Наследница

Первый признак эксцентричности завещателя проявился, если не ошибаюсь, весной 1854 года. В эту пору он был обладателем большого имения, заложенного одному из его приятелей, и довольно миловидной жены, на расположение которой имел притязание другой приятель. Однажды оказалось, что он втихомолку вырыл или велел вырыть, перед дверью своего дома, глубокую яму, куда в течение вечера попадало несколько человек его приятелей. Это обстоятельство, неважное само по себе, как-будто указывало на известную юмористическую складку ума, которая могла бы сослужить ему службу в литературе, но любовник его жены, который при падении в западню сломал себе ногу, взглянул на дело иначе.

Несколько времени спустя, сидя у себя за обедом, в обществе некоторых других приятелей своей жены, чудак вдруг извинился, встал и вышел, а чрез минуту стоял уже на улице, под окном, с трубою от водяного насоса в руках и преспокойно поливал честную компанию.

Была попытка предать этот поступок общественному суду, но большинство граждан "Ред-Дога" (Красной собаки), разумеется, из тех, которые не сидели тогда за столом, решили, что каждый волен забавлять своих гостей, как находит лучшим. Были, впрочем, и намеки на ненормальное состояние ума; жена рассказывала о нем такия вещи, которые могли быть приписаны только помешательству; искалеченый любовник утверждал, основываясь на собственном опыте, что если она не уйдет от мужа, нельзя поручиться, чтобы у нея все члены остались целы и невредимы; а кредитор по закладной, опасаясь дальнейшого повреждения имущества, наложил на него запрещение.

Но предмет всех этих толков решил все дело по своему... Он скрылся.

Когда мы вторично услыхали о нем, он каким-то, ему одному известным, путем уже успел избавиться, как от жены, так и от имущества. Он жил один в Роквиле, за пятьдесят миль от нас, и был - издателем газеты. Оригинальность, выказанная им в вопросах его личной жизни, в применении к политике на столбцах "Роквильского авангарда" положительно не имела успеха. Забавно преувеличенный рассказ, где однако в точности излагалось, каким образом кандидат оппозиции убил китайца, занимавшагося у него стиркой, вызвал, я должен сознаться, грубое нападение и драку. Чисто вымышленное описание религиозного торжества в Каловере, на котором шериф этого графства - известный атеист - будто бы исполнял должность старшого проповедника, повело лишь к тому, что оффициальные объявления стали помещаться в другой газете.

Среди всей этой путаницы и неудач, он внезапнр умер. Тут-то обнаружилось явное доказательство его безумия: он завещал все свое имущество служанке в местной гостиннице, некрасивой девушке, с лицом покрытым веснушками. Нелепость этого поступка приняла серьезные размеры, когда в числе отказанного имущества оказались тысяча паев компании "Восходящее Солнце", которая дня два спустя после смерти завещателя, когда все еще хохотали над его уморительным благодеянием, внезапно разбогатела и получила известность. Имущество, так легкомысленно брошенное, теперь ценилось в три миллиона долларов. Надо отдать справедливость предприимчивости и энергии жителей недавно основанного и уже процветающого Роквиля - между ними, вероятно, не нашлось бы ни одного, кто не чувствовал бы себя способным лучше наследницы распорядиться имуществом покойного чудака. Некоторые из них сомневались, в силах-ли они содержать семью; другие, будучи выбраны в присяжные и, быть может, через-чур глубоко сознавая связанную с этим ответственность, уклонились от пополнения общественного долга; еще несколько лиц отказались от мест с небольшим содержанием, но не нашлось ни одного, кто отказался бы заступить место Пегги Моффет - наследницы трех миллионов.

Завещание, как водится, стали оспаривать. Во-первых, вдова, которая, как теперь оказывалось, не была формально разведена с покойным; затем четыре двоюродных братца, увы! слишком поздно оценивших нравственные и материальные достоинства умершого родственника. Но скромная наследница - замечательно некрасивая, простая и неотесанная девушка из западного края - выказала неодолимое упорство в отстаивании своих прав. Она отвергла все попытки войти с ней в соглашение. Все сомневались в её способности управиться с такой уймой денег. Врожденное чувство справедливости подсказывало однако местному населению, что ей следует дать триста тысяч долларов - с тем, чтоб она удовольствовалась ими.

