Кто был мой тихий друг?

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кто был мой тихий друг? (старая орфография)

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

БРЭТ-ГАРТА.

С биографическим очерком и портретом автора.

Книга VII.

РОМАНЫ, ПОВЕСТИ.
РАССКАЗЫ.

Издание т-ва И. Д. Сытина.

Кто был мой тихий друг?

-- Незнакомец!

Голос прозвучал не громко, но явственно и звонко. Я тщетно глянул вверх и вниз по темнеющей тропе. Никого в ольховнике впереди, никого и на изрытом выбоинами склоне позади.

-- О! незнакомец!

На этот раз с некоторым нетерпением. Калифорнское присловие: "О!" всегда означает нечто серьезное.

Я поднял голову и впервые заметил на выступе, на тридцать футов надо мной, вторую тропу, параллельную моей, а на ней человека на вороной лошади, смотревшого на меня сквозь каштановые кусты.

Здесь осторожному горцу необходимо было спешно отметить пять вещей. Во-первых, местность - пустынную и недоступную, вдали от обычных рейсов обозов и рудокопов. Во-вторых, превосходное знание незнакомцем дороги, доказанное тем, что вторая тропа была неведома заурядному туристу. то, что он хорошо вооружен и снаряжен. В-четвертых, что его лошадь лучше моей. В-пятых, что если из созерцания этих фактов рождается недоверие или робость, то лучше всего сохранить эти ощущения про себя.

Все это быстро промелькнуло у меня в голове, в то время, как я отвечал на его приветствие.

-- Есть табак? - спросил он.

Табак был, о чем я и известил его, вопросительно подняв кверху кисет.

-- Ладно, я спущусь вниз. Ступайте дальше, я присоединюсь к вам у спуска.

-- Спуск? Еще новое гоеграфическое открытие, столь же неожиданное. как и вторая тропа. Я проезжал тропой десятки раз, и не замечал сообщения между нею и выступом. Тем не менее я продолжал путь и успел сделать около сотни ярдов, когда раздался резкий треск в кустах, на дорогу посыпался град камней, и рядом со мной из чащи вырвался мой новый знакомый, спустившись по такой крутизне, по какой я едва ли решился бы повести свою лошадь. Не было никакого сомнения, что он превосходный наездник - еще новый факт для отметки.

Когда он поравнялся со мной, я увидал, что не ошибся относительно его роста; он был ниже средняго, и за исключением холодных серых глаз, черты лица его были скорей заурядны.

-- Добрая у вас лошадь, - заметил я.

Он набивал трубку из моего кисета, но при этих словах, взглянул на меня и с оттенком изумления проговорил: "Разумеется". Затем начал курить с нервным нетерпением человека, долгое время лишенного этого успокоительного средства. Наконец между затяжками спросил, откуда я еду.

Я отвечал, что из Лагранжа.

Он с любопытством посмотрел на меня, но когда я добавил, что останавливался там всего на несколько часов, продолжал:

-- Я думал, что знаю каждого человека между Лагранжем и Индейским Родником, но почему-то не припомню ни вашего имени ни лица.

Не особенно дорожа тем, чтобы он помнил то или другое, я отвечал полусмеясь, что это вполне естественно, так как я живу по ту сторону Индейского Родника. Он принял мой отпор - если можно это так назвать - с таким спокойствием, что из чувства простой вежливости я спросил его, откуда он следует сам.

-- Из Лагранжа.

-- И едете?..

"брать свое", когда понадобится. Затем добавил: "Но в данное время я предполагал сделать маленькое "пассар" вместе с вами".

В его речах не было ничего обидного, кроме их фамильярности, а также, быть-может, и предположения, что он не посчитается с моим отказом. Я отвечал только, что если наше пассар зайдет дальше Колма Бвитри, то мне придется прибегнуть к его лошади. К моему удивлению, он спокойно заметил: "Верно!", добавив, что его лошадь полностью в моем распоряжении в тех случаях, когда не нужна ему, и на половину, когда он сам едет на ней. "Дику не впервые нести двойной груз", продолжал он, "он может сделать это и теперь; когда ваш мустанг устанет, я подвезу вас, места нам хватит".

