Млисс

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

БРЕТ-ГАРТА

В том самом месте, где Сьерра Невада начинает переходить в мягкие, волнистые скаты, где реки бегут менее быстро и где оне менее желты - на склоне большой Красной Горы лежит колония Smith's Pocket - Смитов Карман. С большой дороги, если взглянуть при закате солнца, белые домики поселка, в красной пыли и красном свете, походят на крупинки кварца на горном склоне. Красный дилижанс, с пассажирами в красных блузах, теряется из виду раз шесть на протяжении извилистого спуска, показываясь там, где его всего менее можно было-бы ждать и окончательно исчезая из виду ярдах во ста от селения. Вероятно, благодаря этим изгибам дороги, первое появление приезжих в Смитов Карман сопровождается иногда удивительными приключениями. Выйдя из дилижанса у почтовой станции, путешественник самоуверенно готовится вступить прямо в город, но вместо того рискует под обманчивым впечатлением выйти из города обратно. Разсказывают, как один рудокоп с золотых приисков встретил в двух милях от города одного такого самонадеянного пассажира, с дорожным мешком, зонтиком, с последними нумерами газет и другими атрибутами цивилизации, который тщетно искал признаков местонахождения колонии.

Впрочем наблюдательные и природолюбивые путешественники считают себя вознаграждннными за потерянное время, бросив взгляд на живописный фантастический пейзаж. Они видят громадные разселины на откосах гор, опрокинутые глыбы красной почвы, скорее напоминающия первобытную борьбу стихий, чем работу человеческих рук. На каждом шагу на дороге виднеются ямы поменьше, тая в своих впадинах струйки грязной воды, которая неведомыми путями стекает в один большой, общий мутный поток внизу, под горой. Местами попадаются развалины хижин, с уцелевшей трубой посреди груды мусора.

Поселок Смитов Карман был обязан своим происхождением тому, что некий Смит нашел тут себе, "карман" {Так называют Калифорнийцы золотоносную шахту.}, из которого в течении получаса и без всякого труда вынул пять тысяч долларов. Из них три Смит с товарищами тотчас же употребили на устройство золотопромывальни. А затем Смитов Карман обнаружил свойство, общее всем карманам вообще - становиться день ото дня пустее. И хотя Смит насквозь прорыл большую Красную Гору, первые найденные им пять тысяч были и последними. Гора упрямо затаила свой сокровища, а промывальня безпощадно уносила остатки Смитовых средств. Смит перешел к разработке и размалыванию кварца, затем к гидравлике и наконец стал содержателем трактира. Вскоре стали говорить, что Смит запил. Слух стал фактом и многие даже пришли к убеждению, что Смит никогда ничем иным и не был, как горьким пьяницей.

Но поселок Смитов Карман, подобно большей части открытии, по счастью не был в зависимости от фортуны первых пионеров. Другие, позднейшие искатели понаделали новых туннелей и, роясь в земле, нашли новые "карманы". Мало-по-малу Смитов Карман сделался значительным местечком, с двумя модными магазинами, двумя "благородными" гостинницами, телеграфом и почтовой конторой, и двумя "первыми семействами". Единственная длинная улица городка щеголяла от времени до времени образцами последних мод из Сан-Франциско, которые были привезены с экспресом исключительно для двух "первых семейств", составляя вопиющий контраст с грубыми очертаниями изрытой земной поверхности и нанося личную обиду большей части населения, которой воскресенье давало возможность только разве переменить белье.

Была там еще методистская церковь и рядом с ней ссудный банк, а немного дальше, на склоне горы, кладбище и маленькая школа.

"Учитель" - его маленькая паства знала его только под этим именем - сидел вечером один в маленьком школьном доме, перед ученическими тетрадями, старательно выводя те смелые прописи, которые во всех школах считаются идеалом каллиграфического и нравственного совершенства. Он только-что остановился на изречении: "Богатство суетно", округлив имя существительное с такою же вычурностью, какая крылась в духе текста, как вдруг в дверь тихо постучали.

Дятлы целый день возились на крыше, и учитель не обратил внимания на легкий стук. Но стук повторился и дверь приотворилась. Учитель поднял голову и вздрогнул, увидев грязную, оборванную девочку. Однако её большие темные глаза, нечесанные матово-черные волосы, низко падавшие на загорелое лицо, руки и ноги в красной глине - все это было ему хорошо знакомо. То была Мелисса Смит - дочь Смита, давно лишившаяся матери.

-- Что ей надо? - мелькнуло в голове учителя. "Млисс" - как ее называли - знали все, во всех уголках Красной Горы.

Буйный нрав, безумные выходки и непокорность девочки были также известны, как пьянство отца, и также философски, терпимы односельчанами. На нее давно махнули рукой. Она бранилась и дралась с школьниками и отличалась в схватках с ними отчаянной смелостью и почти непобедимой силой. Она бегала по лесам так-же свободно, как дома, не хуже любого охотника отыскивая тропинки, и учитель не раз сам видел ее босоногую и простоволосую за несколько миль от поселка.

Искатели золота, жившие вдоль реки, щедро снабжали ее милостыней, кормили и давали ей кров. Впрочем от Млисс зависело воспользоваться и более высоким покровительством: преподобный Иосия Мак-Снэгли, оффициальный представитель церкви, поместил-было ее в один из отелей служанкой и записал ее в число посетительниц воскресной школы. Но она швыряла, при случае, тарелкой в лицо хозяину, отвечала неустрашимо на дешевые шутки посетителей и произвела в воскресной школе впечатление, несовместное с чопорной монотонностью заведения. Из уважения к накрахмаленным юбочкам и безупречному благонравию розовых дочек двух "первых семейств", почтенный миссионер изгнал ее с позором.

Таковы были прошедшее и характер Млисс, стоявшей теперь перед учителем. То и другое одинаково сказывалось в её оборванном платье, нечесанных волосах, окровавленных ногах, и громко взывало к состраданию. Оно сверкало из её черных безстрашных глаз и невольно однако внушало уважение.

-- Я пришла, - заговорила она быстро и смело, не сводя с него упорного взгляда, - потому что знала, что вы теперь одни. Я не хотела придти, когда здесь девчонки. Я их ненавижу и они меня ненавидят. Вот, почему. - Вы держите школу, да? Я хочу учиться!

