Мать пятерых детей

Она была матерью - и матерью образцовой - пятерых детей, невзирая на то, что самой ей только недавно исполнилось девять лет. В числе этих детей имелись двойни, которых она называла "детьми мистера Амплака", подразумевая чрезвычайно почтенного джентльмена из соседняго поселка, никогда в жизни, поскольку мне известно, не видавшого ни ее ни их. Двойни, как это водится, очень были похожи друг на друга, тем более, что в предшествовавшей своей жизни были двумя кеглями, и сохранили некоторую зачаточность очертаний в той части фигуры, которая начиналась от плеч и прикрывалась длинным детским платьицем. Зато головы у них были тверды и круглы, и встречались даже люди, усматривавшие в них неопровержимое сходство с предполагаемым отцом. Остальные дети были попросту куклы разного пола, возраста и положения; но двойни могли без преувеличения назваться продуктом её личного творчества. Таково было, однако, безпристрастие материнского инстинкта, что она никогда не делала никакой разницы в их пользу. "Дети Амплака" было скорее обозначением, нежели почетным званием.

что мать и дети оказывались разбросанными по дороге на различных станциях. Однако члены семейства обыкновенно возвращались во-свояси, в грубых, но ласковых руках Мэри, успевших привыкнуть к обращению с детьми. Мне живо припоминается, как Джим Картер однажды явился в трактир, после пятимильной прогулки по снегу, с одним из двойней Амплак в кармане.

-- Надо что-нибудь предпринять, - проворчал он, - чтобы заставить Мэри побольше заботиться о детях Амплака; я подобрал одного из них в снегу за милю от Большого Поворота.

-- Силы небесные! - воскликнул посторонний пассажир, в удивлении поднимая голову, - я и не знал, что мистер Амплак женат.

Джим демонически подмигнул нам над краем стакана.

-- Я также не знал, - мрачно отозвался он, - но с этими почтенными гнусавыми ханжами никогда не знаешь, чего ожидать.

"Мири", как она сама выговаривала свое имя, он нарисовал ей такую яркую картину страданий юного Амплака в сугробе и отчаянного его шопота: "Мири! Мири!" что на голубых глазах Мэри выступили настоящия слезы.

-- Пусть это послужит тебе уроком, - добавил он, проворно вытаскивая кеглю из кармана, - ведь для того, чтобы привести этого ребенка в чувство, понадобилась почти кварта лучшого крепкого виски.

Мэри не только дословно всему поверила, но в течение нескольких недель продержала злополучного "Юлиана Амплака" в позе спящого в повозочке, так как предполагалось, что вследствие примененных к нему героических средств, он приобрел пристрастие к спиртным напиткам.

Многочисленное семейство Мэри выросло в каких-нибудь два года. Первый ребенок был доставлен с немалым денежным расходом из Сакраменто некиим Вильямом Дарром, также кучером Общества, в честь семилетней годовщины Мэри. С своеобразной детской изобретательностью, она тотчас окрестила куклу "Мизери", - вероятно, смесь "Мисси", как звали ее самые посторонние, и "Миссури", - название родного её штата. Первоначально это была необычайно крупная кукла, так как мистер Додд желал получить возможно больше товара за свои деньги; но время, а пожалуй, и избыток материнских попечений не замедлили исправить этот недостаток, ибо Мизери день ото дня худела и теряла то ту, то другую часть своих членов. Объем её еще больше уменьшился после того, как ее переехала почтовая карета; но странным образом, более всего страдали голова и плечи. Началось с того, что облупилась вся верхняя кожа, за которой последовали, один за другим, отдельные слои её необыкновенного состава. Так продолжилось до тех пор, пока голова и плечи не оказались непомерно малыми даже для уменьшенного объема куклы. Напрасно Мэри силилась возстановить симметрию, пуская в ход все приемы детского модного искусства, - ничего не помогало: ни платок, обкрученный вокруг шеи и приколоченный к ней гвоздями, ни шляпка, свисавшая то назад, то вперед, и никогда не державшаяся на должном месте. И вот, наконец, настало ужасное утро, когда после неосторожной ванны вся верхняя часть туловища отвалилась, оставив два уродливых железных стержня, торчащих прямо из позвоночника. Даже с воображением Мэри невозможно было принять это сооружение за голову. Позднее, в тот же день, кузнец "Перекрестка" Джэк Ропер был поражен внезапным появлением опечаленной девочки, в ярко-голубом переднике одного-цвета с её глазами, и с чудовищным детищем на руках. Джэк узнал Мэри и мгновенно оценил положение.

