивы, неопределенны и неудовлетворительны. Он уверял, что нечего торопиться и что всегда успеет перебраться в новый дом, когда он будет совершенна готов.

заглянув в окно гостинной, видел, как Дурак в парадном костюме сидел на диване, как бы принимая многочисленное общество, хотя в то время в доме никого не было, кроме самого владельца. Когда факт этот стал достоянием молвы, практические люди объясняли его тем, что Гоукинс на-едине подготовлял себя к приличному исполнению своих будущих высоких обязанностей гостеприимного хозяина. Некоторые полагали, что дом посещали духи, а редактор местного "Телеграфа" рассказал на столбцах газеты достоверную историю о том, как Гоукинс ежедневно принимал в прекрасно меблированном мавзолее призрак его умершей невесты. То обстоятельство, что Дурака часто видели в лунные ночи, придавало особенную правдоподобность этой истории, как вдруг неожиданное обстоятельство обратило всеобщее внимание совершенно в другую сторону.

IV.

Около этого времени одна уединенная дикая долина в окрестностях "Пятиречия" приобрела славу особенно живописной местности. Посещавшие ее туристы уверяли, что нигде не было столь высоких горных утесов и таких больших водопадов. Корреспонденты различных газет не жалели красок и поэтических выражений в списании её фантастических красот. Мужчины и женщины, никогда не любовавшиеся ни заходом солнца, играющим на окнах их жилища, ни летней ночью, при лунном свете которой они ложились спать, - ехали теперь за тысячу миль для точного измерения высоты утеса и глубины оврага, для того, чтобы взглянуть на громадное, уродливое дерево и сказать себе с отрадным самодовольствием "мы восхищаемся природою". Таким образом, согласно вкусам и слабостям многочисленных посетителей этой долины, её главнейшия местности получили характеристическия названия: "Водопад кружевного платка", "Источник сочувственных слез", "Мыс восхищения", "Долина безмолвного ожидания" и бесконечное количество вершин было окрещено именами великих людей, частью умерших, частью живых. С течением времени, у подножия водопада находили пустые бутылки от содовой воды, а под тенью гигантских деревьев остатки бутербродов и лоскутки засаленных газет. На единственной большой улице "Пятиречия" часто стали появляться чисто выбритые мужчины в пестрых галстухах и нарядно-одетые дамы.

В один прекрасный день, год спустя после постройки "Приюта", в долину прибыла веселая компания школьных учительниц из Сан-Франциско. Это были не строгия Минервы в очках, не Паллады, защищенные кольчугой невинности, а прелестные, молодые, живые девушки, увы! чрезвычайно опасные для обитателей "Пятиречия". По крайней мере, так думали рудокопы, не покидая своего тяжкого труда в оврагах и шахтах. Когдаже учительницы, ради интереса науки и в видах умственного развития молодого поколения, решились остаться в "Пятиречии" трое суток для посещения различных копей и особливо Звездного Тунеля, то весь стан пришел в неописанное волнение: магазины готового платья не успевали удовлетворять требованиям; еще сильнее был спрос на белье и бритвы.

Между тем, с смелостью и развязностью, свойственными женщине, когда она "защищена" присутствием особ своего пола, учительницы сновали взад и вперед по городу, любуясь красивыми лицами и мужественными фигурами, выглядывавшими на них из копей и тунелей. Говорят, что Дженни Форестер, поддержанная семью другими, столь же смелыми барышнями, открыто и публично махала платком геркулесу "Пятиречия" Тому Флину из Виргинии, так что этот добродушный, но простоватый гигант долго крутил усы в безмолвном изумлении.