-- Она и те, разумеется, бросит какому-нибудь треклятому негодяю, но дать три миллиона подлецу за то, что он сделает ее несчастною, - это уж через-чур много. Одно искушение мошенникам.

Единственный голос, раздавшийся против этого решения, принадлежал Джэку Гемлину, который с сардоническою усмешкой на губах возразил говорившему:

-- А что еслибы в пятницу вечером, когда вы у меня выиграли двадцать тысяч долларов, я, вместо уплаты, поднялся бы на дыбы и стал говорить: "Слушайте, Виль Ветерсби, вы сущий безумец, провал вас возьми! Если я отдам вам эти двадцать тысяч - вы наверное оставите их в игорном доме в Сан-Франциско, или проиграете первому шуллеру, на которого нападете. Вот вам тысяча - этого довольно, чтобы бросить собаке под хвост - берите деньги и убирайтесь к чорту!" - Положим, мои слова были бы чистейшая правда, и вы сами знали бы это, но честно-ли бы я поступил в вами?

-- Сравнение неудачное! вскричал Ветерсби: - я выиграл деньги на чистоту, выложил на ставку свои собственные.

Ветерсби невнятно пробормотал что-то в ответ.

-- Верьте мне, дружище, сказал Гемлин, положив ему на плечо свою руку: - каждая девушка ставит весь свой капитал, как бы её игра ни была мелка. Еслиб она вооружилась картами вместо чувств, еслиб она ставила деньги, а не тело и душу, - ручаюсь головой, не уцелело бы ни одного банка на всем протяжении отсюда до Сан-Франциско! Вот что!

Часть этого разговора была передана самой Пегги Моффет, только, боюсь, далеко не в такой чувствительной форме. Лучший адвокат в Сан-Франциско, приглашенный защищать интересы вдовы и родственников покойного, воспользовался свиданием с наследницею, чтобы указать ей. что она поставлена в положение чуть ли не преступницы, незаконно воспользовавшейся расположением полу-умного старика, чтобы выманить у него состояние, и намекнул, что репутация её окончательно погибнет, если она, чтобы отстоять свое право, доведет дело до суда. Говорят, будто Пегги, которая мыла в это время тарелку, вдруг остановилась, и крутя полотенцо вокруг пальцев, устремила на адвоката свои маленькие бледно-голубые глаза.

-- Так вот что люди-то лопочут? сказала она.

-- К сожалению, я должен сознаться, любезная моя мисс Моффет, что свет злоречив, ответил адвокат и прибавил с пленительной откровенностью: - Не скрою и того, что мы, юристы, изучаем мнение света, следовательно таков же будет взгляд и с нашей стороны.

-- Когда так, храбро сказала Пегги: - значит, все равно придется идти в суд защищать свою честь, так уж я лучше прихвачу и три миллиона.

Если верить слухам, Пегги заключила речь желанием "задать трепку" своим клеветникам и с словами: "вот я какова" - окончила беседу катастрофой для тарелки, оставившей жестокую метку на лбу юриста-собеседника. Но этот рассказ, очень популярный в пивных и закусочных, не нашел подтверждения в высших сферах. Более достоверной казалась легенда о свидании Пегги с её собственным адвокатом. Он объяснял ей, как выгодно было-бы для нея указать, разумную причину странного великодушия завещателя.

-- Хотя закон, говорил он, - не уничтожает и не признает завещания из-за повода, по которому оно составлено, все же это будет иметь большой вес в глазах судьи и присяжных, - особенно, если будут настаивать на помешательстве. Подумайте, как было бы хорошо доказать, что завещатель поступил вполне естественно и логично. Между нами, мисс Моффет, вы, конечно, знаете, почему покойный Байзейт наделил вас с такой удивительной щедростью.

-- Нет, не знаю, решительно ответила девушка.

-- Подумайте хорошенько. Не выражал ли он вам - разумеется, это останется между нами, хотя я, право, не вижу причины, почему не сказать этого и всем - не выражал ли он вам чувств такого свойства, которые могли быть в связи с будущими супружескими отношениями?

Тут большой рот Пегги медленно открылся, обнажив неровные зубы, и она прервала его речь.

-- Вы хотите сказать, что он намерен был жениться на мне - нет!

-- Понимаю. Но не предлагал ли он вам какого-нибудь условия? - Само собой закон имеет в виду только условия, выраженные в духовной, - но для подтверждения ваших прав было бы весьма полезно знать - не ставил-ли он каких-нибудь условий, передавая вам свое имущество?