Еслиб к своим отрепьям, нечесанным волосам и грязному лицу она присоединила слезы смирения, учитель был бы тронут, и только, но вследствие врожденного инстинкта его пола, её смелость вызвала то уважение, которым безсознательно отзываются одна другой, встречаясь, две родственные натуры. И он взглянул на нее пристальнее, когда она продолжала, резко отчеканивая слова, держась рукою за дверь и не сводя с него глаз:

-- Ну, хорошо, спокойно выговорил учитель.

Она привыкла встречать противоречие, часто жестокое, несправедливое, не имевшее иной цели, как только позлить, и она была поражена флегматически-мягким ответом учителя. Она остановилась, повертела прядь волос между пальцами, и суровая линия верхней губы, над злыми маленькими зубами, чуть заметно дрогнула. Глаза опустились, едва заметный румянец выступил на щеках сквозь загар и грязь. Она вдруг бросилась вперед, громко вскрикнула - упала лицом на стол и неудержимо разрыдалась.

Учитель нежно положил руку ей на плечо и ждал, чтоб припадок прошел. Когда, отвернувшись в сторону, она могла проговорить сквозь слезы mea culpa своей ребяческой исповеди, - обещая быть хорошей, никогда больше не делать и т. д., - ему пришло в голову спросить у нея, отчего она перестала ходить в воскресную школу?

Отчего она перестала ходить в воскресную школу? - Отчего? - Да вот отчего. Оттого что он (Мак-Снэгли) сказал, что она нехороша для школы. Оттого, что он ей сказал, что Бог ее ненавидит. Если Бог ее ненавидит, то зачем же ей ходить в воскресную школу? Она не хочет навязываться никому из тех, кто ее нетерпит...

Сказала ли она это Мак-Снэгли?

Да, сказала.

Учитель засмеялся. Этот громкий, искренний смех так странно прозвучал в маленьком школьном доме, так плохо вязался и гармонировал со стонами сосен под окнами, что учитель вдруг остановился, вздохнул, затем также искренно, спустя минуту серьезного молчания, он спросил Млисс про отца.

Её отец? Какой отец? Чей отец? Что он сделал для нея когда нибудь? Почему ее все ненавидят? Или - почему люди говорят: это Млисс старого пьяницы Смита! - когда она проходит мимо? Да, почему? - О, как бы ей хотелось умереть... и она, и все умерли бы... весь свет...

И она снова разрыдалась.

Учитель, наклонившись над ней, говорил ей как умел, что и мы с вами сказали бы, еслиб услышали такия неестественные речи из детских уст; только он был ласковее к ней, потому что во-очию видел её рваную одежду, окровавленные ноги и вездесущую тень пьяницы-отца.

Затем, поставив ее на ноги, он обернул ее своим пледом и, наказав придти пораньше утром, проводил ее до узкой тропинки. Там он простился с нею.

Месяц светил ярко. Он стоял и смотрел, как её маленькая фигурка с наклоненной головкой мелькала вдоль узкой тропинки. Он подождал, пока она перешла через кладбище и добралась до верхушки холма, где она повернулась и постояла с минуту, - изображая из себя один атом страдания сравнительно с безпредельностью терпеливых звезд.

Затем он вернулся к работе.

Но линейки школьных тетрадей растягивались в длинные параллели нескончаемых дорог, по которым проходили детския фигуры, рыдая, ломая руки и теряясь в ночной темноте. Классная комната показалась ему теперь безотрадно одинокой. Он встал, запер дверь и ушел к себе.

На следующее утро Млисс пришла в школу. Лицо её было вымыто, черные волосы обнаруживали следы недавней борьбы с гребенкой, борьбы, в которой пострадали сильно обе стороны. Что-то вызывающее проглядывало по временам из её глаз, но во всем существе её произошла перемена: она стала мягче и сдержаннее. Затем начался ряд маленьких испытаний и жертв, в которых учитель и ученица несли равную долю и которые увеличили доверие и симпатию между ними. Покорная на глазах учителя, и даже в часы рекреаций, Млисс никогда не могла стерпеть хотя воображаемой обиды; тогда она приходила в неописанную ярость, и многие из юных дикарей, думавших или нет задеть ее, отыскивали учителя и предъявляли ему исцарапанные физиономии и разорванные курточки с нескончаемыми жалобами на ужасную Млисс.

Жители города резко расходились во взгляде на поступление девочки в школу; одни угрожали взять своих детей из школы, чтобы устранить их от такого дурного общества, другие горячо сочувствовали учителю в его деле исправления.

Между тем, с упорной настойчивостью, удивлявшей его самого, когда ему случалось впоследствии думать об этом, учитель постепенно выводил Млисс из мрака её прежней жизни, продолжая как будто вести ее вперед по тому узенькому пути, на который он ее вывел в лунную ночь при их первом свидании. Помня опыт евангелического Мак-Снэгли, он осторожно избегал подводных камней, о которые этот неопытный кормчий разбил-было её неокрепшую веру. Но если, во время чтения, ей случалось попадать на одно из немногих слов, способных поднять подобных ей над уровнем старых, мудрых и осторожных, - если она случайно отодвигала завесу с той веры, которая символизируется страданием, и если в глазах её погасал, смягчаясь, прежний блеск, - он остерегался останавливаться на этом, дать ей заметить что-нибудь, остерегался опошлить проблески идеала ходячей моралью.

Добрые люди - не из "первых семейств" - сложились и составили сумму, давшую оборванной Млисс возможность прилично одеться, - и часто грубое пожатие руки и пара признательных слов, от коренастой фигуры в красной рубахе, вызывали краску в лице учителя и заставляли его задавать себе вопрос, в самом-ли деле он заслужил такую благодарность.

Три месяца прошло со времени их первой встречи. Учитель сидел по обыкновению поздно вечером над нравоучительными прописями, как вдруг послышался стук в дверь, и перед ним опять, как тогда, стояла Млисс. Она была чисто вымыта, опрятно одета, и ничто, кроме длинных черных волос и блестящих черных глаз, не напоминало в ней прошлого.

-- Вы заняты? - спросила она. - Можете пойдти со мной?

-- Так пойдемте-же скорее!

Они вышли вместе из дверей и пошли темной дорогой. Когда они вошли в поселок, учитель спросил, куда она идет? Она отвечала: - К отцу!