В светлый июньский вечер мисс Нелли Арнот, старшая учительница малолетняго отделения одной школы в Сан-Франциско, ловко скрывшись от своих подруг, решила привести в исполнение смелый план, давно задуманный в её отважной головке. С удивительным инстинктом женщины, для которой открыты все тайны сердца, она выслушала историю Гоукинсовского "Приюта" и решила во что бы то ни стало проникнуть под его таинственный кров. Миновав кусты у подножия горы, густой лес, отделявший Звездный Тунель и хижину Гоукинса на скате, она, никем не замеченная, благодаря принятым предосторожностям, достигла по малой тропинке до вершины. Мрачный и безмолвный, высился перед ней теперь во всем своем величии неподвижный предмет её любопытства, но мужество ей почти изменило с характерной непоследовательностью женского пола. Вдруг на нее напал страх тех опасностей, которые она благополучно миновала - страх медведей, тарантул, пьяных людей, "ящериц". Сердце её сильно билось и с минуту она думала, что "смертный час её пробил", как она потом передавала. Вероятно с этой мыслью она подняла два большие, тяжелые камня, но потом бросила их, взяла в рот две шпильки, старательно поправила растрепавшияся косы роскошных, черных волос и ощупала в своих карманах записную книжку, платок, футлярчик с визитными карточками и флакон с нюхательным спиртом. Наконец, с напускным спокойствием она взошла на веранду и дернула звонок, хотя нисколько не сомневалась, что никто не отзовется на её звон. После довольно приличной паузы, она осмотрела закрытые ставни французских окон. Одно из них подалось под её рукой; она на минуту остановилась, кокетливо поправила свою шляпку перед зеркальным стеклом, отразившим во весь рост её фигуру, и отворив окно, вошла в комнату.

"с иголочки" решительно гнали мысли о провидениях. С детским любопытством начала она подробно разсматривать безмолвное жилище; сначала боязливо отворяла она двери и быстро отскакивала от порога, боясь кого-нибудь увидать, но потом, убедившись в своей безопасности и полном одиночестве, она сделалась смелее. В самой большой из комнат красовались в вазах цветы, очевидно, собранные в то самое утро, и что еще было удивительнее, в кружках и кувшинах была налита свежая вода. Это побудило мисс Нелли заметить странный факт, что в доме вовсе не было пыли - самой назойливой и частой гостьи всего "Пятиречия".

Полы и ковры были недавно выметены, мебель тщательно вытерта. Если дом посещался каким-нибудь призраком, то этот призрак очевидно не был подобен своим собратьям, равнодушным к сырости и паутине. Однако на постелях никто еще не спал, пружины в кресле, на которое опустилась мисс Нелли, заскрипели, как новые, двери туго отворялись и, не смотря на окружающую чистоту, блеск и комфорт, ясно было, что никто здесь не обитал. Ей очень хотелось, как она впоследствии объясняла, нарушить тишину, хотя-бы уронив что-нибудь из мебели, но особенно ее искушало фортепьяно, безмолвно прислонившееся к стене. Ей хотелось, если не играть, так хоть открыть его посмотреть, какого он мастера. Сделав это, она подумала, что не будет большого греха и попробовать тон. Она села за фортепьяно и положила свою маленькую ножку на педаль. Но мисс Нелли была слишком пламенной музыкантшей и слишком хорошо играла, чтоб удовольствоваться двумя-тремя нотами. Она взяла несколько аккордов и с такою силой, что звуки раздались по всему дому. Она умолкла и прислушалась. Пустой дом снова впал в прежнее безмолвие. Она вышла на веранду: везде царила тишина; только дрозд долбил соседнее дерево и вдали смутно слышался шум телеги. Никого не было видно вокруг дома. Мисс Нелли, успокоенная, вернулась в комнату. Рука её снова забегала по клавишам, и через пять минут она совершенно забылась; сбросив свою накидку, повесив соломенную шляпу, сняв перчатки и закинув назад черные волосы, она вновь отдалась звукам.