-- Вы хотите спросить, не требовал-ли он от меня чего-нибудь взамен?

-- Вот именно, любезная мисс, - вот именно...

Лицо Пегги приняло с одной стороны темно-багровую тень, с другой посветлее - вишневую, нос сделался пунцовым, а лоб горел, словно стручок индейского перца. Для довершения эффекта этой некрасивой и неизящной формы её мучительного ощущения, она молча стала вытирать руки о платье.

-- Понимаю, поспешил успокоить ее адвокат. - Все равно, что бы ни было. - но условие вы исполнили?

-- Нет, с изумлением возразила Пегги: - как же я могла исполнить до

Тут уж адвокат вспыхнул и не знал, как ему быть.

-- Он сказал мне одну вещь и условия свои поставил, продолжала Пегги с твердостью, хотя ей очевидно было неловко: - только это никого не касается, кроме его да меня. Ни вам нет дела до этого, ни другим.

-- Но, любезная мисс Моффет, если эти условия явно доказывают, что он был в здравом уме, вы вероятно согласитесь открыть их, хотя бы только для того, чтобы доставить себе возможность исполнить его волю.

-- А если суд не останется ими доволен? - лукаво спросила Пегги. - Ну, как он найдет их странными? Что тогда?

Таким образом у защиты был отнят последний рессурс. Дело перешло в суд. Кто не помнит, как в течение шести недель, оно было насущною пищею Каловерского графства, как целых шесть недель умственная, нравственная и духовная правоспособность Джемса Байвейза распорядиться своим имуществом, обсуждалась в зале суда со всеми формальностями ученого невежества, и в трактирах и у костров под открытым небом, с предразсудкам присущими невежеству неграмотному и независимому. К концу этого срока, когда путем логических выводов суд пришел к убеждению, что, по меньшей мере, девять десятых населения графства безвредные сумасшедшие, и у всех же остальных обитателей разум тоже как будто пошатнулся на своем основании, измученных присяжных окончательно победило в один прекрасный день появление в зале суда самой Пегги.

Она никогда не была красива, но волнение и неловкая попытка принарядиться выставили её недостатки в таком ярком свете, что она казалась просто безобразной. Каждая веснушка на её лице выдавалась отдельно: её бледно-голубые глаза, не дававшие никакого понятия о силе её характера, смотрели нерешительно, перебегая от одного к другому, наконец с смущением остановились на судье; непропорционально большая голова кончалась самою мизерною светлою косичкою посреди узких плеч, и казалась такою же жесткою и неинтересною, как деревянные шары на решетке, у которой она сидела. Присяжные, которым в течение почти шести недель истцы изображали ее хитрою и лукавою очаровательницею, подточившей слабеющий разсудок Джемса Байвейза, возмутились все до одного. Она была так страшно дурна, что даже три миллиона едва-ли могли вознаградить за такое безобразие, - думалось каждому.

-- Если деньги ей даны, то она заслужила их, братцы; это верно, сказал старшина присяжных. - Тут не было никакой поблажки со стороны старика.

Когда присяжные удалились, все сознавали, что репутация девушки спасена. Когда же они вернулись в залу объявить приговор, оказалось, что ей присуждены три миллиона, как бы в виде возмездия за клевету.

Она получила деньги. Но те, кто ожидал, что она будет сорить ими, очень ошиблись. Напротив, стали поговаривать, что она до крайности скупа. Добрейшая Стайвер, из "Ред-Дога", которая вызвалась сопровождать ее в Сан-Франциско, чтобы помочь ей сделать закупки, громко выражала свое негодование:

-- Она так трясется над двумя пенсами, как я не стала бы - и над пятью долларами. В "Городе Париже" она ничего не купила, потому, изволите-ли видеть, что дорого очень: а нарядилась сущей дурой, в какой-то дешевой лавке готового платья в Рыночной улице. А мы то с Джен, как трудились для нея, сколько времени на нее потратили, и хоть бы она что-нибудь подарила Джен.

Общественное мнение, видевшее один разсчет в обязательности этой дамы, нисколько невозмутилось такою невыгодною развязкою; но когда Пегги отказалась пожертвовать что-нибудь на уплату долга, лежавшого на новой пресвитерианской церкви, и даже не захотела взять акций Союзного Канала, который многими считался делом настолько-же святым как и верным, - она почти утратила популярность.