Я не мог не улыбнуться при мысли, что явлюсь к ребятам в Ред Гельче en croupe у незнакомца; но не мог также и не смутиться намеком, что лошади уже не впервые нести двойную ношу. "По какому случаю и почему?" вот вопрос, который я оставил про себя. Мы поднимались по длинному скалистому склону Раздела; узкая тропа вынуждала подвигаться медленно и гуськом, так что разговаривать было бы неудобно, хотя бы даже он и был расположен удовлетворить моему любопытству.

Мы молча карабкались в гору; каштановая поросль сменилась чимизалем, склоняющееся к западу солнце, отраженное от гор за нашей спиной, ослепляло нас своим блеском. Внизу в каньоне, еловая чаща являлась зеленой бездной зноя, над которой там и сям лениво парил коршун, а иногда, всплывая до нашего уровня, бросал призрачную, гигантскую тень медленно плывущих крыльев на склон, далеко опережал меня, и я втайне надеялся, что он позабудет обо мне или наскучит ожиданием. Однако он неизменно останавливался у скалы, или внезапно выступал из-за чимизаля, за которым терпеливо дожидался меня. Я уже начинал питать к нему тихую ненависть, как вдруг, при одном из этих появлений, он подъехал ко мне и спросил, люблю ли я Диккенса.

Если бы он спросил о моем мнении относительно Гексли или Дарвина, я бы не больше удивился. Считая возможным, что он подразумевает какую-либо местную знаменитость, я с колебанием спросил:

-- Кого вы сказали?..

-- Чарльза Диккенса. Наверно же вы читали его! Который из его романов вам больше нравится?

Я отвечал, с немалым замешательством, что мне они нравятся все, - и это была правда.

Он стиснул мне руку с жаром, резко расходившимся с обычной его флегмой.

-- Точь в точь как я, старина. Диккенс не какой-нибудь олух. Можете разсчитывать на него во всякое время.

Он напирал не только на богатство его юмора, но также на силу чувства и всеобъемлющий элемент поэзии. Я в удивлении смотрел на него. До тех пор я считал себя довольно недурным знатоком великого мастера, но этот удачный выбор цитат прямо-таки поразил меня. Правда, его мысль не всегда была облечена в изысканную форму, и речь нередко отзывалась небрежной разнузданностью страны и времени, однако она никогда не была мужиковатой, а иной раз даже поражала меня меткостью и точностью выражений. Значительно смягчившись к нему, я перешел на другия литературные произведения. Напрасно. Кроме нескольких лирических и сентиментальных поэтов, он не читал ровно ничего. Под влиянием собственных восторженных слов, он сам значительно смягчился; предложил мне обменяться лошадьми, поправил мое седло с профессиональным мастерством, переложил мой возок на свою лошадь, настоял на том, чтобы я разделил с ним виски из его фляжки, и, заметив, что я безоружен, навязал мне оправленный в серебро револьвер, заявив, что "отвечает за него". Все эти услуги и разговоры отвлекли мое внимание, и я не сразу заметил, что тропа становится чуждой и сбивчивой. Очевидно, мы следовали неизвестным мне путем. Я указал на это своему спутнику с некоторым нетерпением. Он тотчас же впал в прежнюю манеру и тон.

-- Сдается мне, что одна тропа стоит другой! Что вы можете иметь против этой?

Я не без достоинства заметил, что предпочитаю старую тропу.

-- Возможно, что так. Но сейчас вы делаете пассар со мной. Эта тропа приведет вас прямо к Индейскому Роднику, да вдобавок еще незамеченным, - и пожалуйста никаких разспросов! Вы теперь не смущайтесь, я вас доведу до конца.

Здесь я счел необходимым оказать сопротивление моему странному компаньону. Я заметил с твердостью, хотя и по возможности вежливо, что располагал переночевать у одного знакомого.

-- Где?