С полчаса она играла. Окончив трудную симфонию, она остановилась, руки её еще покоились на клавишах, но её мечты были вдруг грубо нарушены рукоплесканиями извне. С раскрасневшимися от стыда и негодования щеками она бросилась к окну и увидела быстро исчезнувших в лесу человек десять или двенадцать в синих и красных фуфайках. Барышня тотчас решила, что ей следовало делать. Я уже упоминал, что в минуты волнения она была очень мужественна, и теперь, спокойно надев шляпу, перчатки и накидку, она была, автор должен сознаться, не безопасным противником для застенчивого неопытного мужчины. Закрыв фортепиано и окно, затворив двери и приведя дом в прежний порядок, она сошла с веранды и прямо направилась к хижине Гоукинса, отстоявшей на четверть мили.

Не успела мисс Нелли постучаться в дверь, как она отворилась... Дурак стоял перед нею. Молодая девушка никогда не видала еще человека, носившого такое неприятное имя, и она смутилась на мгновенье, когда он отступил с вежливым поклоном, как-бы предлагая ей войти.

Она увидела мужчину высокого роста, прекрасно сложенного, с черной бородой. Над впалыми от забот и нездоровья щеками блестели карие глаза, большие, мягкие, невыразимо грустные. Конечно, не такого человека ожидала встретить мисс Нелли, и оправившись от первого смущения, она еще более почувствовала оскорбление, нанесенное её гордости. Однако, с удивительным искусством и сообразительностью её пола она тотчас изменила свою тактику.

так пленил своей внешностью, что я, оставив своих подруг внизу, - продолжала она лукаво и сделав движение рукою, словно указывая на целый отряд амазонок, которые готовы отомстить за малейшее оскорбление, нанесенное ей: - я вошла в комнаты. Заметив, что в них никого не было, я решилась открыть фортепьяно и воспользоваться им в ожидании подруг.

Гоукинс поднял на нее свои красивые глаза. Перед ним стояла хорошенькая молодая девушка с блестящими от волнения серыми глазами, раскрасневшимися щечками и алыми губками, обнаруживавшими нервное возбуждение и полускрывавшими ряд маленьких белых зубов. Он смотрел на нее, однако, спокойно; пульс его не бился сильнее обыкновенного, и он чувствовал только естественное безпокойство застенчивого, молчаливого человека.

-- Я знал это, сказал он просто; - я слышал вас.

Его хладнокровие и, в особенности, подозрение, что он участвовал в таинственных апплодисментах, выводили ее из терпения.

-- А-а! - сказала она все с той же улыбкой: - и вы дали о себе знать!..

вас тревожить. Я надеюсь, - прибавил он поспешно, - что они ничем не обнаружили, что слышали вашу музыку. Они недурные люди, наши молодцы, только по временам бывают грубы. Впрочем, они не сделают вреда ни вам, ни... кошке, - прибавил Гоукинс, покраснев от своего неудачного сравнения.

-- Нет, нет, отвечала мисс Нелли, неожиданно почувствовав негодование против себя, Дурака и всего мужского населения "Пятиречия", - нет, я поступила очень глупо, и, если бы они дали мне это понять, то я это заслужила. Я хотела только извиниться перед вами. Вы найдете дом с прежнем порядке... Прощайте!

Она повернулась и хотела уйти. Теперь Гоукинс в свою очередь смутился.

-- Я бы вас попросил сесть, сказал он, наконец, - если вам это не покажется дерзким. Во всяком случае, мне следовало это сделать, и, право, не знаю, что меня остановило. Но вот видите, мисс, я нездоров. По временам у меня что-то в роде лихорадки... Это, вероятно, от сырости... И тогда, мисс, я просто теряюсь...

Девушка была тронута и взглянула с участием на Гоукинса.

-- Нет, разве вы припомните употребление этих пилюль, отвечал он, показывая коробочку с полдюжиной пилюль: - я забыл, как их принимать... Вообще я теперь все забываю... Это растительные пилюли Джонса. Если вы их когда-нибудь принимали, сколько их надо на прием: шесть или восемь? Но, быть может, вы их никогда не употребляли?

-- Нет, отвечала кротко мисс Нелли.

Она обыкновенно легко схватывала смешную сторону всякого предмета, но эксцентричность мистера Гоукинса почему-то вызвала в ней лишь одно сожаление.