-- Не осталось ли у тебя другой головы дома? - добродушно спросил он, - или чего-либо иного подходящого?

Любящие глаза Мэри наполнились слезами.

-- Нет! ничего!

-- А нельзя ли, - задумчиво продолжал он, - использовать ее с обратного конца? Можно бы сделать отменные ноги из этих двух железок, - добавил он, притрогиваясь к ним.

-- Понимаю, - сказал он с большой серьезностью.

-- Ну-с, приходи завтра на кузницу, а мы тем временем обмозгуем что-нибудь.

В течение всего дня Джэк был задумчив, больше обыкновенного раздражался, подковывая непокорных мулов, и даже прикончил работу часом раньше положенного времени, чтобы сходить в кузницу соперника на Большом Повороте. Зато, когда доверчивая, но озабоченная мать явилась следующим утром в кузницу, она не могла удержаться от крика невольного восторга. Джэк аккуратно прикрепил к двум стержням полый железный шар от старых перил и покрыл его слоем красной огнеупорной краски. Правда, что цвет лица был несколько ярок, что голова нередко перевешивала, и что остальные куклы страдали не мало от вынужденного соприкосновения с неумолимой головой и безпощадными плечами; но все это нисколько не умаляло радости Мэри над возвращенным ей первенцем. Даже полное отсутствие черт лица не могло считаться изъяном в семействе, отличавшемся их непрочностью; и самому неопытному эволюционисту было явно, что кегли "Амплак" являются законными преемниками круглоголовой Мизери. Некоторое время Мэри даже, кажется, любила ее больше остальных. Как бы то ни было, любо было смотреть на нее, когда она иной раз присядет под вечер на придорожном пне; остальные дети были подобающим образом выстроены по сторонам, но жесткая, безчувственная голова Мизери тесно прижималась к любящему сердечку матери, а та тихо покачивалась с боку на бок, мурлыча заунывную колыбельную песенку. Надо ли дивиться тому, что пчелы подхватывали песню, сопровождая ее дремотным жужжанием, что высоко над головкой Мэри гигантския сосны, всколыхнутые мягким ветерком Сиерры - или Бог весть чем - роняли на чугунное лицо рябь мигающих лучей, и девочке, созерцавшей его со всей преображающей силой любви, минутами казалось, что оно улыбалося ей!

Два остальных члена семьи были менее замечательны. "Глори-Анна" - произведение её отца, также давшого ей и имя, - состояла просто-напросто из продолговатого свертка брезента, перевязанного в шее и талии, с грубо разрисованным чернилами лицом: вообще говоря, достойная жалости, чисто мужская выдумка. И, наконец, "Джонни Милый", - как уверяли, представитель Джона Доремуса, юного лавочника, изредка снабжавшого Мэри даровыми лакомствами. Сама Мэри никогда в том не признавалась, а мы все, завсегдатаи дороги, черезчур были джентльмены для того, чтобы подчеркивать неуместный намек. "Джонни Милый" первоначально был гипсовым френологическим слепком головы и бюста; кто-то увидал его в окне магазина в главном городе графства и выпросил для Мэри, самостоятельно снабдившей его туловищем. Знаменательно то, что он всегда был одет и имел, несомненно, наиболее человеческий облик из всего её потомства. В самом деле, несмотря на наименование способностей, явственно отпечатанных по всей поверхности его белой лысой головы он имел необычайно жизненный вид. Иной раз Мэри случалось оставить его верхом на придорожной ветке, тогда можно было наблюдать, как всадники поспешно спешивались и бросались к дереву, чтобы вслед за тем возвратиться с недоумевающей улыбкой вспять; а было даже целое событие, когда Юба Билль остановил дилижанс Общества по просьбе любопытных и встревоженных пассажиров, после чего насмешливо усадил "Джонни Милого" рядом с собой на козлах, и всенародно возвратил его Мэри у Большого Поворота, при чем впервые за все наше знакомство с ней её пухлые загорелые щечки густо покраснели от смущения. Может показаться странным, что при её популярности и всем известных материнских наклонностях, Мэри не была снабжена более подходящими, условного типа, куклами. Но дело в том, что все очень скоро убедились, что она не дорожит ими, - валяет их восковые лица, выпуклые глаза и пышные кудри по канавам, или обдирает их, для того, чтобы нарядить фантастических детищ, порожденных её воображением. Таким образом классический профиль "Джонни Милого" выглядывал из-под модного женского соломенного "канотье" к полному уничтожению его выдающихся умственных способностей; кегельные головы близнецов Амплак украшались капорами, и даже была произведена попытка прикрепить белобрысый парик к железной голове Мизери. Дети Мэри всегда были собственным её созданием, при чем любовь к ним увеличивалась соответственно усилиям, требуемым от её воображения. Можно бы возразить, что это не вполне согласуется с привычкой изредка покидать детей в лесах у дороги. Но Мэри безмерно доверяла доброте матери-природы, и поручала их ей столь же безстрашно, как поручала и ту девочку без матери, какой была сама. И доверие её редко бывало обмануто. Крысы, мыши, улитки, дикия кошки, пантеры и медведи неизменно щадили её заблудившихся сироток. Даже стихии, и те благоприятствовали им; один из близнецов Амплак, погребенный в сугробе на горной высоте, с улыбкой возник из него весной, во всей своей раскрашенной деревянной неприкосновенности. Все мы в то время были пантеистами - и верили этому безпрекословно. Опасность для Мэри заключалась в более мягких силах цивилизации. Однако даже и здесь, коза Патсея O'Коннора, попытавшаяся однажды раскусить лежавшую в траве Мизери, отступила с тремя сломанными зубами, а мул Момпсона, вступивший в единоборство с железным лбом чудесного ребенка, поплатился вывихнутой задней ногой и разсеченной бабкой.,