В первый раз он услышал от нея это слово. Прежде она не говорила иначе, как "старый Смит", или просто "старик". Вообще в первый раз в эти три месяца она сама заговорила об отце, и учитель знал, что она решительно держалась в стороне от него со времени своего "обращения". Зная, что безполезно было бы разспрашивать о её намерениях, он молча пошел за ней.

В самые отпетые места, в подвальные распивочные, трактиры и дешевые рестораны, в игорные залы и танцклассы - всюду входил и выходил учитель, предшествуемый Млисс. В непроглядном дыму, посреди богохульных возгласов, девочка, держась за руку учителя, останавливалась, тревожно всматривалась, не сознавая ничего, поглощенная вся интересом своих исканий. Некоторые из кутил, узнавая Млисс, просили ее поплясать и попеть для них, и хотели заставить ее выпить вина, еслиб не вступился учитель. Другие, при виде учителя, почтительно разступались и кланялись.

Прошел час таким образом. - Девочка шепнула ему на ухо, что по ту сторону реки есть изба, где. он мог бы быть, как она полагает. Они пошли на ту сторону, - переход был утомительный и продолжался полчаса, - но напрасно.

Они возвращались, поглядывая на огни на противоположном берегу, как вдруг в свежем ночном воздухе раздался резкий сухой выстрел. Эхо подхватило его и понесло кругом Красной Горы. Вдоль всей реки залаяли собаки. Огни замелькали и быстро задвигались на окраинах города, с прибрежных скал сорвались несколько камней и скатились в реку с громким всплеском, порыв ветра простонал в печально нависших ветвях елей, и наступившее затем безмолвие показалось еще тяжелее, мрачнее, мертвеннее.

Учитель оглянулся на Млисс с таким движением, как будто она нуждалась в защите, но она исчезла. Подавленный странным опасением, он бросился вниз, к реке, и перебрался через русло в брод, перескакивая с камня на камень, потом он добежал до подножия Красной Горы и до окраин поселка. В то время, как он перебирался через реку, тень девочки, казалось ему, скользнула по узкому мостику без перил, перекинутому высоко над его головой над водопроводом, но тень исчезла безследно во тьме.

Он поднялся на берег и, руководимый огнями, блуждавшими вокруг центрального пункта на горе, скоро остановился, тяжело переводя дух, около группы встревоженных людей. Среди них была также Млисс. Она отделилась от толпы и, взяв учителя за руку, молча подвела его к глубокой впадине в горе. Лицо её было совершенно бледно, но возбуждение стихло. Она походила на человека, с которым только-что случилось что-то ужасное, хотя давно предвиденное и ожиданное. В тоже время в её глазах как будто виделось освобождение. Учитель тревожно вглядывался во впадину. Стены её были отчасти подперты полусгнившими балками. Девочка указала рукой на кучку лохмотьев, оставленных в пещере последним её обитателем. Учитель подошел ближе и нагнулся.

То был Смит.

С пистолетом в руке и пулей в сердце, распростертый лежал он у своего пустого "Кармана".

Сам достопочтенный Мак-Снэгли признал "духовное возрождение" Млисс. Стали говорить, что Млисс нашла свое счастье. И когда прибавилась новая могила на маленьком кладбище, и на счет учителя поставили над ней крест с надписью, - "Знамя Красной Горы" не пропустило случая тиснуть красное словцо в память одного из "наших старейших пионеров", намекнув кстати на оставшуюся горсть благородных деятелей и припомнив, что почтенный собрат оставил ребенка, теперь сделавшагося примерной ученицей, благодаря стараниям.... преподобного Мак-Снэгли.

Преподобный Мак-Снэгли мастерски воспользовался обращением Млисс, как темой для проповеди. Косвенно обвинив несчастную девочку в самоубийстве отца, он не без приятности распространился о благотворном влиянии "немой могилы" и вверг слушателей в безмолвный ужас. Бело-розовые дети "первых семейств" отчаянно взвыли и не хотели утешиться.

Наступило длинное, сухое лето. Жаркий день, догорая, оставлял после себя маленький клубок перловосерого дыма на горных вершинах, а утренним ветром его красный пепел разсыпало по окрестности; травка, которая раннею весною зеленела на Смитовой могиле, поблекла и высохла. Учитель, бродя по кладбищу в часы досуга, удивлялся, находя на могиле Смита то пучек свежих цветов, собранных в влажной чаще соснового леса, то венки на маленьком сосновом кресте. Венки были по большей части из травы, с примесью каких нибудь ядовитых цветов, аконита или белены. Странное сопоставление ядовитых растений над могилой с воспоминаниями прошлого возбуждало в учителе тяжелое чувство.

Раз, проходя лесной чащей, он набрел на Млисс. Она сидела на ели, опрокинутой бурею, на фантастическом троне, образовавшемся из корней и ветвей. Она держала на коленях множество разных трав, цветов и еловых шишек, и напевала негритянскую песенку, заученную ею давно. Узнав учителя, Млисс подвинулась, поподчивала его дикими яблоками и пригласила, с благосклонным радушием, которое показалось бы смешным, еслиб не было так серьезно, присесть возле. Учитель воспользовался случаем, чтобы указать ей на опасные свойства аконита и белены, завидев их мрачные цветы, и взял с нея обещание никогда больше их не собирать. Когда она дала слово, он успокоился - он уже испытал её честность и твердость раньше, - и странное чувство, овладевшее им при виде этих цветов в её руках, совершенно разсеялось.

Из домов, открывших двери Млисс, когда её обращение стало известно, учитель предпочел дом мистрис Морфер, принадлежавшей к типу кротких женщин юго-западного края; в девичестве она была известна под прозвищем Розы прерии. Мистрис Морфер долгим рядом самопожертвований поборола свою врожденную безпечность и безалаберность и покорила ее принципам порядка, которые она, также как Поп, считала первым из небесных законов. Но она не могла вполне подчинить себе орбит своих сателлитов, как ни правильно были регулированы её личные движения, и по временам у нея бывали столкновения даже с возлюбленным супругом - Джимсом. Кроме того, её прежняя натура сказалась на её детях. Ликург вскакивал из-за стола во время обеда, Аристид приходил домой из школы без башмаков, оставив эти важные статьи за порогом, для того, чтобы насладиться прогулкой босиком. Октавия и Кассандра были безпечны в своих одеждах. Словом, эти дети уничтожали все плоды её работы над собой. Единственным исключением была Клитемнестра Морфер, девочка пятнадцати лет. Она была воплощением материнских идеалов - чистенькая, аккуратная и скучная.

