Маленький язычник

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Маленький язычник (старая орфография)

МАЛЕНЬКИЙ ЯЗЫЧНИК.

Разсказ

(По Брет-Гарту).

Я только что получил письмо.

Когда я распечатал конверт, на пол выпал исчерченный иероглифами продолговатый клочек бумаги, который я сначала принял за обертку китайского чая. В конверте лежала еще длинная и узкая полоска бумаги, на которой китайскою тушью были нарисованы какие то две буквы.

Я тотчас же узнал визитную карточку Гоп-Синга. Содержание первого листка, в дословном переводе, было следующее: "Пред гостем врата дома моего открыты. Кувшин с рисом находится по левой стороне от входа, а сласти - по правой. Два изречения мудреца: Гостеприимство есть заслуга сына, а мудрость - предков. Человек достаточный, по окончании жатвы, устраивает прием гостей.

Меня крайне удивили эти изречения мудреца, и я никак не мог понять, что значит эта таинственная корреспонденция. К счастию, в конверте оказался еще третий листок, на котором Гоп-Синг, собственноручно, по английски писал следующее:

"Нижеподписавшийся просит Вас осчастливить его своим посещением в пятницу в 8 ч. вечера. Улица Сакраменто No... Ровно в 9 ч. будет предложена чашка чаю.

Гоп-Синг".

Теперь мне все стало ясно. Дело шло о посещении магазина Гоп-Синга. Раскупоривание и устанавливание свеже полученных товаров и китайских, редкостей часок дружеской беседы в конторе, чашка превосходного китайского чаю, а в заключение посещение театра или китайской божницы. Такова была обычная программа вечера Гоп-Синга, когда он, в качестве представителя торговой фирмы Нонг-Фу принимал у себя гостей.

В назначенный день и час я находился перед дверями магазина Гоп-Синга. При входе мне сразу ударил в нос тот одуряющий, своеобразный запах, которым мне не раз уже приходилось дышать. Я увидел перед собою длинную шеренгу издавна знакомых мне предметов. Те же кувшины и вазы, тот же недостаток симметрии и гармонии в убранстве.

Тут же находились фарфоровые и бронзовые божки, привлекавшие внимание своим уродством. Полные китайских сластей кувшины, на которых были начертаны изречения Конфуция, шляпы, напоминавшия своим видом корзины и корзины, похожия на шляпы, шелковые материи изумительной легкости, - все это можно было найти здесь, в этом хаотическом безпорядке.

Пройдя слабо освещенный магазин, я очутился в конторе, иначе в кабинете самого Гоп-Синга. Это был человек почтенный, полный величия и достоинства. Голова у него была подбрита, с длинной, спускающейся по спине косой; смуглое лицо цветом напоминало серую бумагу. Нос у него был прямой, рот маленький и когда он смеялся, то можно было видеть его мелкие, белые зубы. Одет он был в темную шелковую кофту. Когда же выходил куда нибудь в город, то надевал еще кофту на меховой подкладке. Обращение его с посетителями было весьма предупредительное.

Он прекрасно говорил по французски и по английски, - одним словом, вряд ли нашелся бы в C.-Франциско другой какой нибудь купец-европеец, который мог бы сравниться с Гоп-Сингом.

В кабинете хозяина находилось уже несколько гостей: редактор, судья, какой-то важный чиновник и богатый купец.

Когда мы выпили по чашке чаю и попробовали китайских сластей, которыми нас угощал гостеприимный хозяин из какого то таинственного кувшина, Гоп-Синг, встав с места и сделав знак, чтобы мы следовали за ним, повел нас вниз, в подвал. Через минуту мы очутились в ярко освещенном подземелии, где, на выложенном асфальтом полу, стояли разставленные полукругом кресла. Любезно попросив нас садиться, он сказал:

-- Я пригласил вас на представление, которое интересно уж по одному тому, что никто еще до сих пор не видел ничего подобного. Вчера утром сюда прибыл фокусник Ван. До сих пор, кроме Императорского дворца, он не давал своих представлений еще нигде. Я просил его, чтобы он доставил моим гостям маленькое развлечение. Для его фокусов не требуется ни театра, ни эстрады, ни помощника: с него вполне достаточно того, что вы здесь видите... Сделайте одолжение, осмотрите внимательно этот пол.