Сама она оставалась по прежнему равнодушной к общественному мнению. Она наняла небольшой домик, поселилась в нем с служившею некогда вместе с нею старою женщиною, на условиях полнейшого равенства, и сама управляла своими капиталами. Желал бы я иметь право и тут похвалить её благоразумие, но, к сожалению, она делала крупные ошибки. То же упорство, какое она выказала, отстаивая свои права, проявлялось и теперь в её неудачных затеях.

Она просадила двести тысяч долларов на истощенную шахту, которую начал разработывать покойный завещатель. Она поддерживала плачевное состояние "Роквильского авангарда" долго после того, как он перестал интересовать даже своих врагов; она не закрывала Роквильской гостинницы, хотя посетители давно уже бросили ее; она лишилась содействия и расположения своего компаньона капиталиста из-за пустого недоразумения, в котором выказала себя упрямой и не хотела сознаться в вине; наконец у нея было три процесса на руках, которые можно было бы уладить за безделицу. Я отмечаю эти недостатки, чтобы показать, что она была вовсе не героиня: но теперь опишу её историю с Джэком Фолинсби, из которой видно, что она едва-ли была женщина дюжинная.

Этот красивый распутный шатун носился по окрестностям "Ред-Дога" в вихре развлечений, и кончил тем, что очутился, в виде развалины, хотя и нелишенной привлекательности, в ветхой избушке, невдалеке от девственного жилища Пегги Моффет. Бледный, истощенный всякими излишествами, с голосом, дрожащим от особой чувствительности, более или менее развитой употреблением возбудительных средств, он томно прозябал, не зная куда девать время и почти не имея соседей. В таком обаятельном общем неглиже, нравственности, костюма и чувства, он явился к Пегги. Он стал сопровождать ее, ковыляя вслед за нею по улицам местечка, и видя эту степенную парочку: Джэка - разговорчивого, но страждущого повидимому от раскаяния, стыда и болезни, и Пегги с разинутым ртом, неуклюжую и раскрасневшуюся от восторга, зоркие жители "Ред-Дога" выразительно подмигивали друг другу. Никто не знал, что происходило между ними, но все заметили, что в один прекрасный летний день Джэк проехал по главной улице "Ред-Дога" в открытом кабриолете рядом с наследницей трех миллионов. Джэк немного покачивался, но правил с остатками прежней грации, а мисс Пегги, в огромной шляпе с лентами жемчужного цвета, чуть-чуть потемнее её волос, держа короткими пальцами в розовых перчатках букет желтых роз, рдела чистейшим малиновым цветом от конфузливого восхищения. Они выехали из шумного города и углубились в лес, любуясь багряным блеском заката. Сами они, положим, не представляли красивой картины, но все же, когда темная сень высоких сосен приняла их в свои недра, рудокопы опирались на свои заступы и работники бросали свое дело, чтобы посмотреть им вслед глазами, влажными, быть может, от яркого отблеска вечерней зари, а может быть и оттого, что эти люди сами были молоды и им жилось также весело.

Луна стояла уже высоко, когда наша парочка вернулась с катанья. Многие разсчитывали поздравить Джэка с счастливою переменою судьбы в близком будущем, но испытали грустное разочарование. Благополучно доставив свою даму обратно в её дом, он уехал из "Ред-Дога". От Пегги также не было поживы любопытным. Прошел день-другой, - она не изменяла обыденного хода своей жизни, просадила еще две тысячи с лишком на неудачные спекуляции и все также строго соблюдала экономию в своих личных расходах. Миновали недели, а развязки романической идиллии не предвиделось. Никто ничего не знал, пока наконец Джэк, спустя месяц, не появился в Сакраменто с бильярдным кием в руках и сердцем преисполненным горького негодования.

-- Создаюсь вам, джентльмены, по секрету, - говорил он в кружке сочувствующих ему игроков. - я был так же нежен к этой веснушковатой, красноглазой девице с волосами цвета свечного сала, как будто... как будто она актриса! Не скрою и того, что, насколько я знаю женщин, она была расположена ко мне не менее нежно. Смейтесь, однако это так. В один прекрасный день, я повез ее кататься в кабриолете - во всем параде, как подобает - и на дороге сделал ей формальное, точно лэди какой, предложение. И что же она мне отвечала? вскричал Джэк с истерическим хохотом. - Провал ее возьми! она предложила мне елю, с вычетом того времени, когда я не буду дома!

