Эсмеральда из Скалистого Каньона

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Эсмеральда из Скалистого Каньона (старая орфография)

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
БРЭТ-ГАРТА.

Книга VI.

РОМАНЫ. ПОВЕСТИ. РАССКАЗЫ.

Издание т-ва И. Д. Сытина.

Эсмеральда из Скалистого Каньона.

Боюсь, что герой этой летописи вступил в жизнь в роли самозванца. Его предложили простодушной и сердобольной семье одного обывателя города Сан-Франциско в качестве ягненка, которому суждено погибнуть от руки мясника, если его не купят, чтобы играть с детьми. Смесь утонченной чувствительности горожан с их же наивностью помешала им подметить явные признаки его козлиного происхождения. Итак, ему навязали ленту на шею и в подражание известной "Мэри" в детской песенке, доверчивые дети повели его с собой в школу. Здесь, - увы! - обман был разоблачен, и учитель высадил его из школы за то, что он отнюдь не вел себя "ягненком". Тем не менее добродушная мать семейства настояла на том, чтобы оставить его у себя, под предлогом, что он может еще "оказаться полезным". Слабый намек её мужа на "перчатки" был отвергнут с негодованием: по её словам, благодетельное животное могло со временем сделаться источником питания для болезненного младенца одного из соседей. Но даже и эта надежда рушилась, когда был установлен его пол. Оставалось только принять его как обыкновенного козленка и забавляться его талантами - способностью есть, карабкаться и бодаться. Мало сказать, что таланты эти были высшого качества; способность съедать все, что попало, начиная с батистового платка и кончая избирательной афишей, проворство, приводившее его на самые крыши домов, и умение опрокинуть единым махом самого увесистого ребенка, делали его предметом страха и радости для детской. Последнее качество неосторожно развил в нем малолетний слуга негр, который и сам был впоследствии спихнут с лестницы своим не в меру усердным учеником. Однажды отведав победы, Билли больше не нуждался в поощрения. Даже повозочка, которую он иногда соглашался возить для потехи детей, нисколько не мешала ему бодать прохожих. Наоборот, основываясь на известном научном принципе, он усиливал натиск, прибавляя к нему вес детских тел, которые пускал через голову при нападении, и несчастный пешеход оказывался не только сбитым с ног, но еще и бомбардированным населением целой детской.

Как ни было пленительно это развлечение для детских рук и ног, взрослая публика признала его, однако, опасным. Поднялись негодующие протесты, и Билли был изгнан из дома в жестокий, безчувственный мир. В одно прекрасное утро, он сорвался с привязи на заднем дворе, и в течение нескольких дней пользовался преступной свободой, красуясь на соседних заборах и пристройках. Тот пригород Сан-Франциско, в котором жили его доверчивые покровители, находился еще тогда в состоянии вулканического разстройства, вследствие проведения новых улиц по скалам и пескам. В виду этого, крыши некоторых домов приходились в уровень с порогом других и являлись особенно приспособленными для фокусов Билли. Как-то раз, восхищенное и недоумевающее население детской усмотрело его стоящим на трубе нового дома, - объемом не более головки шляпы, - и спокойно созерцающим лежащий у его ног мир. Тщетно к нему взывали тонкие детские голоса; младенческия ручки тянулись к нему с безплодной мольбой: он оставался величественным и непреклонным, как герой Мильтона, вероятно, как он, "превознесенный на сию греховную высоту" собственными своими заслугами. В самом деле, было нечто сатанинское в его молодых рожках и остроконечной мордочке, окруженных тихо клубящимся из трубы дымом. Позднее, он весьма уместно исчез, и Сан-Франциско не знал его больше. Одновременно исчез и некто Овен Мак Джиннис, соседний скваттер, покинувший Сан-Франциско для южных приисков. Уверяли, что он взял с собой Билли - хотя нельзя себе представить, для чего, - разве только для компании! Как бы то ни было, здесь наступил крутой поворот в карьере Билли, сдерживающее влияние ласкового обращения, цивилизации и даже полисмэнов исчезло навсегда. Боюсь, однако, что он сохранил известную зловредную смекалку, приобретенную в Сан-Франциско от съеденных им газет и афиш - театральных и избирательных. В Скалистом Каньоне он появился уже в роли чрезвычайно ловкой серны, снабженной лукавой пронырливостью сатира. Вот, и все, что сделала для него цивилизация!