Приятной слабостью мистрис Морфер было воображать, что Клити служит утешением и примером для Млисс. В силу этого заблуждения, мистрис Морфер тыкала Клити в глаза Млисс, когда та была еще гадкой девочкой, и энергично указывала на ту-же Клити, как идеал стремлений, в минуты раскаяния несчастной Млисс. И потому учитель не удивился, когда узнал, что Клити придет в школу, для того, чтобы послужить примером для Млисс и для других, в виде особенного благоволения мистрисс Морфер к учителю.

Клити была маленькой лэди, как быть следует. Унаследовав от матери её физическия преимущества она в силу климатических условий Красной Горы, рано развилась и разцвела. Молодежь Смитова-Кармана, для которой такие цветки были редкостью, вздыхали по ней в апреле и томились в мае. Влюбленные юноши заглядывали и в школьный дом в свободные часы. Некоторые из них ревновали к учителю.

Может быть именно это обстоятельство открыло учителю глаза. Он не мог не заметить романических наклонностей Клити. В школе на нее требовалась большая доля внимания; её перья были всегда не хороши, и просьбу очинить их она всегда сопровождала выражением глаз, несоответственным степени одолжения; иногда она, коснувшись своею полной, белой рукой его руки, вся вспыхивала и кокетливо отбрасывала назад свои белокурые локоны.

Я не помню, сказал ли я, что учитель был молод; однако, это не могло иметь большого значения, так как он уже прошел суровый курс в той школе, в которой Клити. брала первый урок, и оставался совершенно равнодушен к круглым локтям и нежным взглядам, как подобает истому спартанцу... Может быть недостаточность пищи способствовала этому аскетизму.

потому, мне кажется, что его любезность прибавляла горечи и желчи в сердца поклонников Клитемнестры, и без того переполненные.

Утром, после этого трогательного эпизода, Млисс не пришла в школу. Спросив Клити, учитель услышал, что оне вместе вышли из дома, но своенравная Млисс пошла другой дорогой. Вечером он зашел к мистрис Морфер и нашел её материнское сердце в тревоге. Мистер Морфер целый день искал девочку и даже не мог напасть на след. Аристид был заподозрен в сообщничестве, но успел убедить домашних в своей невинности. Мистрис Морфер была уверена, что девочку найдут утонувшею в реке, или, что еще ужаснее, выпачканной в грязи до такой степени, что ее не отмоют никакая вода и мыло.

Учитель вернулся в школьный дом, с грустью на душе. Он зажег лампу, сел к столу и вдруг увидел перед собой записку и узнал руку Млисс. Она была написана на листке, вырванном из старой тетрадки, и запечатана шестью сломанными облатками. Открыв ее почти с нежностью, учитель прочел следующее:

"Уважаемый учитель, - когда вы будете читать это, меня здесь не будет. И никогда не вернусь. Никогда! Никогда! Никогда! Можете отдать мои бусы Мери Дженнингс, а мою Гордость Америки (раскрашенную литографию с табачного ящика) Салли Флендерс. Но ничего не давайте Клити Морфер. Не смейте! Знаете, что я об ней думаю? Вот что: она противная девчонка. Вот и все.

Учитель задумался над этим странным посланием, пока месяц не взошел над далекими холмами и не осветил тропинки к школьному дому, плотно утоптанной хождением взад и вперед маленьких ног. За тем, придя к какому-то успокоившему его выводу, он разорвал записку на маленькие куски и разсыпал их по полу.

На следующее утро, на разсвете, он шел, прокладывая себе путь в чаще пальмовидных папоротников и пустого кустарника, спугнув зайцев на опушке соснового леса, и вызвав враждебный протест нескольких ворон, приютившихся там на ночлег. Он пришел таким образом к тому месту, где видел однажды Млисс на поваленной ели. Ель была тут, но трон был пуст. Когда он подошел ближе, из-под свода густонависших ветвей что-то пугливо шмыгнуло в сторону. Учитель приподнял ветви и заглянул. То было настоящее логовище, и очевидно только-что оставленное. Взглянув кверху сквозь перепутавшияся ветви, он встретил черные глаза беглянки Млисс. Они посмотрели друг на друга, не говоря ни слова. Она первая прервала молчание.

-- Что вам надо? - спросила она отрывисто.

-- Диких яблоков! - отвечал он смиренно.

-- Не получите! Идите прочь! Идите к Клитемнестре, пускай она вам даст... О-о-о, - гадкий!

-- Я голоден, Лисси. Я ничего не ел со вчерашняго дня. Мне есть хочется! - И учитель с усталым видом прислонился к дереву.

Млисс была тронута. В горькие дни цыганской жизни ей было знакомо ощущение, на которое он жаловался. Подкупленная его грустным тоном, но все еще не доверяя его добрым намерениям, она сказала:

-- Поройтесь под деревом, у корней, и найдете; но только смотрите, никому не рассказывайте...

У Млисс были кладовые, как у белок и крыс, и свои запасы провизии. Но учитель, разумеется, не съумел найти; голод, должно быть, парализовал догадливость. Млисс засуетилась, выглянула из-за ветвей и спросила:

-- Если я слезу и дам вам яблоки и орехи, вы обещаете не тронуть меня?

Учитель обещал.

-- Надеюсь, что вы умрете сейчас на месте, если обманете!

Учитель согласился на немедленную смерть, если он ее заслужит обманом.

Млисс скользнула с дерева... Несколько минут ничего не было слышно, кроме щелканья орехов.

-- Лучше вам теперь? - заботливо спросила Млисс.

Она стояла бледная, со слезами в широко-раскрытых глазах. Учитель понял, что наступил благоприятный момент. Он подошел к ней, взял ее за руку и, глядя прямо в её глаза, полные слез, проговорил серьезно:

-- Лисси, помните первый вечер, когда вы ко мне пришли?

Она помнила.

-- Вы спросили, можете ли приходить в школу, потому что хотите чему нибудь научиться и сделаться получше, и я сказал...

-- "Хорошо", - подсказала проворно девочка...