Мы, конечно, сделали ему это одолжение. Подвал, куда привел нас Гоп-Сивг, служил местом для хранения товаров. Чтобы доставить удовольствие хозяину, мы усердно стучали своими тростями в пол и в стены, будучи заранее уверены, что сделаемся жертвами ловкого фокусника.

Фокусник начал с того, что, при помощи веера, пустил в воздух целый рой бабочек, которые на наших глазах, он выстриг из бумаги. Бабочки эти летали вокруг нас в продолжение всего представления. Теперь я припоминаю, что судья хотел поймать одну, севшую на его колено, но она, точно живая, упорхнула от него. В этот момент Ван начал вынимать из наших шляп, не переставая обмахивать себя веером, печенье, вытягивал из них невероятное количество аршин шелковой материи, вытряхивал померанцы, которые каким-то непонятным образом снова исчезали, вытаскивал, как-бы из под земли, массу различных предметов и т. п. Он проглотил такое количество ножей, какого не мог бы переварить в течение всей своей жизни, вывертывал суставы своих рук, висел без всякой поддержки в воздухе. Напоследок он проделал фокус, какого мне впоследствии никогда больше не приходилось видеть, и который граничил, действительно, с чем-то сверхъестественным. Ван убрал с полу все предметы на разстоянии 15 квадратных футов, затем попросил нас, чтобы мы еще раз убедились, что здесь нет никакого обмана. Мы с серьезным видом изследовали пол еще раз и, конечно, не нашли ничего подозрительного. Потом он попросил у меня носовой платок, разостлал его на полу, накрыл квадратным куском шелковой материи и на все это набросил большую шаль, которая закрыла собой почти все свободное пространство. Сделав это, он встал на один край шали и начал в полголоса напевать какую-то однообразную, заунывную мелодию, раскачиваясь при этом то в одну, то в другую сторону. Мы смотрели молча, что будет дальше. Это напряженное внимание, с каким мы ожидали фокуса, и таинственный полумрак подвала в соединении с легким запахом опиума и каких-то снадобий невольно зарождали в нас неприятное чувство тревоги, и мы поглядывали друг на друга с деланной усмешкой. Это неприятное чувство еще усилилось, когда Гоп-Синг поднялся с кресла и, не говоря ни слова, указал пальцем на середину шали. Под шалью что-то шевелилось. И это "что-то", которого минуту тому назад не было, сначала безформенное, мало-по-малу делалось все определеннее. А фокусник не переставал петь свою монотонную мелодию и по лицу его катились крупные капли пота. А под шалью "что-то" росло и принимало все более и более ясные очертания маленького человеческого существа, с вытянутыми руками и ногами. При виде этого, некоторые из нас побледнели. Это неприятное состояние прервал редактор, отпустив громко какую-то остроту, которая, хотя и не отличалась меткостью, однако произвела на нас приятное впечатление. Вдруг фокусник сразу прервал свое пение, ловко сорвал с пола шаль вместе с шелковою материею, и мы увидели маленького китайченка, который преспокойно дремал на моем платке. Громкия рукоплескания и крики: браво! приветствовали этот фокус и вместе с тем разбудили маленького, хорошенького годовалого мальчика, который тотчас же также таинственно исчез, как и появился перед нами. Когда Гоп-Синг возвращал мне с низким поклоном мой платок, я спросил его: чей это ребенок, не фокусника-ли?

-- Возможно! Кто его знает.

-- А куда же девается этот ребенок?