Но то были дни аркадской простоты для большой дороги между Большим Поворотом и Рено, и по пятам прогресса и преуспения - увы! - надвигались уже перемены. Начинали уже поговаривать о том, что Мэри следовало бы начать учиться; а мистер Амплак, к счастью, все еще не подозревавший о вольностях, которые себе позволяли с его именем - объявил, в качестве попечителя народной школы в Деквилле, что цыганская жизнь Мэри является позором для всего графства. Она росла в невежестве, в ужасающем неведении всего, что следует знать, за исключением рыцарственности, любвеобилия, чуткости и самоотвержения, окружавших ее неотесанных людей, и не зная веры ни во что, кроме бесконечной благости природы к ней и её детям. Нечего и говорить, что по этому случаю возник яростный спор между дорожными ребятами" и немногими семейными людьми поселка; но нечего и говорить, что победа осталась за прогрессом и "слюнтяйством", как выражались "ребята". Намеченная постройка железной дороги окончательно разрешила вопрос. Роберт Фелькс получил повышение, - его назначили надсмотрщиком участка и дали ему понять, что необходимо дать его дочери образование. Оставался неразрешенным грозный вопрос о детях Мэри. Ни одна школа не согласится принять этот пестрый сброд под свой кров, а сердечко Мэри разбилось бы с горя, если бы пришлось разсовать детей куда попало, или, еще того хуже, предать их сожжению. Находчивее всех оказался Джэк Ропер, предложивший следующую комбинацию. Пусть она выберет одного из детей, чтобы взять его с собой в школу; остальные же будут некоторыми из её друзей, и ей выхлопочут разрешение навещать их по субботам. Выбор ребенка был жестоким испытанием, - настолько жестоким, что зная её пристрастие к первородной Мизери, мы ни за что не стали бы ей препятствовать; как вдруг, она неожиданно остановилась на "Джонни Милом", и самые безхитростные из нас поняли, что то был первый проблеск женского такта - первый акт подчинения миру приличий, в который она ныне вступала. "Джонни Милый", несомненно, являлся наиболее представительным из всех, мало того, в его выдающихся расчерченных френологических органах имелся какой-то образовательный намек. Приемные отцы оказались верными принятому на себя обязательству. В течение нескольких лет, кузнец хранил железноголовую Мизери, как икону, на грубой полке рядом со своей кроватью; никто, кроме него и Мэри, не знал о тайных торопливых, животрепещущих свиданиях, происходивших в первые дни разлуки. Зато были преданы огласке некоторые обстоятельства, касавшияся равной её преданности другому из детей. Разсказывали, что как-то раз в субботу, когда управляющий новой линии сидел в своей конторе в Рено в частной беседе с двумя из директоров, раздался слабый стук в дверь. Дверь отворили, и за нею показалось нетерпеливое личико, пара голубых глаз и голубой передничек. К удивлению директоров, начальник тихонько взял девочку за руку, подошел к столу, на котором были разбросаны чертежи новой линии, и открыл ящик, из которого вынул большую кеглю, забавно одетую куклой. Изумление посетителей усилилось при последовавшем странном разговоре.

-- Она удивительно хорошо себя чувствует, несмотря на плохую погоду, приходится только соблюдать полный покой, - заметил управляющий, критически разглядывая кеглю.