-- Позвольте мне проводить вас до подножья горы, сказал он после нескольких минут неловкого молчания.

и даже подруг; а, несмотря на свою живую, веселую натуру, она, как истая женщина, не презирала светских приличий. Итак с милой улыбкой она приняла его предложение, и через минуту они оба исчезли в лесной чаще.

Как часто случается в жизни, это незначительное приключение имело важные последствия. Как и ожидала мисс Нелли, она встретила двух или трех из рукоплескавших ей слушателей, которые, как ей показалось, смотрели на нее неловко, застенчиво, и также своих подруг, искавших ее с безпокойством и выразивших удивление несколько, как ей казалось, завистливое, при виде её спутника. Боюсь, что мисс Арнот в ответ на их тревожные вопросы, не сказала им всей правды. И, ничего прямо не утверждая, дала понять, что она во время своей экскурсии каким-то чудом пленила слабоумного великана и повергла его к своим стопам. Разсказав эту историю два-три раза, она сама стала верить, что в ней была доля истины, и надеяться на счастливый её исход. Она ни мало не сомневалась, что подобный результат был-бы счастьем для Дурака. Она была вполне уверена, что это исцелит его от безумной привязанности к "ведьме", как вообще почти все мужчины и женщины думают, что любовь, хотя безнадежная, внушенная ими, дает больше счастья, чем даже взаимная любовь других.

Общественное мнение в "Пятиречии", как и следовало ожидать, вскоре и решительно высказалось по этому предмету. Убедившись, что мисс Нелли не была "ведьма", принявшая личину молодой хорошенькой девушки, чтобы обойти "Пятиречие" и особливо Дурака, весь стан решил, что Гоукинсу следовало как можно скорее жениться на учительнице. Необыкновенное счастье его совершенно отвечало теории о счастье дураков, и потому никого не удивляло, что взамен, очевидно равнодушной к нему "ведьмы", он нашел свое счастьев собственном доме без всяких поисков и хлопот. - Участие провидения выразилось затем в дальнейших событиях. Мисс Арнот упала, взбираясь на Линкольнскую вершину, и вывихнула себе ногу. Поэтому ей пришлось провести несколько недель в гостиннице после отъезда её подруг. Во все это время Гоукинс выказывал к ней очень учтивое, хотя несколько смешное внимание,

Однако, время шло, и дело о занятии пустующого дома счастливой четой нисколько не подвигалось; тогда вдруг общественное мнение изменило свой взгляд на поведение Гоукинса. "Ведьму" стали считать за святую, долготерпеливую мученицу, принесенную в жертву слабости и непоследовательности Дурака. "Пятиречию" теперь стало ясно, что, выстроив дом по её желанию, он вдруг впал в сомнение и, по слабости характера, не решился довести дело до желанного конца, и что теперь та же история повторится с бедной безпомощной учительницей. Поэтому, по общему приговору решено было не дозволить ему опозорить "Пятиречия", и заставить его жениться на барышне. Мисс Нелли неожиданно увидела себя предметом всеобщого поклонения, которое было-бы очень забавно, если-б под-час не надоедало, и было-бы дерзко, если-б не сопровождалось изъявлениями почти суеверного обожания. Каждый день кто-нибудь из жителей заходил справляться о здоровье.

-- Был у вас сегодня Гоукинс? спрашивал с деланной небрежностью Том Флин, облокачиваясь на спинку кресла мисс Нелли.

-- Вот видите, он вчера ушиб ногу, продолжал Флин, не сморгнув, хотя он говорил явную ложь: - но не безпокойтесь, мисс Арнот, он завтра придет, а пока он просил меня передать вам поклон вместе с этим букетом и образчиком золота его руды.

С этими словами мистер Флин подавал ей букет, собранный им на дороге, и кусок золота, найденный им самим.

