Трое бродяг

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Трое бродяг (старая орфография)

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

БРЭТ-ГАРТА.

С биографическим очерком и портретом автора.

Книга VII.

РОМАНЫ, ПОВЕСТИ.
РАССКАЗЫ.

Издание т-ва И. Д. Сытина.

Трое бродяг.

-- А! так это ты? - заметил редактор.

Китайчонок, к которому относились эти безцельные слова, отвечал по своему обыкновению с буквальной точностью.

-- Что правда, то правда! - с убеждением воскликнул редактор. - Едва ли на все Тринидадское графство найдется второй такой бесенок, как ты. Ну-с, так в следующий раз не скребись у дверей, как сурок, а прямо входи в комнату.

-- В последний раз, - кротко возразил Ли-Ти, - я стук-стучался. Вам не нлавится стук-стучаться. Вы говолите - точь в точь дятел.

В самом деле, положение редакции Тринидадского Вестника, помещавшейся на небольшой просеке в сосновом бору, особенно способствовало такого рода недоразумениям. Вдобавок точное подражание дятлу являлось одним из многоразличных талантов Ли-Ти.

Не отвечая последнему, редактор принялся дописывать начатую записку. При этом Ли-Ти, как бы внезапно припомнив что-то, приподнял служивший ему карманом длинный рукав и небрежно, наподобие фокусника, вытряхнул на стол письмо. Редактор вскрыл его, предварительно бросив мальчику укоризненный взгляд. Письмо оказалось обычной просьбой одного из подписчиков - некоего земледельца по имени Джонсона - отметить в газете гигантскую редьку, вырощенную подписчиком и отправленную им с подателем письма.

-- А редька-то где же, Ли-Ти? - с подозрением спросил редактор.

-- Нету у меня. Сплосите меликанских мальчиков.

-- Что-о?

Здесь Ли-Ти снизошел объяснить, что, проходя мимо школы, он подвергся нападению школьников, при чем большая редька, представлявшая собой, по обыкновению всех чудовищных продуктов калифорнской почвы, просто-напросто комбинацию из уплотненной воды, - была раздавлена в свалке о чью-то голову. Редактор воздержался от упреков в мучительном сознании, что его разсыльный подвергается правильной травле.

Возможно также, что он в душе готов был согласиться с тем, что редька, не выносящая рукопашной, не заслуживает рекомендации.

-- Вы можете солгать, все лавно как Джонсон, - ободряюще посоветовал Ли-Ти. - Он вас надувает гнилой длянью, а вы надувайте меликанцев, все лавно как он.

Редактор хранил полное достоинства молчание пока не надписал адреса на письме.

-- Отнесешь это м-с Мартин, - сказал он, подавая письмо мальчику, - да смотри держись подальше от школы. Также постарайся миновать прииск, если люди сейчас за работой, да еще, если только дорожишь своей шкурой, избегай хижины Фланигана, которую ты едва не поджег на-днях этим своим фейерверком. Остерегайся собаки Баркера на перекрестке, да ступай стороной от большой дороги, если увидишь, что из шахты выходит народ.

Спохватившись, что он заградил таким образом мальчику все подходы к жилищу м-с Мартин, он добавил:

-- Лучше всего, ступай кружным путем через лес, где уж, наверно, никого не встретишь.

Мальчик метнулся в открытую дверь, а редактор простоял с минуту, с сожалением глядя ему вслед. Он полюбил своего маленького protégé с того самого дня, когда злополучный сиротка, прижившийся в китайской прачечной, был задержан негодующими рудокопами в качестве заложника за плохо вымытое белье. К сожалению, другая компания рудокопов, в равной степени недовольных китайцами, разнесла в то же время прачечную и разогнала её обитателей. В течение нескольких недель мальчик был потехой и приживальщиком прииска - выносливой мишенью добродушных насмешек и жертвой то небрежного равнодушия, то безразсудной щедрости. Ли-Ти принимал поочередно тумаки и полудоллары с одинаковой стоической невозмутимостью.