-- Господа, - прерервал с вежливым поклоном Гоп-Синг. - Ребенок здесь увидал свет, не будете-ли вы его крестными отцами?

Я сделал из своего носового платка нечто в роде мешечка, и, положив туда несколько денег, передал, молча, судье. Он положил 20 долларов и передал следующему. Когда платок снова возвратился ко мне, в нем было более 100 долларов. Я завязал его узлом и отдал Гоп-Сингу, говоря:

-- Для крестника. От крестных отцев.

-- А какое же мы дадим ему имя? - спросил судья,

Все наперерыв давали ему имена: Эреб, Плутон, Антей и т. д.,

Гоп-Синг слушал молча, и когда у нас исчерпался запас всех фантастических имен, спокойно спросил:

-- А почему бы не оставить его собственного имени: Ван-Ли (Сын Вана).

И его оставили.

Через минуту мы подписали бумагу, свидетельствующую о появлении на свет, в пятницу 5 марта 1856 г., в Сан-Франциско, маленького китайского мальчика, по имени Ван-Ли.

* * *

19 июля 1865 г. последний столбец, "Полярной звезды", единственной ежедневной газеты, издаваемой в городе К. был уже в печати. Было три часа утра, когда я привел в порядок бумаги и собирался уже уходить, как вдруг увидел на конторке письмо. Конверт был испачкан и без марки. Я узнал почерк моего приятеля Гоп-Синга.

Я быстро разорвал конверт и стал читать.

"Милостивый государь! Не знаю, понравится ли вам податель сего письма. Однако, если у вас найдется какое либо место, не требующее специальных знаний, то я думаю, что он обладает для этого всем необходимым. Он ловок, внимателен и умен. По английски понимает далеко лучше, чем говорит, и отсутствие познаний старается пополнить своею понятливостью. Вы можете только раз показать ему, что и как нужно делать, и будьте уверены, он тотчас же все поймет.

Кроме того, он вам не постороний, ведь вы один из его крестных отцов. Надеюсь, что вы не забыли о маленьком Ван-Ли, сыне чародея, на представление которого я имел счастье пригласить вас.

Вы сделаете для меня большое одолжение, если пристроите его у себя. Ваш крестник, во время путешествий по Америке с Ваном, которого всегда сопровождал, сделался слишком большим для того, чтобы его можно было прятать по прежнему в шляпе или рукаве.

Деньги, которые вы тогда собрали, употреблены были на образование мальчика. Он посещал школу, однако, я боюсь, что из нея он немного вынес. Я давно бы написал вам почтой, но мне показалось, что будет лучше, если Ван-Ли передаст мою просьбу лично.

Глубокоуважающий вас и искренне преданный

Гоп-Синг.

"податель"? И каким образом письмо попало на мою конторку? Я разспрашивал прислугу, но ничего от нея не мог узнать. Решительно никто не видел подателя.

Несколько дней спустя, ко мне зашел мой портной Ах-Ри.

-- Я слышал, что вам требуется "чертенок". {"Чертенок - название в американских типографиях ученика-наборщика.} Могу вам привести его.

Через полчаса Ах-Ри возвратился с маленьким 10-ти летним китайцем, умное личико которого произвело на меня такое хорошее впечатление, что я решил тотчас же дать ему место. Когда мы заключили условие, я спросил его имя.

-- Ван-Ли - сказал громко мальчик.

-- Как, ты тот самый мальчик, которого послал ко мне Гоп-Синг? Черт возьми, отчего-же ты не приходил ко мне раньше? и каким образом это письмо попало на мою конторку?

Ван-Ли лукаво посмотрел на меня и усмехнулся. Потом через минуту сказал:

-- Ван-Ли бросил его в окно.