-- Вы не должны обращать внимания на манеры Гоукинса, мисс Нелли, говорил другой рудокоп самым сочувственным тоном: - во всем стане нет лучше человека Сайруса Гоукинса, но он не умеет по-светски обращаться с женщинами. Он не бывал в обществе, как некоторые из нас, прибавлял он, как настоящий джентльмен из Честерфильда, - но у него прекрасные намерения.

Между тем, другие рудокопы убеждали Дурака в необходимости выказывать больной девушке как можно более внимания.

"Пятиречии", под кровом которого она отдыхала и за столом которого она сидела. (Это считалось естественным и простительным реторическим украшением). Нет, пусть никто не скажет, что так поступают в "Пятиречии".

После таких увещеваний, Дурак бежал в долину, и мисс Нелли принимала его сначала с некоторой сдержанностью, заменявшейся, однако, вскоре румянцем, смехом и невинным кокетством. Дни проходили за днями; мисс быстро поправлялась, только сердце её все чаще сжималось, а мистер Гоукинс чувствовал, что ему в её присутствии все более и более неловко; граждане же "Пятиречия" с улыбкой потирали руки и дожидались близкой развязки.

Она действительно наступила, но не в том виде, в каком ее ожидали добрые люди.

V.

В конце июля, в "Пятиречие" прибыло общество восточных туристов. Они "проделали", только что пред тем, "Долину Чудес", и, так как в числе их было несколько капиталистов, то положено было не довольствоваться одними красотами природы, а практически познакомиться с горным промыслом Калифорнии. До сих пор все шло прекрасно: в водопаде было достаточно воды, благодаря позднему сезону; в ущельях гор лежал еще снег; туристы измерили шагами окружность одного из громаднейших деревьев и с любопытством осмотрели гигантский пень, повергнутый на землю. Сказать, что они были довольны своим путешествием было бы недостаточным выражением их энтузиазма; мужчины и дамы были положительно опьянены любезным гостеприимством жителей, новизною окружавшей их природы и сухим, возбуждающим силы воздухом. Некоторые туристы объявили, что они с радостью остались бы тут жить и умереть; а один написал в какую-то газету блестящее описание страны, которую возносил над всем, что можно было видеть в Европе и Америке. При подобных обстоятельствах следовало ожидать, что "Пятиречие" также останется верным себе и произведет должное впечатление на туристов.

С этою целью были получены письма из Сан-Франциско от известных капиталистов и, под руководством одного из их агентов, путешественники увидали все, что "следовало видеть", а то, чего не следовало замечать, было от них старательно скрыто. Таким образом, конечно, в программу не входило посещение кладбища, на котором покоились многие, но только двое из них умерли естественной смертью, и мрачных нищенских шалашей на горном скате, с их печальными, почти слепыми обитателями, работавшими с утра до ночи за такую плату, от которой с презрением отказался бы простой работник на востоке. За то копи и машины компании Звездного Тунеля были, по словам писем из Сан-Франциско, предметом, вполне достойным любопытства чужестранцев. Им были показаны драгоценные массы руды в копях компании, длинные бруски золота, которые дамы могли легко поднять, самый тунель, мрачный, таинственный и грозный, - словом, по выражению одного корреспондента, "все богатство "Пятиречия" и все местные условия, невольно привлекавшия на себя внимание восточных капиталистов".

в нем замешан главный герой моего правдивого рассказа.

Двое или трое из самых практичных и трезвых членов общества заметили, что некоторые места Звездного Тунеля (вероятно, в виду большого дивиденда) были экономично, но не безопасно устроены. Эти замечания прошли незамеченными в то время среди веселого хохота и шума пробок от шампанского, громко раздававшихся под полу-освещенными сводами галлерей, как вдруг наступило неожиданное, таинственное безмолвие. Люди с факелами быстро направились в отдаленную часть галлереи, послышались отрывистые приказания, шум и говор. Некоторые из туристов испугались; одна из дам упала в обморок... Что-то случилось. Но что?