Тем не менее под влиянием этой системы он мало-помалу утратил покорность и воздержность, являвшияся частью отцовского наследия; и принялся в свою очередь изощрять свои мозги против своих мучителей, пока им, наконец, не надоели и его и свои собственные выдумки. Между тем они не знали, куда его девать. Красивая желтая кожа закрывала ему доступ в "белое народное училище"; с другой стороны, хотя он в качестве язычника и имел законное право на содействие воскресной школы, тем не менее родители, охотно дающие взносы на просвещение язычников дальних стран, не желали видеть его товарищем своих детей на родине. В этот критический момент редактор предложил взять его в качестве разсыльного. Ли-Ти сразу начал себя вести, как подлинный бесенок. Он заливал чернилами все, что попало, за исключением печатного станка; выцарапывал на свинцовых полосах китайския слова с обидным значением, печатал их и расклеивал по всей конторе; сыпал трут в трубку фактора; и видали даже, как он глотал петит просто-напросто в виде дьявольской забавы. Как посланный, он был проворен, но ненадежен. Редактору как-то удалось уговорить доброжелательную жену фермера Мартина взять его к себе на пробу, но на третий же день Ли-Ти сбежал из дому. Однако редактор не унывал, и в посланном ей письме именно и заключалась просьба сделать вторичную попытку.

Он все еще продолжал разсеянно всматриваться в лесную чащу, когда заметил легкое движение - хотя и без всякого шума - в ближнем кусте орешника, из которого вслед за тем выскользнула крадущаяся фигура. Редактор тотчас же узнал "Джима", известного бродягу-индейца, связанного с цивилизацией поселка единственным звеном - "огненной водой", ради которой он бросил Reservations {В С. Америке - земельный запас или государственный земельный фонд, из которого раздаются участки индейцам, желающим бросить кочевую жизнь и заняться сельским хозяйством.}, где она была запретным плодом, и родные лагери, где она была еще неизвестна. Не подозревая о соседстве безмолвного наблюдателя, Джим опустился на четвереньки, попеременно приникая к земле то ухом, то носом, подобно животному на следу. Удовлетворившись результатом, он встал на ноги и, наклонившись вперед, двинулся прямо к лесу упорной ровной рысью. Несколько секунд спустя, за ним последовала его собака - дикий, робкий, волнообразный пес, превосходный инстинкт которого, однако, известил его о присутствии враждебного человека в лице редактора, о чем засвидетельствовало машинальное тявканье, в ожидании обычного камня.

-- Вот это ловко, - произнес сзади голос, но, впрочем, я так и знал.

Редактор поспешно оглянулся. За ним стоял его фактор, очевидно, бывший свидетелем инцидента.

-- Не даром я всегда говорил, - продолжал тот, - что этот мальчишка и индеец, как два сапога, пара. Уж если увидишь одного из них двоих, то, стало-быть, и другой недалеко, и всякий у них там свои сигналы и штуки, которыми они оповещают друг друга. Раз как-то на-днях, когда вы были уверены, что Ли-Ти бегает по вашим поручениям, я преспокойно разыскал его на болоте и для этого понадобилось только проследить этого дрянного ублюдка Джима. Там они все оказались в сборе, - расположились лагерем и поедали сырую рыбу, пойманную Джимом, да зелень, украденную на огороде Джонсона. Не спорю, быть-может, м-с Мартин и возьмет мальчишку, но, помяните мое слово, не долго она его продержит, если только Джим останется поблизости. Что мог найти Ли в этом старом пьянице, и с чего это Джим - ведь он же, как-никак, американец - дружит с иноземным язычником?.. вот чего я никогда не пойму!

Редактор не отвечал. Ему и раньше приходилось слыхать подобные речи. А между тем, почему бы и не льнуть друг к другу этим отщепенцам цивилизации?

* * *

Пребывание Ли-Ти у м-с Мартин оказалось кратковременным. Причиной его ухода послужило неожиданное происшествие, предвестником которого, как это бывает с большими бедствиями, явилось таинственное небесное знамение. Однажды утром на горнизонте показалась таинственная птица гигантских размеров, которая, придвигаясь мало-помалу, нависла, наконец, над обреченным городом. По тщательном наблюдении, однако, оказалось, что зловещее пернатое - не что иное, как огромный бумажный змей в форме летящого дракона. Появление его значительно способствовало оживлению поселка, но вскоре веселость сменилась досадой и негодованием. Оказалось, что змей был сфабрикован Ли-Ти в укромном уголке усадьбы м-с Мартин, но при испытании выяснилось, что допущена ошибка в размерах, вследствие чего, ему потребовался необычайно длинный хвост. Ли-Ти пустил в ход то, что подвернулось под руку, именно веревку вместе с находившимся на ней недельным запасом белья. Это обстоятельство не сразу бросилось в глаза заурядным зрителям, хотя хвост и показался им довольно странным, - впрочем, не страннее, чем полагается быть хвосту дракона. Когда же по городу, наконец, разнеслась весть о грабеже, все страшно заинтересовались, и пустили в ход бинокли и подзорные трубы, чтобы удостовериться, какие именно части одежды еще удержались на похищенной веревке. Предметы эти медленно высвобождались от придерживавших их шпилек по мере вращения змея, и нелицеприятно распределялись по различным местам города. Так, например, один из чулок м-с Мартин угодил на веранду трактира "Полька", второй же, к великому ужасу прихожан, был впоследствии разыскан на колокольне методистской церкви.