Я колебался. Знакомый был восточный уроженец с оригинальным характером, хорошо цзвестный в стране своей недоступностью и страстью к одиночеству. Мизантроп с большой семьей и большими средствами, он избрал для своего пребывания уединенную, но живописную долину Сиерры, в которой мог безпрепятственно порицать весь мир. "Одинокая Долина" или - как его чаще звали - "Бостонский Ранч", было единственным местом, внушавшим среднему рудокопу одновременно боязнь и уважение. Хозяин его, м-р Сильвестер, не заводил знакомства с "ребятами", но также и не утратил их уважения путем открытого покушения на их взгляды. Если целью его было уединение, то он, несомненно, был удовлетворен. Тем не менее в смущающихся тенях ночи, на пустынной и неизбежной тропе, я колебался доверить его имя незнакомцу, о котором знал так мало. Однако мой таинственный спутник взял на себя разрешение вопроса.

-- Слушайте-ка, - вдруг заметил он, - между этим местом и Индейским Родником есть только одно жилье, где вы можете остановиться - это у Сильвестера.

Я несколько сердито отвечал утвердительно.

-- Ну, что ж! - спокойно продолжал незнакомец, словно оказывая мне честь. - Если вы нацелились на Сильвестера - ну, что ж! Я не прочь переночевать там вместе с вами. Придется немножко свернуть с дорога и потерять время - ну, да не беда!

Стараясь говорить как можно быстрее и убедительнее, я пояснил, что не настолько близок с м-ром Сильвестером, чтобы навязывать ему незнакомого гостя, что он совсем не похож на здешних людей, - словом, что он большой чудак и т. д. и т. д.

К моему удивлению, мой спутник спокойно отвечал: - Все это пустяки. Я слыхал о нем. Если вам не охота со мной хороводиться, вы этим не стесняйтесь. Я и сам справлюсь со своей игрой. Вы только введите меня, и все тут.

человеком и если заслужил право входа в их семейный круг, то в силу своей скромности - известной под менее лестным именем среди "ребят", - что скажут оне моему новому знакомому? Между тем я положительно не мог ему помешать взять на себя риск возможных разоблачений, и мне даже стало немного стыдно своего замешательства.

Мы начинали спускаться. В дальней низине уже мерцали вдали огни уединенного ранча одинокой долины. Я повернулся к своему спутнику. - Но вы забыли, что я даже не знаю вашего имени. Как мне вас назвать?

-- Верно, - задумчиво отозвался он. - Дайте подумать. Кирней - было бы недурное имя. - Коротко и так сказать просто. Есть в Фриско такая улица. Пусть будет Кирней.

-- Но... - нетерпеливо начал я.

-- Да вы предоставьте все это мне, - перебил он с великолепной самоуверенностью, которою я не мог не залюбоваться. - Имя вздор. Отвечает человек. Когда бы я прицелился в человека, в уверенности, что его зовут Джонсом, а потом, уже уложив его, узнал на следствии, что настоящее его имя Смит, - это было бы вовсе не важно, блого человека-то я заполучил.

Как ни был ярок пример, однако он не представлялся мне привлекательным предисловием к входу в дом. Между тем мы уже приближались к ранчу. На лай собак, у дверей хорошенького коттэджа, разукрашенного по вкусу Сильвестера, появился сам хозяин.

Я кратко представил м-ра Кирнея. "Кирней сойдет - Кирней для меня достаточно хорошо", приговаривал почти громко мнимый Кирней, к моему ужасу и явному недоумению Сильвестера; после чего он спокойно отпросился на минутку, чтобы лично заняться своей лошадью. Как только он достаточно удалился, я отвел удивленного Сильвестера в сторону.

-- Я подобрал, или скорее меня подобрал на дороге тихий сумасшедший, по имени Кирней. Он хорошо вооружен и цитирует Диккенса. При хорошем уходе, при согласии с его взглядами по всем вопросам, и при общем подчинении его приказаниям, можно надеяться умиротворить его. Не сомневаюсь, что вид вашего беззащитного семейства, созерцание красоты и невинности вашей дочери затронут в нем лучшия чувства. А до тех пор, да поможет вам Бог, и да проститит Он меня!