-- Ничего нет опасного, произнес какой-то рудокоп, говоря очень поспешно и с видимым безпокойством: - один из джентльменов, желая взять пробу кварца из стены, сшиб с места подпорку, сделался обвал и... джентльмен засыпан до плеч. Но это ничего; его легко можно вытащить, но надо быть очень осторожным, чтоб не расширить обвала. Я не знаю, как его зовут... это - маленький господин, муж веселой лэди, с черными глазами... Эй! Куда? Остановите ее!.. Ради Бога, остановите!.. Она не туда бежит... Ей грозит опасность... Она упадет в шахту!

Но та была уже далеко. Устремив глаза в окружающий мрак, оглашая воздух отчаянными криками, она бежала на свет, мелькавший вдали. Она бежала мимо зияющих пропастей по дрожащим доскам, под ненадежными сводами, бежала дико, отчаянно, слепо, пока не упала на руки Гоукинса, который, между тем, спешил на помощь с веревкой и ломом.

-- О! спасите его! воскликнула она: - вы здешний! Вы знаете эти страшные места. Скажите, где он, поведите меня к нему... Он умирает... Скорее, скорее!..

-- Анни! произнес он тихо... ты?

Она схватила его за обе руки и впилась в него глазами.

-- Господи! Сайрус! промолвила она и опустилась перед ним на колени.

Он старался освободиться из её рук, но она крепко держала его.

-- Спасти кого? глухо произнес Сайрус.

-- Моего мужа!

Удар был до того неожидан и на лице его отразился такой мучительный ужас, что она на мгновенье забыла, что их ожидало...

-- Я думала, что вы... это знали... промолвила она едва слышно.

-- О! Сайрус! воскликнула она: - если вы меня действительно любили во все эти долгие годы, не бросьте меня в минуту горя. Вы спасете его! Вы можете его спасти! Вы всегда были сильны и отважны! Вы его спасете, Сайрус, ради меня, ради вашей любви. Я знаю, вы его спасете. Вы слишком благородны, чтобы так мстить... Да благословит вас Господь!

Она встала и хотела пойти за ним, но он остановил ее, медленно поднял с земли веревку и лом, выпавшие из его рук, а потом обернулся, поднес ее руку к своим губам, тихо поцеловал ее, впился глазами в её глаза и чрез мгновенье исчез...

Он не вернулся. Через полчаса принесли и положили к её ногам мужа, живого и невредимого, только изнуренного от усталости и небольших ушибов. Опасения рудокопов оправдались: образовался второй обвал. Они едва успели выхватить её мужа, спасенного Гоукинсом, как он сам был сбит с ног и придавлен тяжелой балкой.

В продолжении двух часов на глазах всех он лежал с раздавленной грудью, терпеливый, в полном сознании своего ужасного положения. Все это время рудокопы отчаянно работали вокруг него с геройской силой воли и с мощью титанов. Наконец, они докопались до отвесного бревна, опиравшагося на балку, под которой лежал несчастный. В воздухе блеснул топор, но умирающий слабо произнес:

-- Отчего?

-- С ним обрушится вся галлерея.

-- Отчего?

-- Это - фундамент моего дома.

-- Позовите ту... лэди... скорей!

Ее привели. Она нагнулась над ним едва дыша, онемев от ужаса и заливаясь слезами:

-- Дом выстроен... для тебя, милая... произнес он шопотом: - я долго дожидался, чтобы мы в нем зажили... Он записан на твое имя... Ты должна жить в нем... Он не разсердится, ему все равно... что я буду всегда близ вас... Дом стоит на моей могиле...

Он был прав. Через несколько минут его не стало. Тело его не тронули с места, и всю ночь, жители стана сидели вокруг него при свете факелов. На другой день они закрыли эту галлерею сводом, но не сделали никакой надписи, никакого знака, полагая, что лучший памятник ему - великолепный дом, возвышавшийся над ним на горной вершине лучезарным сиянием солнца.

-- Этот памятник, говорили они: - не символ смерти, мрака и горя, как все другия гробницы, а жизни, света, надежды. Этот памятник гласит всему миру, что под ним покоится - Дурак.