-- А чтобы вы теперь сказали, еслиб учитель пришел к вам и сказал, что ему скучно без его маленькой ученицы, что он просит ее придти и научить его быть получше?

Девочка опустила голову и помолчала несколько минут. Учитель терпеливо ждал. Искушенный тишиной, заяц выбежал, вскинул блестящими глазками, выставил вперед бархатные передния лапки, присел и вопросительно поглядел на них. Белка сбежала до половины ствола упавшого дерева и приостановилась.

-- Я жду, Лисси, - прошептал учитель.

Девочка улыбнулась. Затронутые ветром, верхушки деревьев закачались, и длинная полоса света, прокравшись сквозь густые ветви, ярко осветила лицо и нерешительную маленькую фигурку. Она вдруг взяла учителя за руку. Что она проговорила, было почти не слышно, но учитель, отведя черные пряди волос с её лба, поцеловал ее. И так, рука в руку, они вышли из-под влажной тени, и из атмосферы лесного аромата на открытую, залитую солнечным светом дорогу.

Млисс стала дружелюбнее с той поры к своим подругам, но сохранила оборонительное отношение к Клитемнестре. Может быть, ревность не совсем уснула в этой маленькой страстной груди. Может быть и просто потому, что полное тело и округлые очертания представляли особенное удобство для щипков. Но как ни старался учитель сдерживать такие порывы, её вражда принимала только новые, неожиданные формы.

Учитель, при первой оценке её характера, никак не мог предположить, чтобы у нея была когда-либо кукла. Но учитель, как многие другие проницательные наблюдатели характеров, был сильнее в умозаключениях a posteriori, чем a priori. У Млисс была кукла, и, надо сознаться, это было подобие её самой - сама маленькая Млисс. Несчастное её существование было случайно открыто мистрис Морфер. Кукла была постоянною спутницей прежних ранних скитаний девочки и носила очевидные следы всех трудностей кочевой жизни. Первоначальный цвет её лица был смыт давно непогодами, говорил о пребывании в канавах и очень напоминал Млисс в былое время. Её платьице из полинявшого ситца было также рвано и грязно, как бывало у Млисс. Никто не слышал, чтобы Млисс обратилась к ней когда-нибудь с нежностью или ласковым словом. Она никогда не показывала ее другим детям. Кукла была осуждена на лежанье в пустом дупле, близь школьного дома, и пользовалась движением и развлечением только во время странствований Млисс. Воспитанная в суровом исполнении долга, кукла её, также как она сама, не знала роскоши.

Мистрис Морфер, движимая состраданием, купила другую куклу и подарила ее Млисс. Девочка приняла ее серьезно и не без любопытства. Учитель, взглянув на эту куклу, нашел в её круглых, розовых щеках и нежно голубых глазах некоторое сходство с Клитемнестрой. Вероятно и Млисс заметила это сходство. И она колотила её восковую голову о скалы, когда оставалась одна, волочила ее по земле из школы, обвязав шею веревкой, или превращала выносливое тело несчастной куклы в подушку для булавок. Делалось ли это в отместку за то, что, по её мнению, ей этим подарком хотели напомнить превосходство Клити над ней, или она воображала, подобно язычникам, что враг, которого изображение она терзает, испытывает те-же муки, - это метафизический вопрос, за разрешение которого я не берусь.

Не смотря на эти нравственные замешательства, учитель не мог не заметить в ней проблесков быстрого, энергичного и сильного ума. Ей были чужды колебания и сомнения детства. Ответы её в классе всегда отличались смелостью. Разумеется, она не была непогрешима. Но отвага, с которой она бросалась в глубину, устрашавшую маленьких пловцов, нырявших вокруг нея, заставляла прощать ей даже ошибочность суждений. Дети в этом отношении не лучше больших. И всякий раз, когда маленькая, красная рука поднималась над пюпитром, в классе водворялос глубокое молчание, и даже иногда учитель сомневался, слушая смелую ученицу, в своей собственной опытности и справедливости твоего мнения.

Тем не менее, некоторые черты, сперва забавлявшия иго, начинали его тревожить. Он не мог не видеть, что Млисс мстительна, капризна и совершенно необузданна. В её полудикой натуре несомненно хорошее было пока только одно - физическая энергия и отвага, и другое, чисто нравственное свойство, не всегда присущее дикарю - правдивость. Млисс была безстрашна и правдива; может быть в таких характерах эти прилагательные синонимы.

Учитель много об этом думал и пришел к заключению, свойственному и знакомому всем думавшим искренно, что он раб своих предубеждений и решил посоветоваться с кем нибудь, с преподобным Мак-Снэгли, например. Этому решению противилась отчасти его гордость, так как он и Мак-Снэгли не были в дружбе. Но он думал только о Млисс и о вечере их первой встречи; и быть может, под влиянием извинительной суеверной мысли, что не только случай привел её своенравные ноги к школе, поддерживаемый кроме того тайным, но приятным сознанием своего великодушия, но только он превозмог в себе отвращение и пошел к Мак-Снэгли.

Достопочтенный джентльмен был рад его видеть. Он, однако, заметил, что учитель вероятно не совсем здоров, и спросил - не страдает-ли он невральгией или ревматизмом. Сам он в последнее время сильно прихварывал, но научился "терпеть и молиться".

Затем Мак-Снэгли, помолчав, чтобы дать время учителю хорошо запомнить свой рецепт, осведомился о сестре Морфер. - "Она украшение христианства и потомство её подает те-же надежды... дочь так прекрасно воспитана, она так мило умеет себя держать" и т. д. Совершенства мисс Клити до такой степени трогали сердце его преподобия, что он распространялся о них в течении нескольких минут. Учитель чувствовал сильное смущение. Во-первых, эти восхваления Клити служили упреком по адресу представлявшей полный контраст с ней бедной Млисс. Во-вторых, в тоне, которым пастор отзывался о перворожденной мистрис Морфер, было что-то неприятно фамильярное. Так что учитель, после нескольких слабых усилий сказать что-нибудь естественное, нашел более удобным сослаться на недосуг и ушел, не спросив предположенного совета.

Может быть, эта неудача сблизила учителя с ученицей еще более прежнего. Девочка заметила перемену в учителе; последнее время он был с нею очень сдержан. В одну из их продолжительных после-обеденных прогулок, она вдруг остановилась и, взобравшись на пенек, заглянула ему в лицо большими, пытливыми глазами.