в пустынном месте болота, и грубо отобрали у них их произведение. К несчастью, победители не заметили, что веревка змея была из предосторожности захлестнута за грузное бревно, дабы смягчит силу притяжения, и дьякон имел неосторожность заменить это бревно собственной особой.

Очевидцам тогда представилось небывалое зрелище. Дьякон помчался неровными прыжками по болоту, вдогонку за змеем; за ним вплотную следовал констэбль, дико вцепившись в конец веревки и дергая ее изо всех сил. Необычайная скачка продолжалась до самого города, где констэбль, наконец, упал, выпустив веревку из рук. Это придало внезапную воздушность дьякону, который, к всеобщему изумлению, немедленно взлетел на дерево! Когда подоспели на помощь и отрезали его от демонического змея, обнаружилось, что у него вывихнуто плечо, констэбль же оказался сильно помятым. Этим одним неудачным ходом двое отщепенцев создали себе вечных врагов в лице тринидадских представителей закона и церкви. Кроме того, нельзя было положиться на инстинкты населения пограничного поселка, которому они теперь были переданы во власть. В виду затруднительности положения, они предпочли на следующий же день исчезнуть из города неизвестно куда. Некоторым указанием на их местонахождение явился легкий голубой дымок, видневшийся в течение последующих дней над одиноким островком в бухте, но никто в сущности не интересовался этим. Сочувственное вмешательство редактора натолкнулось на характерный отпор со стороны одного из виднейших обывателей, м-ра Паркина Скиннера.

-- Вам хорошо умиляться над неграми, китайцами и индейцами да еще смеяться над тем, что дьякон вознесся на небо на окаянной китайской колеснице, но могу вам доложить, джентльмены, что эта страна существует для белых людей. Да-с, сэр, против этого уж ничего не поделаете! Раз что англо-саксонец пустился в поход, тут уж не место негру - будь он желтый, красный или черный, и как-бы ни звать его - индейцем, китайцем или канакой. Явно для здравого смысла, что негру не место рядом с печатными станками, жатвенными машинами и библией! Да-с, сэр, библией, и дьякон Гориблауер докажет это вам, как дважды два четыре. Наше очевидное назначение заключается в том, чтобы очистить от них страну, - вот для чего мы здесь, - и это вот именно та работа, которую мы призваны совершить!.

Я привожу животрепещущия речи м-ра Скиннера в доказательство того, что Джим и Ли-Ти бежали исключительно в виду возможного суда Линча; а также желаю демонстрировать те высокия и облагораживающия чувства, которые царили сорок лет тому назад в заурядном американском пограничном городке, где еще и не помышляли в то время о расширении империи.

Как бы то ни было, м-р Скиннер в данном случае упустил из вида слабости человеческой природы. В одно прекрасное утро его двенадцатилетний сын Боб уклонился от школы и отправился в старом индейском долбленом челноке завоевывать остров несчастных беглецов. План его еще не вполне созрел, но должен был видоизмениться в зависимости от обстоятельств. Либо он возьмет в плен Ли-Ти и Джима, либо примкнет к их нелегальному житью. На всякий случай он украдкой присвоил себе отцовское ружье. Кроме того, он запасся съестными припасами, так как до него дошло, что Джим питается кузнечиками, а Ли-Ти крысами, сам же он не считал себя способным довольствоваться подобными яствами. Сперва он греб медленно, тщательно держась под берегом, чтобы не быть замеченным, затем смело двинул свое утлое суденышко прямо к острову - косматому, заросшему клочку болотистого мыса, оторванному от полуострова каким то стихийным переворотом. День был прекрасный, бухта лишь слегка ерошилась предвечерними "барашками", но по мере приближения к острову стали ощутительнее сильная зыбь и громы далекого Тихого океана, и мальчика начал пробирать страх. Челнок кувыркнулся в хлябь между валами, зачерпнул соленой воды, что показалось непомерно ужасным выросшему в прериях мальчику. Забывая о планах тайного нашествия, он принялся кричать во всю глотку в то время, как вода относила безпомощный челнок мимо острова. Тут из камышей выступила стройная фигура, сбросила с себя изорванное одеяло и скользнула безшумно, как животное, в воду. Это был Джим, который наполовину вплавь, наполовину вброд доставил челнок с мальчиком к берегу. Юный Скиннер тотчас же отказался от нашествия и решил примкнуть к отщепенцам.