Взрыв хохота, вызванный этим откровенным признанием, не успел еще стихнуть, как вдруг спокойный голос спросил:

-- А вы что сказали на это?

-- Что сказал? отвечал Джэк: - сказал, чтобы она убиралась... к чорту с своими деньгами.

-- Однако, - продолжал спокойный голос, - говорят, будто вы просили у нея взаймы двести пятьдесят долларов, чтобы ехать в Сакраменто и... получили.

-- Кто это говорит? закричал Джэк. - Кто этот наглый лгун?

Водворилось мертвое молчание. Гемлин, которому принадлежал спокойный голос, лениво достал из под стола кусок мела, и потирая им кончик своего кия, тихо но внушительно произнес:

-- Это говорил мой старый приятель, живущий в Сакраменто; у него деревянная нога, один глаз, всего три пальца на правой руке и чахоточный кашель. Разумеется, он не может отстаивать себя сам и потому предоставляет это мне. Итак, для упрощения дела, продолжал Гемлин, вдруг отложив в сторону кий и устремив на собеседника свои хитрые, черные глаза: - скажем, что это говорил я.

Боюсь, что эта история - правдива она или нет - не способствовала популярности Пегги в обществе, где беззаботность и щедрость заменяли все другия добродетели. Возможно и то, что поселок "Род-Дог" был не свободен от предразсудка, который разочарование вызывает и у более цивилизованных любителей устраивать браки.

В течение следующого года Пегги предприняла еще несколько безумных спекуляций и также понесла большие потери. Повидимому, ею овладела жажда во что бы то ни стало увеличить свой капитал. Наконец, было объявлено, что она намерена открыть вновь злополучную Роквильскую гостинницу и сама заняться хозяйством. Как ни казалось подобное предприятие дико в теории, на практике оно как будто обещало успех. Разумеется, много способствовали этому её практическия познания в ведении дела, но еще более её строгая расчетливость и неутомимая деятельность. Владетельница миллионов стряпала, стирала, служила за столом, стлала постели и трудилась как простая служанка. Это любопытное зрелище привлекло посетителей. Доход гостинницы возрастал по мере того, как уменьшалось уважение к хозяйке. Не было того нелепого анекдота о её скаредничестве, который не нашел бы полной веры. Утверждали даже, что она не раз носила сама багаж приезжих в их комнаты, чтобы получить вознагражднние, которое дается носильщику. Она отказывала себе в самом необходимом. Одевалась она бедно, ела скудно, но гостинница давала хороший доход.

Некоторые предполагали, что она помешана; другие качали головой и говорили, что на завещанном ей богатстве тяготеет проклятие. Полагали также, судя по её виду, что она недолго проживет, при таком чрезмерном напряжении сил, и толковали уже о том, кому в конце концов достанется пресловутое наследство.

Одному Гемлину посчастливилось выяснить свету как этот, так и другие относящиеся к ней вопросы.

В одну бурную декабрьскую ночь он находился в числе посетителей Роквильской гостинницы. В течение предыдущей недели он занимался своею благородною профессиею в "Ред-Доге" и, говоря картинным языком одного из администраторов, "очистил все карманы в городе", оставив в покое только кондуктора омнибусов.

После такого крупного выигрыша, разумеется, все существо игрока было проникнуто умилительным спокойствием; он даже говорил ленивее и хладнокровнее обыкновенного. В полночь, когда он уже собирался лечь, его не мало изумил легкий стук в дверь, - а затем появление в его комнате самой мисс Пегги - хозяйки Роквильской гостинницы.

её скаредничестве и жадности. И теперь, в грязном ситцевом платье, еще пропитанном запахом кухни, пунцовая от смущения и жара у плиты, она, конечно, не представляла собою ничего привлекательного. За то она, по крайней мере, ничем не рисковала, несмотря ни на поздний час, ни на одинокость свою, ни на дурную славу того, кто находился пред нею. Но кажется именно это сознание и увеличивало её смущение.

-- Мне нужно сказать вам пару слов наедине, мистер Гемлин, начала она, сев без приглашения на кончике чемодана: - иначе я не безпокоила бы вас. Это самая подходящая минута - с восхода солнца и до сих пор я занята в кухне.