-- Вы не сошли съума? - спросила она. тряхнув своими черными косами.

-- Нет.

-- Нет.

-- Не голодны? (Голод, по мнению Млисс, был болезнью, которая может постичь всякого и во всякое время).

-- Нет.

-- Не думаете о ней?

-- О ком, Лисси?

-- О белой девчонке. (Таков был последний эпитет, придуманный Млисс для Клитемнестры).

-- Нет.

-- Честное слово? (Замена прежней формулы: "Надеюсь, что вы умрете, если!" - предложенная учителем).

-- Честное слово.

Млисс крепко его поцеловала, соскочила с пня и убежала. Два или три дня после этого она старалась быть похожей на других детей и быть "хорошей", как она выражалась.

Два года прошло со времени водворения учителя в Смитовом Кармане, и так как его доходы были не велики, и перспектива превращения Смитова Кармана в столицу штата была сомнительна, то он стал подумывать о перемене места. Он уведомил о своем намерении школьных попечителей: но так как образованных и нравственных молодых людей довольно трудно было найдти в то время, то он согласился остаться в школе до весны. Никто не знал о его намерениях, кроме его единственного приятеля, молодого креола, доктора Дюшена, которого все население Виндгама знало под именем Duchesny. Он никогда не говорил о своем решении ни мистрис Морфер, ни Клити, и никому из учеников. Отчасти вследствие врожденного нерасположения к болтовне, отчасти вследствие желания избавиться от праздных и любопытных распросов, отчасти потому, что он никогда серьезно не был уверен, что сделает что нибудь, прежде чем это было сделано.

Он старался не думать о Млисс. Может быть, эгоистичный инстинкт побуждал его считать свои чувства к девочке глупыми, романичными и непрактичными. Он даже старался уверить себя, что она сделается лучше под надзором более старого и строгого учителя. Скоро ей одиннадцать лет - возраст женщины, по понятиям "Красной Горы". Он исполнил свой долг. После смерти Смита написал его родственникам и получил только один ответ от сестры Мелиссиной матери. Она благодарила учителя, и уведомляла о своем намерении перебраться из Атлантических Штатов в Калифорнию со своим мужем через несколько месяцев. Учителю казалось, что любящая, симпатичная женщина, с родственными нравами, может быть лучшим руководителем для такой своенравной натуры.

Когда учитель читал письмо, Млисс слушала разсеянно, потом взяла письмо покорно из его рук, вырезала из него ножницами подобие Клитемнестры, подписала, для большей ясности, "Белая девченка" и наклеила на наружную стену школьного дома.

Когда лето почти прошло, когда последния жатвы были окончены на окрестных полях, учителю вздумалось сделать жатву посеянных им понятий и познаний в юных головках, иначе говоря, - сделать экзамен. Ученые и почетные лица Смитова Кармана были приглашены присутствовать при освященном веками обычае приводить застенчивых детей в крайнее смущение, как подсудимых на судейской скамье.

Как всегда бывает в подобных случаях, самые смелые и наиболее спокойные стяжали наибольшее количество похвал. Читатель может догадаться, что в настоящем случае Млисс и Клити выдавались и разделяли между собой общее внимание: Млисс - ясным пониманием вопросов и остроумием ответов, Клити - благонравием и невозмутимой самоуверенностью. Остальные дети конфузились и путали.

Блестящия способности Млисс, разумеется, сразу поразили большинство и вызвали громкое одобрение. Прошедшее Млисс безсознательно возбуждало силнейшия симпатии в присутствующих, подпиравших стены своими атлетическими фигурами или всунувших в окна красивые, густо обросшия бородами лица. Но популярность Млисс была подорвана одним обстоятельством.

Мак-Снэгли был тоже в числе приглашенных и доставлял себе невинное развлечение, запугивая самых робких учениц неопределенными и безсмысленными вопросами, которые он задавал с важностью и внушительным тоном. Млисс, рассказывая о движении земли, воображала себя на головокружительной высоте астрономических явлений, намекнула на гармонию небесных сфер и только-что начала перечислять наиболее известные из планет, как Мак-Снэгли порывисто поднялся с места:

-- Мелисса! вы говорите о революциях нашей земли и о движениях солнца, и, кажется, вы только-что сказали, что солнце двигалось таким образом искони веков?

Млисс отвечала утвердительно небрежным кивком головы.

-- Думаю, - сказала Млисс, крепко стискивая свои красные губы.

-- Держись крепче, Млисс!

Достопочтенный джентльмен испустил глубокий вздох и бросил сострадательный взгляд на учителя, потом на детей, и наконец остановил глаза на Клити. Эта юная особа подняла свою круглую, белую руку. Очаровательная округлость её руки вполне гармонировала, с массивным браслетом, подарком одного из её поклонников. Наступило минутное молчание. Круглые щеки Клити были нежны и румяны. Большие голубые глаза Клити были так ясны. Белое клеенное платье ловко сидело на белых, пухлых плечах Клити. Она поглядела на учителя, и учитель кивнул головой. Тогда Клити проворковала своим нежным голосом:

По комнате пронесся одобрительный шепот, лицо Мак-Снэгли просияло, по серьезному лицу учителя пробежала тень, а на лицах, заглядывавших в окна, отразилось комическое разочарование. Млисс нервно перелистывала книгу и вдруг шумно захлопнула лежавшую перед ней популярную астрономию. Мак-Снэгли, предчувствуя что-то. глубоко вздохнул, в школьной комнате водворилось гробовое молчание, в окнах закричали ура, когда Млисс ударила по столу своим красным кулаком и закричала:

-- Это не правда. Я этому не верю.

Длинный дождливый сезон близился к концу. Весна выглянула в налившихся почках и запенившихся горных ручьях. В лесу запахло смолой. Азалии уже начинали распускаться. Холмик над Смитовой могилой подернулся нежной зеленью. На кресте всякий день менялись свежие венки из подснежников и ранункулов. На маленьком кладбище прибавилось несколько новых жильцов, но все они боязливо притаились в стороне, противоположной холмику Смита, все избегали суеверно этого соседства. Могила Смита стояла одиноко попрежнему.