язычник обладал философским равнодушием, которое могло бы сойти за христианское всепрощение, тогда как национальная сдержанность Джима могла быть принятой за немое согласие. Возможно также, что в душе двух бродяг таилась скрытая симпатия к этому тоже своего рода отщепенцу цивилизации и что им втайне льстило, что явился он к ним не по неволе, а по собственному желанию. Как бы то ни было, они вместе ловили рыбу, собирали бруснику на болоте, застрелили дикую утку и двух куликов; когда же ему пришлось помогать в изготовлении рыбы, погруженной в яму с водой в конической корзине, при чем воду нагревали, бросая в нее раскаленные докрасна камни, - ликованию Боба не было границ. А что за конец дня! Лежать на животе в траве, как пресыщенные животные, скрытые от всего и всех, кроме солнца на небе; так тихо, что вокруг них безстрашно спускались серые стаи песочников, и лоснящаяся мускусная крыса выползала из ила в двух шагах от их лиц, - было ни с чем несравнимым блаженством; казалось, будто они не более как частица окружающей их дикой жизни на суше и в воздухе. Не то, чтобы их хищнические инстинкты смягчались от этого божественного мира; достаточно было показаться над водой черной точке, в которой индеец признавал тюленя; или мелькнуть в чаще желтой лисице, высматривающей утиный выводок; или случайно затесаться на болото лосю, - чтобы их охотничьи инстинкты уже забили тревогу, и начиналась упоительная, хотя и безплодная охота. Когда же черезчур рано наступила ночь, они сбились в кучу у теплой золы костра, под низким вигвамом из земли, камышей и валежника, вдыхая смешанные запахи рыбы, дыма и влажного соленого дыхания болота, и сон их был очень сладок. Далекие огни поселка гасли один за другим, на место им выступали непомерно большие и непомерно безмолвные звезды. Слышался лай собаки в ближайшем конце, которому отвечал более отдаленный лай в глубине страны. Но пес Джима, свернувшийся у ног хозяина, не откликался на их зов. Что ему до цивилизации?

С наступлением утра у юного Скиннера проснулись некоторые опасения относительно разультатов его побега, хотя и не поколебавшия его решения остаться. Странно сказать, - здесь он встретил противоречие со стороны Ли-Ты:

-- А ружье я оставлю здесь, и скажу папе, что оно утонуло, когда челнок опрокинулся, - живо подхватил мальчик.

-- И вернусь в субботу, и принесу еще пороха и дроби, а для Джима бутылку! - в возбуждении добавил юный Скиннер.

-- Ладно! - буркнул Джим.

Тогда они переправили мальчика на перешеек и указали ему известную им одним тропу через болото, которая приведет его домой. Когда же на следующий день редактор выпустил среди прочих известий статью: "Один на бухте. Чудесное спасение школьника", он не больше, чем его читатели, подозревал об участии в происшествии своего исчезнувшого разсыльного.

Между тем, двое бродяг вернулись к своему лагерю на острове. С уходом Боба солнечный свет как бы потускнел немного. Оба испытывали тупое и безсознательное влечение к маленькому белому тирану, делившему с ними хлеб-соль. Он был восхитительно эгоистичен и откровенно груб с ними, как может быть груб только школьник, с добавлением сознания превосходства своей расы. Тем не менее оба мечтали о его возвращении, хотя и редко поминали его в своих односложных беседах, которые вели каждый на собственном языке с примесью отдельных английских слов, а еще чаще ограничиваясь одними знаками. В тех редких случаях, однако, когда говорилось о нем, они с утонченной лестью пускали в ход то, что считали его собственным наречием.

-- Меликанский мальчик не любит змею.