Она остановилась, очевидно чувствуя себя неловко и как будто прислушиваясь к дождю, который стучал по стеклам, застилая водяной пеленой непроницаемый мрак зимней ночи. Потом она погладила руками платье на коленях, и совсем некстати заметила:

-- Экий дождь!

Гемлин ответил на это только тем, что зевнул и начал снимать сюртук.

делать это. Не много таких, которые скажут за меня доброе слово, продолжала она, опустив глаза на колени и водя указательным и большим пальцами вдоль шва на платье.

Её нижняя губа слегка задрожала и, тщетно поискав забытый носовой платок, она, наконец, подняла подол и отерла им свой вздернутый нос, но в глазах, которые она обратила на собеседника, еще стояли слезы. Джэк, в это время уже снявший сюртук, остановился разстегивать жилет и посмотрел на нее.

-- Если дождь не перестанет, в Нортсфорке, пожалуй, может сделаться наводнение, - заметила Пегги, точно извиняясь и посмотрела в окно.

Гемлин заметил, что дождь перестал, и принялся разстегивать жилетку.

-- Я хотела просить вас насчет... насчет Джэка Фолинсби, торопливо заговорила Пегги. - Он опять болен и очень слаб. Денег он проигрывает кучу то тут, то там, но по большей части вам,

-- Что дальше? холодно спросил игрок.

-- Видите, я думаю... если вы мне друг, не попросить-ли мне вас, чтобы вы отвадили его от себя, сказала Пегги с притворным смехом. - Вы это можете. Не дозволяйте ему играть с вами.

-- Мисс Маргарета Моффет, ответил Гемлин, спокойно и методично снимая с себя часы и принимаясь заводить их: - если вы так горячо сочувствуете Джэку, то удалите его от меня сами. Вам это сделать гораздо легче, чем мне. Вы богатая женщина! Дайте ему достаточно денег, чтобы сорвать мой банк, или окончательно раззориться, но не давайте ему средства вертеться вокруг меня, в надежде, что ему повезет. Плохая афера, мисс Моффет... плохая афера.

Более возвышенная натура не поняла бы или возмутилась-бы этими словами и грустными истинами, которые лежали в основе их. Но Пегги поняла все и молча сидела в безнадежном унынии.

вас убивают. Он скоро справится со всем. Я не потому говорю это, чтобы самому обыграть его. Как скоро он станет на ноги, он живо махнет в Сан-Франциско и там просадит все деньги в первоклассном игорном доме. Я не думаю, чтобы вам удалось исправить его; но, может быть, вам повезет и он умрет раньше, чем спустит все ваши деньги. Но теперь вы можете его осчастливить, и так как, на мой взгляд, вы втюрились в этого молодца по уши, то вам и самой не будет неприятно выйти за него замуж.

Вся кровь сбежала с лица Пегги.

-- Оттого-то я и не могу дать ему эти деньги, тихо промолвила она, - а без них он не хочет на мне жениться.

Гемлин опустил руку, которою растегивал последнюю пуговицу жилетки.

-- Нет, не могу.

-- Отчего?

-- Оттого... оттого, что люблю его.

Гемлин снова застегнул жилетку и терпеливо сел на кровать. Пегги встала и неловко придвинула чемодан поближе к нему.

условием. Он не писал этого, а так сказать, на словах. Я обещала ему, что исполню, мистер Гемлин, в этой самой комнате, у этой самой кровати, на которой вы сидите, - тут он и умер...

Гемлин был суеверен, как все почти игроки. Он поспешно встал и сел на стул у окна. Тут порыв ветра потряс раму, точно будто за окном недовольный дух Байвейза подтверждал свое последнюю волю.

-- Не знаю, помните ли вы его, говорила Пегги с жаром. - Он много страдал на своем веку. Все изменили ему, кого он любил - жена, родственники, друзья! При других он показывал, будто это ему ни по чем; по со мною, бедной служанкой, он говорил все, что было у него на душе. Я никому не заикалась об этом... Я не знаю, отчего он говорил именно мне... никогда, - помоги мне Боже! - никогда не поделюсь с тем, кого полюблю, будь то мужчина или женщина. Я не думала, мистер Гемлин, что мне трудно будет сдержать свое обещание; я была так бедна, и ни от одной живой души, кроме него, не слыхала доброго слова.

