Человек с тяжелым бременем

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Человек с тяжелым бременем (старая орфография)

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

БРЕТ-ГАРТА

Том второй

С.-ПЕТЕРБУРГ
Типогр. Высочайше утвержд. Товар. "Общественная Польза" Большая Подъяческая, No 39
1895

Человек с тяжелым бременем.

РАССКАЗ.

Это был человек худощавый, на вид болезненный, но так одет и так держал себя, что его нельзя было принять за бедняка. Он был очень бледен и эта бледность еще рельефнее выступала от черной одежды.

Он подал мне записку от знакомого доктора, известного своим высоким образованием, широкой гуманностью и благородной преданностью своему святому делу. Письмо этого доброго, честного человека, никогда не спрашивавшого, какой веры или какого положения в свете был больной, а также имел-ли он средства заплатить ему за лечение или нет, заключалось в следующих немногих словах, набросанных карандашом: "Вот человек, о котором я вам говорил. Он может быть для вас хорошим материалом".

Впродолжении нескольких минут я терялся в догадках, не понимая этих таинственных слов: но "хороший материал" вскоре сам вывел меня из затруднения.

-- Оно здесь, вы можете его ощупать, сказал он, указывая рукою на левый бок.

Я тотчас вспомнил, что мой друг доктор рассказывал мне об одном бедном пациенте, отставном военном, который страдал аневризмом, происшедшем от трения пряжкой ранца по дуге начальной артерии; последняя могла лопнуть каждую минуту при малейшем волнении и даже без всякой видимой причины. Действительно, это был человек с тяжелым бременем.

Признаюсь, в первую минуту я испугался только за себя. Ну, а если он умрет сейчас, что я с ним сделаю, как объясню причины его смерти, как удалю от себя всякое подозрение присяжных в неосторожном или намеренном содействии роковой катастрофе? Даже записка доктора с таинственным выражением: "хороший материал", могла послужить в руках ловкого адвоката ужасным орудием против меня. Я немедленно разорвал ее и с лихорадочной любезностью просил незнакомца сесть.

-- Вы не желаете ощупать его? спросил он.

-- Нет.

-- Не желаете даже посмотреть?

-- Нет.

Он грустно вздохнул, и я понял, что он часто подвергался медицинским осмотрам, а потому был несколько обижен моей невнимательностью. Моя догадка вполне подтвердилась, так-как он через минуту вынул из кармана и подал мне нумер специального журнала, в котором было помещено подробное описание его "интересной" болезни.

-- Чем могу служить? спросил я.

Он отвечал, что был-бы очень благодарен, еслиб я достал ему какое-нибудь занятие, нетребующее большого физического труда или умственного напряжения, но прибавил, что, строго говоря, он не был беден, так как за несколько лет до обнаружения в нем рокового недуга застраховал свою жизнь в пятнадцать тысяч долларов и аккуратно платил премию, а потому его жена и четверо детей получат после его смерти порядочное наследство.

-- А вот еслиб я мог найти какую-нибудь легкую работу, пока...

Он как-то неловко остановился и не мог окончить фразы.

Я видывал не раз, как великие актеры одним словом приводили в трепет зрителя, но никогда не ощущал такого волнения, как теперь, услышав произнесенное этим несчастным пока. Он сам, повидимому, не сознавал, какое сильное впечатление произвел на меня, и сидел молча, смущенный.

Случайно, или, быть может, под влиянием этой драматической сцены, я через несколько дней пошел к знакомому директору театра и спросил - нет ли у него местечка для инвалида.

-- Он может ходить? спросил директор.

-- Да.

-- И стоять четверть часа?

-- Я возьму его для последней сцены в "Гибели Сенахериба". Вы знаете, что в этой сцене будут участвовать две тысячи человек.

Название пьесы меня испугало и, не обнаруживая тайны моего приятеля, я объяснил, что он навряд-ли может участвовать в такой пьесе, одно зрелище которой могло слишком сильно на него подействовать.

-- Незачем ему и смотреть на сцену, отвечал директор; - мы поставим его на первом плане, лицом к зрителям; ему придется только войти и выдти.