Однако последующие два дня принесли им заботы и физическия неудобства. Боб поглотил или зря истребил всю их провизию; мало того, его ружье и неумеренная жизнерадостность спугнули дичь, чувствовавшую доверие к их спокойствию и угрюмому молчанию. Они голодали, но не осуждали его. Все пойдет на лад, когда он возвратится. Они принялись считать дни: Джим, - с помощью тайных зарубок на жерди шалаша, Ли-Ти - отмечал их на шнурке с медными монетами, с которым он никогда не разставался. Наконец наступил знаменательный день, теплый осенний день, с пятнами тумана похожого на синий дым, в глубине страны и мирными открытыми пространствами леса и моря; но ни на одном из последних их выжидающие доверчивые глаза не увидали желанного гостя. Весь день они хранили угрюмое молчание; когда же спустилась ночь, Джим сказал: - Может-быть, бостонский мальчик умер.

Ли-Ти кивнул головой. Этим двум язычникам казалось невозможным, чтобы что-либо, кроме смерти, могло помешать маленькому христианину сдержать данное слово.

После этого с помощью челнока они стали часто выходить на болото, охотясь в одиночку, но то и дело встречаясь на тропе, по которой ушел Боб, что вызывало у обоих хрюканье, выражавшее обоюдное изумление. Эти подавленные чувства, никогда не выражавшияся ни словом ни движением, под конец, повидимому, нашли побочный исход в лице сумрачного пса, который настолько отступил от обычной своей скромности, что даже раза два уселся на берегу реки, чтобы предаться неумеренному вою. У Джима и раньше бывала привычка время от времени удаляться в уединенное место, где, завернувшись в одеяло и прислонившись спиной к дереву, он просиживал по нескольку часов без движения. В поселке это явление приписывалось похмелью, хотя сам Джим и объяснял его тем, что у него сердце плохо. Теперь же, судя по этим мрачным припадкам, можно было подумать, что сердце его плохо, - очень и очень часто. А тут однажды ночью на крыльях свирепого юго-западного вихря налетел запоздавший дождь, разметал их хрупкий шалаш, залил костер и разбушевал бухту, пока она не затопила их камышевого островка, со свистом приступая к самым их ногам. Дождь угнал дичь от ружья Джима, изорвал сети и уничтожил приманку рыболова Ли Ти.

таясь в камышах или залегая за кустами, они, наконец, достигли полосы леса у поселка. Здесь также теснимые голодом и с угрюмым равнодушием к последствиям, они, наконец, позабыли об осторожности, и Джим подстрелил дикую утку на самой окраине поселка.

Роковой выстрел разбудил и возстановил против них все силы цивилизации. Эхо его долетело до хижины дровосека у болота, и тот, выглянув наружу, увидал проходившого мимо Джима. Беззаботный, добродушный пограничник, пожалуй, и не выдал бы присутствия беглецов; вся беда была в этом окаянном выстреле! Индеец с ружьем! С контрабандным оружием, за которое тот, кто его индейцу продаст или подарит, подвергается строгим штрафам и взысканиям! Дело, требующее разследования и законного возмездия. Индеец с оружием, делающим его равным белому! Кто же после этого в безопасности? Он поспешил в город уведомить констэбля, но встретился по пути с м-ром Скиннером и выложил все ему. Тот осмеял констэбля, не сумевшого до сих пор разыскать Джима, и предложил организовать самостоятельную погоню из вооруженных граждан. Дело в том, что Скиннер, плохо удовлетворенный в душе объяснением сына относительно исчезновения ружья, раскинул умом и пришел к определенному заключению, в силу которого ему вовсе не было желательно, чтобы происхождение ружья было засвидетельствовано законными властями. В результате, он немедленно отправился домой и напал на Боба с такой энергией, такими яркими красками описал ему совершонное им преступление и сопряженные с последним кары, что Боб признался в своей вине. Мало того, я, к прискорбию, должен вам открыть, что Боб солгал. Индеец якобы украл у него ружье и пригрозил ему смертью, если он выдаст его. Он рассказал, как его безжалостно высадили на берег и принудили возвратиться домой по тропе, известной только им одним. Не прошло и двух часов, как по всему поселку прошла весть, что злодей Джим, в добавление к незаконному владению оружием, виновен еще в разбое и насилии. Что касается тайны острова и тропы через болото, в нее были посвящены лишь немногие.