-- Только те, которые зароботывала сама! Выслушайте меня, мистер Гемлин; когда Джэк сделал мне предложение, я обещала давать ему столько, сколько, по моему расчету, могла зарабатывать сама. Он уехал, был болен и нуждался. Тогда я поселилась здесь и открыла гостинницу. Я знала, что она даст доход, если хорошенько поработать. Не смейтесь, пожалуйста, надо мною. Я работала усердно и доходы были... но от капитала я не брала, ни Боже мой! Все, что я зарабатывала, трудясь день и ночь, все я отдавала ему! Право так, мистер Гемлин. Я не безжалостна к нему, как вы думаете; хотя, разумеется, могла бы быть добрее, я знаю.

Гемлин встал, надел опять преспокойно сюртук, часы, шляпу, пальто и, когда был совсем готов, обратился к Пегги.

-- Вы хотите сказать, что все деньги, какие зароботывали здесь, отдавали этому херувиму?

-- Он не знал, откуда я беру их. О! мистер Гемлин, он не знал этого.

-- Да он-же не знал этого! Он не взял бы, скажи я ему правду.

-- Нет, скорей умер-бы! серьезно подтвердил Гемлин. - Он так впечатлителен, милейший Джэк Фолинсби, что брать деньги даже с меня почти убивает его. Но где же витает этот ангел, когда не борется с чудищем на зеленом поле и, так сказать, виден невооруженному глазу?

-- Он... он живет здесь, вспыхнув ответила Пегги.

-- О! Так вы обещаете? Вы поговорите с ним и возьмете с него обещание?

-- Само собой! спокойно ответил Гемлин.

-- Не забудьте, что он болен... очень болен. Его комната No 44 - в самом конце корридора. Не лучше ли мне проводить вас?

-- Я найду и один.

-- Как родной отец, - смиренно ответил Гемлин, отворяя дверь и выходя в переднюю; но вдруг остановился, обернулся назад и протянул ей руку.

Пегги взяла ее робко. Она не знала, как принять это, за шутку или за серьезное, а черные глаза его, в которые она тщетно всматривалась, не сказали ей ничего. Но он крепко пожал ей руку и тотчас ушел.

Комнату он отыскал легко. Слабый кашель и ворчливый протест были ответом на его стук в дверь. Он без церемонии вошел. Его ошеломил тяжелый запах лекарства и чего-то крепкого, спиртуозного. Джэк лежал на кровати, полуодетый. У него ввалились глаза, его било, как в лихорадке, горячее его дыхание отзывалось разложением.

Гемлин стоял пораженный.

-- Я тут, и хочу, чтоб вы встали!

-- Не могу, Гемлин. Я совсем пас.

Он протянул дрожащую руку к стакану, наполовину наполненному какою-то подозрительною жидкостью с крепким запахом, но Гемлин остановил его.

-- Хотите вернуть две тысячи долларов, которые проиграли?

-- Так встаньте и женитесь на женщине, что там внизу.

Фолинсби засмеялся не то пстерично, не то насмешливо:

-- Она не даст мне их!

-- Но я дам.

-- Я!

Пытаясь беззаботно засмеяться, Фолинсби с трудом поднялся на дрожащия, опухшия ноги. Гемлин пристально посмотрел на него и посоветовал ему опять лечь.

-- Можно и завтра, - сказал он: - и тогда...

-- А если я не захочу?

-- Так я выступлю вперед и отте

Но Гемлин был избавлен от такого неблагородного поступка. В эту же ночь колеблющийся уже дух Джэка Фолинсби улетел на крыльях смерти. Никто не знал, когда и как это произошло. Навсегда осталось неизвестно - волнение ли по поводу предстоящей женитьбы, или слишком большая доза успокоительного ускорили его кончину. Я только знаю, что когда пришли будить его на следующее утро, лучшее что осталось от него - лицо, еще красивое и молодое, смотрело холодно и неподвижно в полные слез глаза Пегги Моффет.

-- По делом мне; это наказание, шепотом сказала она Гемлину: - Бог знал, что я нарушила свой обет и все свои деньги отказала ему.

Она, впрочем, не надолго пережила его. Неизвестно, исполнил-ли Гемлин на деле то, на что намекал Джэку Фолинсби в ночь его смерти: но он всегда оставался её другом и был её душеприкащиком. Все свое имущество она, однако, отказала дальнему родственнику Джэка Фолинсби, и, таким образом, эти миллионы были навсегда потеряны для "Ред-Дога".