Он был ангажирован. Признаюсь, что меня несколько мучило сомнение, хорошо-ли я сделал, скрыв от директора театра болезненное состояние нового актера и возможность каждый вечер произойти на его сцене настоящей трагедии; но первое представление "Гибели Сенахериба", на котором я, конечно, присутствовал, меня успокоило. Я всегда с улыбкой смотрю в опере на хладнокровное отношение хора к самым трагическим происшествиям, которые вызывают только вокальный протест, но я полагаю, что никогда не видано было на сцене такой забавной, безчувственной апатии к окружающим ужасам, - убийствам, поджогам и пр., - какую выражал "человек с тяжелым бременем". В нелепом костюме, мой приятель стоял сбоку на первом плане, держа в одной руке копье, а другою как-бы придерживал тайну, скрывавшуюся в его сердце. С безучастным спокойствием на своем восковом лице, он апатично смотрел на веселых зрителей. Мне казалось, однакож, - в его сонливом выражении проглядывало гордое сознание, что он мог каждую минуту превратить эту бутафорскую катастрофу в настоящую. Я не вытерпел и сообщил доктору свое наблюдение.

-- Да, отвечал он с обычным хладнокровием врача, - когда настанет роковая минута, он всплеснет руками, дико закричит и упадет на пол лицом книзу. Странно, но при аневризме всегда падают лицом на пол. Через минуту его поднимут бездыханным трупом, как Юлия Цезаря.

Какая-то странная притягивающая сила влекла меня после этого ежедневно в театр, но, как многие припомнят, в "Гибели Сенахериба", имевшей громадный успех, не погибло в действительности ни одного человека.

Через несколько недель после скромного дебюта "человека с аневризмом", я случайно обедал в обществе финансистов и рассказал, насколько умел драматично, эту маленькую историю. Но она не произвела впечатления и только мой сосед, известный банкир, спокойно спросил:

-- Отчего он не продаст своего страхового полиса?

Я не понял и просил объяснения.

-- Очень просто. Пусть переведет на меня полис; а я дам ему стоимость, вычтя в свою пользу небольшой дисконт: из ваших слов я вижу, что бедняга недолго протянет.

По совету этого дельца, у которого, однакоже, было теплое сердце, мой приятель выручил из страхования своей жизни значительную сумму и поместил ее на имя жены в государственные фонды, приносившие небольшой, но верный доход, причем, однакож, он не покинул театра.

Отлучившись из Нью-Иорка на несколько месяцев, я долго не видал моего друга доктора и при первой встрече спросил его о "человеке с аневризмом".

-- Право не знаю, как вам сказать, хорошо или худо он поживает, отвечал добрый доктор. - Вы видали когда-нибудь его жену?

Я отрицательно покачал головой.

-- Она моложе его и довольно красива. Вы помните, он перевел на её имя все свои деньги и, кажется, она могла бы спокойно дожидаться его близкой смерти. Но она не захотела ждать и убежала с любовником и деньгами.

-- Нет еще, я видал его вчера.

-- Где он теперь?

-- Все там-же, на сцене. Вы помните в знаменитой балетной сцене "Гибель Сенахериба" молодую танцовщицу, которая делала такие удивительные пируэты? Наш приятель, кажется, влюбился в нее.

-- Да это ужасно, доктор.

объяснила свой обморок духотою в моей комнате и усталостью от ежедневных представлений. Но не правда-ли, это странный факт, и еслиб я был писатель с вашим талантом, то воспользовался бы им.

-- А как его здоровье?

-- Все в том-же положении. Вы знаете, что избегнуть рокового исхода ему нельзя... Но, прощайте, мне пора.

Конечно, никакой моралист или писатель, имеющий в виду строго-нравственную публику, не мог интересоваться человеком, который, стоя на краю вечности, позволил себе влюбиться. Поэтому я совершенно выкинул из головы мысль о нем и всецело сосредоточил свое внимание на ясно-определенных добродетелях и грехах, озаглавленных большими буквами. Однакожь, прошло не более месяца, как я, возвращаясь с веселого обеда, снова встретил доктора. Он ехал в карете и, остановившись, подозвал меня к себе.

-- Я могу вам сообщить новость. Наш приятель умер!

-- Конечно, в одно мгновение, как я вам всегда предсказывал. Это преинтересная история. Танцовщица, получив от меня сведения об его роковой болезни, написала ему тотчас письмо и он, прочитав его, упал на пол мертвым.

-- Какая жестокая! Разве она не могла, с женским тактом, понемногу отдалить его от себя?

-- Как!

-- Но в нем нет никакой морали.

-- Гм! может быть! Ну, до свидания, меня ждут больные.