Я побежал наверх в комнатку, всегда сохранявшуюся для меня гостеприимным хозяином в моих блужданиях. Некоторое время я провозился над умываньем, слыша снизу ленивый, утонченный говор Сильвестера и не менее невозмутимый, небрежный жаргон моего нового знакомого. Спустившись в гостиную, я, к своему удивлению, увидал, что самозванный Кирней спокойно разселся на диване. С одной стороны его сидела тихая Мэй Сильвестер, "Лилия Одинокой Долины", глядя на него с девичьим благоговением и непритворным интересом, между тем как с другой, отъявленная кокетка, её кузина Кэт, пускала в ход безпощадные стрелы своих глаз, с почти непритворным воодушевлением.

-- Кто такой ваш очаровательно небрежный друг? - ухитрилась она шепнуть мне за ужином, во время которого я сидел, окончательно ошеломленный, между прикованной к его устам Мэй Сильвестер и этой ветреной дочерью века, направившей против него все батареи своих прелестей. - Мы ведь прекрасно понимаем, что Кирней не настоящее его имя. Но как это поэтично! И не правда ли, как он обворожителен? И кто он такой?

Я отвечал с суровой иронией, что не осведомлен о том, который из иноземных монархов путешествует инкогнито в Калифорнской Сиерре; но что когда его королевскому величеству будет угодно меня об этом осведомить, то я буду в восторге представить его по всем правилам. "А до тех пор, - добавил я, - боюсь, что знакомству придется оставаться морганатическим".

-- Вы просто ему завидуете, - задорно возразила она. - Смотрите на Мэй: она совершенно очарована. Да и отец её также. И точно, вялый, наскучивший жизнью, скептичный Сильвестер смотрел на него с едва совместимым с его характером мальчишеским восторгом. Тем не менее, чистосердечно признаюсь здравому разсудку собственного моего пола, что не усматривал в незнакомце ничего, кроме уже доложенного читателю.

В самый разгар рассказа о животрепещущих приключениях, героем которых, по мнению пристрастных слушательниц, должен был оказаться сам рассказчик, он вдруг круто оборвал речь.

-- Ничего! - пояснил Сильвестер, - какой-нибудь вьючный обоз проходит через мост по нижней дороге.

-- Возможно, что это моя лошадь тревожится на конюшне, - сказал мнимый Кирней, - ей не в привычку пол и крыша.

вышел из-за стола.

-- Ну, разве не прелесть! - проговорила, захлебываясь, Китти, и какой остроумный!

-- Остроумный? - возразила тихая Мэй, с оттенком возмущения в нежном голоске. - Остроумный, душа моя? Да разве ты не видишь, что сердце в нем разрывается от чувствительности? Остроумный! да когда он рассказывал, как вешали ту бедную мексиканку, я видела слезы у него на глазах. Подумаешь, право - остроумный!

-- Слезы! - засмеялся скептик Сильвестер, - слезы, пустые слезы. Да глупенькия вы девочки, он просто человек, знающий жизнь, философ, спокойный, наблюдательный безпритязательный философ.

-- Безпритязательный! Уж не пьян ли Сильвестер, или таинственный незнакомец подмешал чего-нибудь в семейный суп? Раньше, чем я успел дать себе ответ на собственный вопрос, он уже возвратился и спокойно возобновил прерванное повествование. Убедившись, что меня окончательно вытеснил тот самый человек, которого я так долго колебался представить своим друзьям, я рано отправился спать; лишь для того, чтобы слышать два часа спустя восторженные похвалы двух девушек, долго трещавших без-умолку в соседней комнате за тоненькой перегородкой.

удалилась, я открыл окно.

-- Что случилось?

-- Ничего, - спокойно отвечал Сильвестер, - всего лишь одна из кровопролитных штук, свойственных этой стране. Чероки Джэк застрелил человека в Лагранже сегодня утром, и его теперь разыскивает калаверасский шериф со своими людьми. Я сказал ему, что никого не видал, кроме вас с вашим знакомым. Кстати, надеюсь, что окаянный шум не разбудил его. Бедняга, видимо, нуждался в отдыхе.

Я и сам так думал. Тем не менее я безшумно прокрался в его комнату. Она была пуста. Мое впечатление таково, что он часа на два опередил калаверасского шерифа.