Когда он заметил, что я и теперь ничего не понимаю, то вырвал из моих рук письмо и стрелою помчался вниз по лестнице. Немного погодя к великому моему изумлению, через раскрытое окно влетело письмо и, покружившись по комнате, медленно опустилось на конторку. Пока я не мог прийти в себя от удивления, Ван-Ли уже снова стоял предо мной. Он смотрел то на письмо, то на меня, и, наконец, сказал:

-- Ван-Ли таким способом доставил вам письмо. Я не сказал ему ничего, однако уже хорошо понимал, чего я могу ожидать от моего нового "чертенка".

Один из разносчиков "Полярной звезды" внезапно захворал. Я поручил Ван-Ли заместить его. На другой день, рано, получив надлежащее число экземпляров газеты, по числу подписчиков, он отправился в город. Через два часа Ван-Ли возвратился в самом веселом настроении духа, уверяя, что все нумера газеты он вручил по адресам.

К несчастью Ван-Ли, подписчики с 8-ми часов стали брать штурмом помещение редакции "Полярной звезды", видимо чем то возмущенные. Действительно, они все получили газету, но, увы, в каком виде и каким образом? Одни получили газету в виде пушечных ядер, которые, пробив стекла в окнах, влетали стремительно в комнату, приводя в ужас всех находившихся в ней, к другим она дошла в форме узких ленточек, которые влетали через все раскрытые окна; в одном месте газета достигла своего назначения через камин, в другом через форточку. Один из подписчиков достал газету из замочной скважины свернутую фитилем и искусно засунутую в отверстие.

Одному подписчику, впрочем, вручила номер Полярной Звезды горничная, которая нашла его на дне кувшина с молоком. А другой подписчик, со слезами бешенства на глазах, рассказывал мне, что "Полярная Звезда" влетела к нему в окно свернутая жгутом, покружилась в воздухе, перевернула свечу, ударила в личико спящую в колыбели малютку, а его, подписчика, в нос.

В течение целого дня не прекращалось нашествие подписчиков, которые из самых далеких окраин города приносили до неузнаваемости испачканные и измятые нумера "Полярной Звезды".

"Об изыскании каменного угля в округе Румболдт", статья, которая стоила мне столько труда и которая, как я основательно надеялся, должна была произвести переворот в здешней промышленности.

Я дал себе слово впредь быть более осторожным, и доверять "чертенку" лишь только такия обязанности, которые он мог бы выполнять под неустанным наблюдением, служащих в редакции и типографии. В типографии Ван-Ли оказался неоценимым, благодаря своей необычайной ловкости и понятливости. Несмотря на то, что не умел читать, он выучился в самое непродолжительное время набирать скоро и хорошо. Тогда для наборщиков представилось обширное поле для острот и насмешек над маленьким китайцем.

Ему давали набирать, например, изречения: Ван-Ли помощник сатаны, Ван-Ли монгольский олух и т. п. а он набирал и приносил мне с торжествующей улыбкой, для исправления. Вскоре, однако, Ван-Ли показал, что умеет, при случае, и отомстить своим врагам.

Я припоминаю, между прочим, один случай мести юного китайца, которая могла мне стоит очень дорого. В нашей типографии был старый наборщик - некто Вебстер. Ван-ли, имея что то против этого наборщика, научился правильно набирать его фамилию. На одном заседании, некий полковник Старботтль произнес зажигательную речь, которую "Полярная Звезда" печатала дословно. Речь свою полковник заканчивал следующими словами: "да будет позволено мне обратиться к вам словами незабвенного Вебстера"... Здесь следовала цитата, взятая из сочинения знаменитого государственного деятеля Соединенных Штатов, содержания которой я теперь не припомню. К несчастию набор этой речи попался на глаза Ван-Ли, который, увидя фамилию своего врага, был уверен, что он автор цитаты.

Не долго думая, он выбросил из статьи несколько строк, заключавших в себе вышеприведенную цитату, и поместил на их место точно такой-же величины клише с какими-то китайскими иероглифами.