"знаменитой драматической труппы", обещавшей почтеннейшей публике вместе с фарсами, "от которых можно умереть со смеху", также знаменитые мелодрамы в перемежку с пением, танцами и проч. и проч. Расклеенные повсюду афиши сильно заинтересовали местную молодежь. В школе обнаружилось волнение и пошли строить разные предположения. Учитель обещал Млисс, никогда еще ничего подобного не видавшей, сводить ее в театр из первое же представление он с ней "почтили театр своим присутствием".

Исполнение было ниже посредственности. Мелодрама была не на столько плоха, чтобы смешить, и не на столько хороша, чтобы растрогать. Но когда учитель, скучая, повернулся к девочке, он удивился и почувствовал что-то в роде укора совести, заметив потрясающее впечатление, произведенное на её живую, чуткую натуру.

Щеки её горели, маленький, страстный рот слегка приоткрылся под напором лихорадочного дыхания; длинные ресницы дрожали над широко-раскрытыми глазами. Она не смеялась жалким шуткам комика, потому что она вообще редко смеялась. Она не прибегала к деликатной помощи вышитого носового платка, подобно мягкосердечной Клити, которая в тоже время болтала со своим кавалером, и старалась привлечь внимание учителя. Но когда представление кончилось и маленькая сцена задернулась зеленой занавесью, Млисс глубоко и тяжело вздохнула и, обратив к учителю свое серьезное лицо, проговорила упавшим голосом: - "Ну, теперь домой!" и закрыла ресницами свои черные глаза, как бы для того, чтобы мысленно еще побыть в том мире фантазии, от которого ее отделяла зеленая занавеска.

По дороге к мистрис Морфер, учитель счел нужным выставить в смешном виде все представление. Он выразил надежду, что Млисс не думает, чтобы молодая особа, так прекрасно разыгравшая свою роль, была именно тою, за кого она себя выдавала, и серьезно любила джентльмена в красивом костюме. Потому что еслиб она была в него серьезно влюблена, то это было бы большим несчастием.

-- Почему? - спросила Млисс, вскинув ресницы.

и женой, сколько получают теперь, разыгрывая роли влюбленных, - т. е., если он еще не женат, или она не замужем за другим. По всей вероятности муж хорошенькой графини отбирает билеты при входе, или поднимает занавес, или зажигает свечи, или делает что нибудь в такой же степени элегантное и утонченное. А что касается молодого человека в изящном костюме, стоющем по крайней мере два или три доллара, (я знаю цену этой материи, из которой сделан его красный плащ, потому что покупал для своей комнаты) - что касается до этого красивого щеголя, Млисс, то очень может быть, что он в сущности добрый малый, и хотя, несомненно, иногда напивается до-пьяна, но не думаю, чтобы люди хорошо делали, пользуясь этим и подставляя ему синяки или прописывая грязные ванны, как это сделали с ним на этих днях. Как вы думаете?

Млисс, держась обеими руками за его руку, старалась заглянуть ему в глаза, но учитель упрямо отворачивался. Млисс имела некоторое понятие об иронии, так как сама иногда обнаруживала проблески юмора в своих речах и действиях. Но учитель продолжал говорить в таком же духе, пока они не дошли до дома мистрис Морфер. Отказавшись от приглашения мистрис Морфер зайти и выпить чего нибудь и прикрывая глаза рукой, чтобы не встретить вызывающого взгляда голубоокой сирены, он извинился и ушел.

Дня через три по прибытии драматической труппы, Млисс не пришла в школу. Когда классы кончились, учитель прибрал книги и собрался-было выйдти, как вдруг услышал возле себя тоненький голосок:

-- Господин учитель!

Учитель оглянулся и увидел лицем к лицу юного Аристида Морфера.

-- Извините, господин учитель, но я и Ликург, мы думаем, что Млисс опять дала тягу.

-- Что такое? - переспросил учитель с тою несправедливой раздражительностью, с которою мы всегда относимся к неприятным новостям.

-- Да то, что её нет дома, и мы с Ликургом видели, как она говорила с одним из приезжих актеров. и наверное она и теперь с ним. И вот еще что, господин учитель: вчера она говорила Ликургу и мне, что она может декламировать нисколько не хуже мисс Целестины Монморенси, и принялась нам рассказывать! Говорила, говорила...

-- С тем, у которого такая блестящая шляпа. И волосы. И золотая булавка. И золотая цепь.... описывал справедливый Аристид и ставил точки вместо запятых, спеша перевести дыхание.

Учитель взял шляпу и перчатки, чувствуя неприятное стеснение в горле и груди, и поспешил выйти. Аристид подскакивал возле него, стараясь попадать своими коротенькими ногами в такт крупным шагам учителя, как вдруг учитель неожиданно остановился, и Аристид наткнулся на него.

-- Где они разговаривали? - спросил учитель.

-- У Аркады.

-- Ступай домой. - сказал он мальчику. - Если Млисс там, приди к Аркаде и скажи мне. Если её там нет, оставайся дома. Ну, беги!

И коротконогий Аристид убежал стрелой.

Аркада стояла как-раз поперег дороги, - продолговатое здание, заключавшее в себе кегли, биллиард и ресторан. Когда учитель проходил через площадь, двое или трое встречных оглянулись и проводили его глазами. Он осмотрел свое платье, вынул платок и отер лицо, прежде чем войти в кегельную комнату. Там был обычный комплект праздношатающихся, поглядевших на него, когда он вошел. Один из них посмотрел на него так пристально и с таким странным выражением в лице, что учитель невольно остановился, и, приглядевшись, убедился, что то было его собственное отражение в большом зеркале. Это заставило учителя подумать, что быть может он немного взволнован, и потому он взял нумер "Знамени Красной Горы" с одного из столов, и старался успокоиться, пробегая столбцы объявлений.

Немного погодя, он прошел через кегельную и другия комнаты ресторана и вошел в биллиардную. Девочки нигде не было. В биллиардной у одного из столов стоял господин с лоснящейся шляпой на голове. Учитель узнал в нем агента драматической труппы. Он почувствовал к нему отвращение с первой встречи, вследствие его неприятной манеры носить волосы и бороду. Но тем не менее, он стал к нему лицем. Господин в глянцевитой шляпе узнал учителя, но прикинулся ничего не знающим и неподозревающим. Держа кий, он делал вид, что прицеливается в шар на середине биллиарда. Учитель остановился напротив него, и когда их глаза встретились, подошел к нему ближе.