-- Да! - живо подхватила Мэри. - Точь в точь как Джонни Милый: ужас как он кашляет по ночам. За то Мизери молодцом. Я только что была у нея.

-- Что-то все поговаривают о скарлатине, - продолжал управляющий с тихой заботой, - нам нельзя быть черезчур осторожными. Но все же завтра хочу взять ее прокатиться по линии. - Глаза Мэри заискрились и разлились как синяя вода. Послышался поцелуй, легкий смешок, голубые глаза метнули робкий взгляд на любопытных незнакомцев, голубой передничек упорхнул, и свидание кончилось. Не менее заботлива она была и к остальным; но лоскутная кукла Глори-Анна, обретшая приют в хижине Джима Картера на Гребне, жила черезчур далеко для того, чтобы Мэри могла ее навещать; поэтому Джим аккуратно привозил ее каждую субботу в дом Фолькса, при чем она или мирно спала в кармане седла, или молодцовато гарцовала верхом на луке. По воскресеньям происходил парадный смотр всем куклам, и сердце Мэри набиралось сил для предстоящей недели уныния.

"Штатов" теткой. Пустое это было воскресенье для "ребят" без привычной маленькой фигурки, - пустое, лишенное смысла и святости воскресенье. Но второе и третье воскресенье были и того хуже, а потом стало известно, что ужасная тетка очень возится с Мэри и решила отправить ее в важный пансион, - монастырский пансион в Санта-Кларе, где, как уверяли, девочки становились такими воспитанными, что их не узнавали даже собственные родители. Но мы-то знали, что это не может случиться с нашей Мэри; а в конце месяца, прежде чем дверь монастыря успела закрыться за голубым передничком, пришло письмо, вполне удовлетворившее нас и оказавшееся истинным бальзамом для наших тревожных сердец. Письмо было очень характерно для Мэри: она не обращалась ни к кому в особенности, и когда бы не тетка - доверила бы письмо почтовому ведомству незапечатанным и без адреса. Отец её молча вручил нам этот единственный листок, и, передавая его из рук в руки, нам чудилось, что около нас звучит голосок нашей утраченной подружки.

"В Фриско так много домов, что и сказать нельзя, и от женщин нет покоя, но мулам и ослам делать здесь нечего, также и кузницам, которых нигде не видать. Кролики и белки, и медведи, и пантеры безвестны и незабвенны, из-за улиц и воскресных школ. Джэк Ропер, вы должны очень жалеть Мизери, потому что меня нет дома, и не ожесточать своего сердца против нея за то, что у нея голова перевешивает - что неправда и безстыдное вранье - как ваши всегдашния враки. У меня канарейка, она поет прелесть как, но это не желтый подорожник, какие я знаю, и как вы, может-быть, думаете. Милый мистер Монгомери, не держите Гулана Амплака так много взаперти в конторских ящиках, это вредно для его груди и легких. И не мажьте ему голову чернилами - смотрите вы у меня! вы не лучше остальных. Джонни Милый, надо очень любить твоего приемного отца, а ты Глори-Анна, крепко люби доброго Джимми Картера за то, что он так часто тебя катает верхом. Я каталась в кабриолете с офицером, который убивал настоящих индейцев. Я скоро вернусь с искренней преданностью, так что смотрите в оба!

Однако прошло три года, прежде чем она возвратилась, и то было её первое и последнее письмо. Приемные отцы детей, тем не менее, оставались им верными, и когда открылась новая железнодорожная линия и стало известно, что Мэри будет присутствовать на торжестве с отцом, все аккуратно явились на станцию встречать прежнюю маленькую приятельницу. Друзья выстроились вдоль платформы, при чем бедного Джека Ропера, повидимому, не мало стеснял тяжелый сверток, который он держал на левой руке. И вот из поезда выпорхнула молоденькая девочка, во всей свежести отрочества и неприкосновенной белизне кисейного платья безукоризненного покроя, в столь же безупречных перчатках и ботинках, и протянула нежную ручку каждому из старых друзей по очереди. Ничто не могло быть очаровательнее улыбки на теперь уже незагорелом личике, ни яснее голубых глаз, прямодушно встретившихся с их глазами. А между тем, когда она грациозно повернулась уходить с отцом, лица четырех приемных отцов были так же красны и смущены, как её собственное личико в тот день, когда Юба Билль торжественно прокатил Джонни Милого на козлах.

-- Вы не были таким болваном, - сказал Джэк Монгомери Роперу, - чтобы принести с собой Мизери?

Мэри действительно возвратилась к ним но матери пятерых детей они так больше и не видали!