яростью влетел полковник в редакцию.

-- Но, милостивый государь, - успокаивал я его, - можете-ли вы поручиться, что Даниэль Вебстер не высказывал никогда подобных изречений? Можете-ли вы отрицать, что Вебстер, известный своим разносторонним образованием, не знал китайского языка? Можете-ли вы дать мне дословный перевод помещенного в "Полярной Звезде" китайского изречения и поручиться, что уважаемый г. Вебстер никогда ничего подобного не говорил? Если вы на все эти вопросы можете дать мне ответ, то я завтра же готов поместить в своей газете ваше "возражение".

Полковник, повидимому, не чувствовал себя в силах возразить на мои вопросы, так как злобно захлопнул за собой двери редакции. Вебстер-наборщик отнесся к этому далеко хладнокровнее. К счастию, он не знал, что в течение двух следующих дней китайцы из находящихся по близости ремесленных заведений, один за другим, не переставали заглядывать в дверь редакции с злорадными усмешками, а китайская прачешная, находившаяся по соседству, заказала 200 экземпляров номера "Полярной Звезды" в котором были напечатаны злополучные китайские иероглифы. Я видел только, что по временам на Ван-Ли находили припадки судорожного смеха, так что его приходилось приводить в себя самыми энергичными мерами. Через 8 дней после этого, я призвал Ван-Ли в свой кабинет и сказал ему:

-- Ван-Ли, я был-бы очень рад, если-бы ты перевел мне это китайское выражение, которое высказал мой знаменитый соотечественник Вебстер.

Ван-Ли, посмотрев на меня с достоинством, ответил:

В душе я вполне был согласен с ним. Этот ответ обезоружил меня совершенно. Не мог-же я в самом деле наказать его за то, что в нем заговорило чувство собственного достоинства.

Странная судьба была этого маленького, брошенного всеми, китайченка. Детства он не знал совсем, так как не помнил ни своего отца, ни матери.

Чернокнижник Ван воспитывал его по своему. Единственным его назначением, в течение первых семи лет жизни, было "появление на свет" из корзинки, из шляпы, выделывание гимнастических упражнений на лестницах, вывертывание рук и ног и изучение тому-подобных "наук": Он был постоянно окружен ловкой ложью и обманом и потому научился смотреть на людей как на "простаков". Несмотря на это он был настолько честен, что не мог, по примеру прочих китайских бродяг, - зарабатывать себе кусок хлеба каким-либо предосудительным ремеслом. Что из него вышло-бы при других условиях, сказать трудно. Одно могу утверждать, что по отношению ко мне он был верен, как собака и притом удивительно терпелив, - другими словами, он обладал теми двумя качествами, которые так редко встречаются среди американских слуг. Верил-ли он во что нибудь, наверно, сказать не могу; одно только знаю, что он был весьма суеверен. Он не разставался никогда с маленькою фаянсовою фигуркою какого-то языческого божка, и носил ее всегда на груди.

Я говорил, что он был чрезвычайно честен, Впрочем, два случая заставили меня несколько усумниться в нем. Желая ввести кое какое разнообразие в своем кушаньи, я решил, ежедневно, за завтраком есть вареные яйца. Зная, что соотечественники Ван-Ли занимаются торговлею яиц в широких размерах, я обратился к нему с вопросом, не пожелает-ли он быть посредником при доставке мне яиц. Он охотно согласился, и с тех пор ежедневно приносил мне известное число яиц, денег-же за них не хотел брать, утверждая, что китаец, от которого он получает яйца, не продает их. Это было с его стороны доказательством большого безкорыстия, так как яйца в то время стоили очень дорого.

при нашем разговоре, по обыкновению, молчал. Когда же сосед ушел, он, с лукавым видом, обратился ко мне:

-- Куры Форстера - куры Ван-Ли - это все равно.