-- Мне сказали, - начал он, - что Мелисса Смит, сирота и ученица моей школы, уговаривалась с вами насчет поступления в вашу труппу. Правда-ли это?

Господин в глянцевитой шляпе наклонился над биллиардом и ударил безцельно кием, так что шар пошел стучать по бортам. Обойдя кругом стола, он вынул шар из лузы и поставил на прежнее место. Затем, снова наметясь, спросил небрежно:

-- А если и так?

Учитель вздрогнул, оперся рукой в перчатке о биллиард и продолжал:

удалось спасти ее от жизни, которая была бы хуже смерти. - уличной жизни. Я считаю себя обязанным и теперь удержать ее от погибели. У нея нет ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры. Можете ли вы заменить ей семью и дать честный образ жизни?

Господин в лоснящейся шляпе поглядел на носок своего сапога, потом повел глазами кругом, желая найти кого нибудь, кто бы мог позабавиться вместе с ним комичностью того, что ему пришлось выслушать.

-- Она девочка странная, своенравная, - продолжал учитель, - но она лучше, чем кажется. Я думаю, что имею на нее некоторое влияние. И потому прошу и надеюсь. что вы не поведете дела дальше, но как порядочный человек, предоставите ее мне. Я готов...

Но тут опять что-то стало поперег горла учителя, и фраза осталась неоконченной.

Человек в лоснящейся шляпе понял по своему молчание учителя, и подняв голову с грубым хохотом, сказал громко:

нервное напряжение нашло себе исход, - и он ударил негодяя прямо в его усмехавшуюся физиономию. Удар отправил шляпу в одну сторону, кий в другую и разорвал перчатку на руке учителя. Он разсек угол рта нахала и испортил на некоторое время своеобразную форму его бороды.

Затем поднялись крики, проклятия, топот множества ног. Потом вдруг толпа раздалась и быстро последовали один за другим два резкие, отрывистые выстрела. Затем толпа сомкнулась вокруг его противника, и учитель остался один. Ему помнилось, впоследствии, что он снял левой рукой затлевшийся лоскут с правого рукава. Кто-то держал его правую руку. Он поглядел на нее и увидел кровь; кроме того увидел, что его пальцы судорожно сжимали рукоятку блестящого ножа. Он никак не мог вспомнить, откуда взялся этот нож.

Человек, державший его за руку, был Морфер. Он вел учителя к двери, но учитель упирался и силился выговорить запекшимися губами: "Млисс!"

-- Понимаю, друг, понимаю! - шептал ему мистер Морфер. - Она дома!

Желая остаться один, учитель обещал мистеру Морферу не искать встречи с агентом в эту ночь и простился с ним, повернув на тропинку к школе. Он удивился, увидев дверь отворенной, - и еще больше удивился, найдя в комнате Млисс.

Учитель, как я говорил выше, подобно всем чутким организмам, был болезненно самолюбив. Грубый намек, брошенный противником, все еще звучал в сто ушах. Может быть, не он один так объясняет его привязанность к девочке, привязанность нелепую, граничившую с дои-кихотством. Кроме того, разве она не добровольно отреклась от его авторитета и права его старой привязанности? И что все говорят про нее? Отчего он один не согласен со всеми? Разве не пришлось теперь и ему в душе согласиться с справедливостью всего, что они предсказывали? И ради кого и чего он, в трактире, затеял драку с каким-то проходимцем, и рисковал жизнью? Для чего? Что он этим доказал? Ничего. Что скажут люди? Что скажут его друзья? Что скажет Мак-Снэгли?

И в эти минуты недовольства и самообвинения, меньше всего ему хотелось бы встретить Млисс. Он однако вошел, но пройдя прямо к своему письменному столу, сказал девочке холодно, коротко, не глядя на нее, - что он занят и желает остаться один.

Она встала. Он сел к столу и закрыл лицо руками. Когда он поднял голову, она все еще стояла перед ним и смотрела ему в лицо с тревожным выражением в глазах.

-- Нет.

-- Ведь я для этого дала вам нож! - проговорила быстро девушка.

-- Нож? - спросил удивленно учитель.

-- Да, я дала вам нож. Я была там, под биллиардом. Видела, как вы его ударили. Видела, как вы оба упали. Он выронил нож. Я подала его вам. Почему же вы его не убили? - проговорила быстро Млисс, глядя на него во все свои темные глаза и порывисто взмахнув красной рученкой.

-- Да, - продолжала Млисс. - Еслиб вы у меня спросили, я бы сама сказала вам, что решилась уйдти с актерами. А почему ухожу? Вы не хотели мне сказать, что вы уходите. Я узнала. Я слышала, как вы говорили доктору. И я не хотела оставаться здесь одна, с Морферами. Лучше умереть!

И с драматическим жестом, как нельзя более подходившим к её внешности, к её характеру, она вытащила из-за пазухи пучек листьев и цветов и проговорила, задыхаясь от волнения, с тем странным произношением, свойственным дикой поре её жизни, которое являлось всегда снова в моменты сильного возбуждения.

-- Вот, вот ядовитое растение, которое, вы говорили, может убить. Я уйду с актерами, или съем это и умру... Мне все равно. Только здесь я не останусь. Я всех их презираю. Они все меня ненавидят. Разве вы... вы ушли бы от меня, еслиб тоже не ненавидели меня?

Страстная молодая грудь тяжело дышала, крупные слезы дрожали на длинных ресницах, но Млисс смахнула их углом передника, как будто оне были надоедливые осы.

травы довольно, чтобы убить, и я всегда носила ее с собой... И она ударила себя в грудь крепко стиснутым кулачком.

Учителю вспомнилось пустое место рядом с могилой Смита. Он поднял глаза на страстную маленькую фигурку, стоявшую перед ним. Схватив её руки своими обеими руками и глядя прямо в её честные глаза, он сказал:

-- Лисси, хочешь пойти со мной!

"О, да!"

-- Но только сегодня же - сейчас!

И рука-об-руку они пошли вдоль дороги, - той самой узкой тропинкой, которая однажды привела её усталые ножки к дверям учителя, и по которой она уже никогда не пойдет одна. Над ними ярко светили звезды... Урок кончился, и двери школы "Красной Горы" закрылись за ними навсегда.