Между тем, беглецам приходилось плохо. Близость к поселку мешала им развести костер, могущий выдать их убежище, и они просидели всю ночь в ореховом кусте, прикорнув для тепла друг к другу. Спугнутые оттуда ничего не подозревавшими прохожими, они провели часть следующого дня и ночь под копной солончаковой травы, на холодном морском ветру, и окоченели в конец, но зато были надежно скрыты от любопытных глаз. Странное дело, но из троих одно только настоящее животное - их безыменный пес - теперь выказывало нетерпение и даже малодушие. Он один бунтовал против тайны, с которой они мирились, против страданий, которые они переносили с безмолвным терпением!

бывать врозь, нередко он, возвратившись, заставал китайчонка лежащим на спине, со странным остановившимся взглядом; а однажды издали увидал, что от лежащого мальчика тянется прозрачный дымок, разсеявшийся при его приближении. Когда Джим попытался встряхнуть его, Ли Ты отвечал слабым протяжным голосом, при чем от него пахнуло каким-то зельем. Индеец оттащил его к более надежному прикрытию, в густой ольховник. Место было опасно, близко к проезжей дороге, но в помутившейся голове Джима вдруг возникло представление, что, несмотря на их равенство в бродяжничестве, Ли-Ти имеет больше прав на помощь цивилизации, так как его соотечественникам разрешают жить среди белых людей, вместо того чтобы загонять их на запасные земли, как сородичей Джима. Если Ли-Ти "много болен", то другие китайцы могут найти его и ухаживать за ним. Что касается самого Ли-Ти, то он недавно заметил, в один из сознательных промежутков: "Я буду умелеть - все одно, как меликанский мальчик. И ты будешь умелеть - все одно, - после чего снова вытянулся со стеклянным взглядом".

Джим не только не был испуган этим, но приписывал его состояние чарам, вызванным с помощью одного из богов Ли-Ти, - точь в точь, как он видал колдунов собственного племени в летаргическом трансе: его даже радовало, что мальчик больше не страдает. Часы шли, а Ли-Ти все еще спал. Джиму послышался колокольный звон; он знал, что сегодня воскресенье - тот день, в который констэбль выпроваживал его с главной улицы, в которой лавки закрыты, а в питейные заведения можно проникнуть только с задняго хода. День, в который никто не работает, и по этой причине, хотя он того не знал, день, признанный особенно подходящим для облавы изобретательным мистером Скиннером и его приятелями. Колокол ничего не возвестил о том, однако, пес глухо тявкнул и насторожился. Но тут Джиму послышался иной звук, пока еще отдаленный и неясный, однако вдохнувший жизнь в его тусклый взгляд, осветивший тяжелые семитическия черты и даже вызвавший легкий румянец на выдающихся скулах. Он вытянулся на земле и прислушался, затаив дыхание. Теперь он уже ясно слышал. Звал бостонский мальчик, и слово, которое он произносил, было Джим!

Затем огонь погас в его глазах, и он с обычной угрюмостью повернулся к Ли-Ти. Он встряхнул его с краткой фразой: "Бостонский мальчик вернулся!" Ответа не было, мертвое тело безучастно качнулось под его рукой, голова откинулась назад и челюсть открылась под исхудавшим желтым лицом. Индеец долго смотрел на него, затем степенно повернулся по направлению к голосу. Однако его тупой ум был в смущении, ибо с этим голосом сливались другие звуки, похожие на поступь неуклюже крадущихся шагов. Но снова голос позвал: "Джим!" и приложив руки ко рту он слабо гикнул в ответ. Последовало молчание, как вдруг он снова услыхал голос мальчика - на этот раз совсем близко - оживленно говорившого:

-- Вот он!

Тогда индеец все понял. Лицо его, однако, не дрогнуло. Он вскинул ружье, и в ту же минуту из чащи на тропу выступил человек:

Индеец не шелохнулся.

Индеец стоял прямо и неподвижно.

Из чащи грянул выстрел. Сразу показалось, что произошел промах, и говоривший в свою очередь взвел курок. Но в ту же минуту высокая фигура Джима осела на месте, обратившись в кучку из рваного одеяла.

Он едва успел крикнуть: "Волк!" когда челюсти зверя уже вцепились ему в глотку.

Но то был не волк, что доказал второй выстрел - а только потайной пес Джима, - единственный из отщепенцев, возвратившийся в этот решающий момент к первобытной своей природе.