Другой его поступок был менее невинен, хотя свидетельствовал об его чрезвычайном желании угодить мне. Ван-Ли слышал неоднократно, как я жаловался на то, что мне поздно приносят с почты письма и посылки. Каково-же было мое изумление, когда в одно прекрасное утро, я, войдя в свой кабинет, увидел стол заваленный грудою писем, очевидно только что принесенных с почты, из которых, увы, ни одного не оказалось адресованным на мое имя. Я обратился к Ван-Ли, который с довольным видом открыл мне этот секрет, указывая на лежащую в углу кабинета пустую почтовую сумку.

-- Почтальон, сказал Ван-Ли: "Для Ван-Ли нет ни одного письма"! Почтальон лгал! Почтальон негодяй! Ван-Ли ночью взял у него письма.

К счастию, было еще очень рано, и почтальоны не разбирали еще корреспонденцию. Я обратился лично к начальнику почты, с просьбой, чтобы он не давал ходу проделке Ван-Ли, объясняя, что он сделал это без дурного умысла.

Спустя два года я передал издание "Полярной Звезды" в другия руки, а сам снова перебрался в С. Франциско. Ван-Ли сопровождал меня. По приезде туда я решил отдать маленького китайца под лучшую опеку и поручил его одному весьма почтенному миссионеру, который поместил его у себя в школе и вообще принял в нем большое участие. Нашелся также для бедного сироты и домашний очаг, в семье вдовы, единственная дочь которой была немного моложе Ван-Ли. Эта маленькая, веселая девочка сумела задеть в сердце китайца ту нежную струну, существования которой никто до сих пор не подозревал.

Время пребывания в доме вдовы, вблизи маленькой подруги, которую он боготворил, было самыми счастливыми днями в жизни Ван-Ли. Величайшим счастием для него было следовать за ней в школу и нести её книжки, - услужливость, за которую он ежедневно получал от своих христианских сверстников затрещины. Он делал для нея восхитительные игрушки: вырезывал из свеклы и моркови несравненные розы и тюльпаны, делал веера и змейки и с особенною ловкостью сооружал из бумаги платья для её кукол. С своей стороны она охотно играла с ним, пела ему песни, подарила ему цветную ленту от своей косы, уверяя, что лента ему очень к лицу, читала ему сказки, провожала его в воскресную школу, одним словом, скрашивала его жизнь как умела. Спокойно и весело текли дни двух маленьких друзей: девочки-христианки с золотым крестиком на беленькой шейке, и желтого язычника с отвратительным божком под блузой.

* * *

Долго жители С. Франциско будут помнить трагедию, разыгравшуюся в том году. Толпа в изступлении бросалась на чужих пришельцев, по той лишь только причине, что они принадлежали к иной расе, что исповедовали иную религию, что имели иной цвет кожи, что они трудились ради куска насущного хлеба за то вознаграждение, которое им предлагали. Резня китайцев продолжалась двое суток.

Во время этих волнений, я получил от Гоп-Синга письмо, в котором он просил безотлагательно приехать к нему. Я нашел его магазин закрытым и под охраной полицейских. Когда я вошел через забаррикадированные двери в помещение, по одному взгляду на Гоп-Синга, я догадался, что случилось что-то чрезвычайное. Не говоря ни слова, он взял меня за руку и провел в подвал, где некогда я присутствовал на представлении фокусника Вана.

язычник Ван-Ли. Да, мертвый, побитый камнями на смерть толпою детей-христиан на улицах C.-Франциско, в 1869 г.

Я дотронулся с уважением до груди несчастного, и под блузою нащупал что-то твердое. Я бросил вопросительный взгляд на Гоп-Синга. Тот засунул руку между складок блузы и с горькою улыбкой вытащил какой-то маленький предмет.

Это был фарфоровый божек Ван-Ли, разбитый камнем, брошенным рукою христианского мальчика.

С английск. Александр Березовский.

"Юный Читатель", No 8, 1902