Если м-р Мак-Джиннис воображал, что Билли будет ему не только приятным, но и полезным, то он жестоко ошибся. Лошадей и мулов в Скалистом Каньоне было мало, и он попытался использовать Билли для доставки золотоносной земли в тележке от его участка к реке. Билли уже достаточно окреп, чтобы справиться с этой работой, когда бы не помешала злополучная его бодливость. Неосторожный жест проходящого мимо рудокопа был принят им за вызов. Нагнув голову, на которой новый хозяин успел подпилить зачаточные рога, он ринулся на противника вместе с тележкой. Снова восторжествовал научный закон, о котором мы говорили раньше. От внезапного толчка вся поклажа тележки взлетела на воздух и обрушилась на удивленного рудокопа, скрыв его с глаз долой. Во всяком другом месте, кроме калифорнского золотого прииска, подобная склонность в упряжном животном была бы признана нежелательной, но в Скалистом Каньоне несчастный владелец сделался жертвой этой самой склонности именно в силу её популярности. У рудокопов вошло в привычку залегать в засаде с каким-либо "молокососом" или новичком, которого подзадоривали задеть Вилли неосторожным движением. Таким образом почти ни одна партия "ценных камешков" не достигла назначения, и бедняге Мак-Джиннису пришлось отказаться от Вилли в качестве вьючного животного. Поговаривали, что под влиянием частых вызовов, он до того разошелся, что даже сам Мак-Джиннис не мог считать себя в безопасности. Когда однажды он прошел вперед тележки, чтобы прибрать с дороги упавший сук, Вилли усмотрел в акте склонения к земле игривый вызов со стороны хозяина - с неизбежным для последняго результатом.

На следующий день Мак-Джиннис появился с тачкой, но без Билли. С этого дня злодей был изгнан в скалистые утесы над лагерем, откуда его лишь изредка сманивали зловредные рудокопы, желавшие демонстрировать его таланты. Хотя Билли имел вдоволь пищи среди утесов, он все еще сохранил цивилизованное пристрастие к афишам; и стоило в поселке появиться объявлению о цирке, концерте или политическом митинге, чтобы он был тут как тут, пока клей не успел еще утратить всей своей свежести и сочности. Так, он однажды сорвал огромную театральную афишу, превозносившую прелести "Баловницы Сакраменто"; театральный агент настиг его на месте преступления и погнал по главной улице с влажной еще афишей на рогах, - которую он, в конце-концов, приклеил по своей системе к спине судьи Бумпойнтера, стоявшого перед зданием суда.

В связи с пребыванием этой особы в Скалистом Каньоне сохранилось еще другое предание о проделках Билли. В это время в поселке находился проездом перед выборами полковник Старботтль, рыцарственная преданность которого к прекрасному полу побудила его сделать визит хорошенькой актрисе. Единственная гостиная маленькой гостиницы выходила на веранду, бывшую на одном уровне с мостовой. После краткого, но обильного любезностями свидания, в котором полковник Старботтль высказал признательность поселка со старомодной учтивостью южанина, он поднес пухлую руку "Баловницы" к губам и с низким поклоном попятился на веранду. Однако, к удивлению "Баловницы", он тотчас же возвратился вспять, и бросился со страшной поспешностью к её ногам! Нечего пояснять, что по пятам у него явился Билли, случайно подметивший его с улицы, и принявший его своеобразный выход за недостойный джентльмена вызов.

Набеги Билли делались, однако, менее частыми, по мере того, как в Скалистом Каньоне происходили свойственные золотым приискам перемены. Вскоре он был окончательно позабыт, с появлением поселка нескольких Юго-Западных семейств, под влиянием которых начали прививаться менее буйные развлечения. Разсказывали, что его еще встречают иногда в более недоступных горных стремнинах, где он возвратился к дикому состоянию, а иные предприимчивые охотники намекали даже, что он еще может сделаться "съедобным", так как обратился теперь в законную добычу. Один путник, переправлявшийся через Верхний Перевал Каньона, передавал, что видел лохматое, дикое с виду животное, наподобие маленького оленя, стоящого то там, то сям на недоступных выстрелу утесах. Но это и подобные ему предания внезапно были опровергнуты неожиданным инцидентом.

Однажды пионерский дилижанс с усилием карабкался по длинному подъему к перевалу Сканнерс, как вдруг Юба Билль остановил лошадей, нажав ногами на тормоз.

-- Чудеса! - воскликнул он с протяжным вздохом.

Сосед его на козлах с удивлением взглянул по направленно его глаз. В просвете между придорожных сосен виднелась, за несколько сот ярдов от дороги, круглая впадина на ярко-зеленом склоне. Посредине её плясала девушка лет пятнадцати-шестнадцати, постукивая в такт, на манер кастаньет, парой "костей", обычно употребляемых неграми-менестрелями. Но, что еще того страннее, в нескольких шагах от нея плясал большой козел, с грубо сплетенной цветочной гирляндой на шее, проделывая самые несуразные скачки в подражание плясунье. Задний план суровой сьерры, поэтичная ложбина, своеобразность фигуры и яркий цвет красной фланелевой юбки под подобранным ситцевым платьем - все это, вместе взятое, составляло поразительную картину, приковавшую к этому времени все взгляды. Возможно, что танец девушки более походил на негритянскую пляску, чем на какое-либо известное на; но все это, даже щелканье костей скрадывалось отдалением.

-- Эсмеральда! Так же верно, как то, что я жив! - в возбуждении воскликнул пассажир на козлах.

Юба Билль снял ноги с тормаза и подобрал вожжи, уронив на соседа взгляд глубочайшого презрения.

-- Это тот окаянный козел из Скалистого Каньона, да Полли Гаркнесс! Как это только привелось ей с ним связаться?

Как бы то ни было, едва успела карета достигнуть Скалистого Каньона, как пассажиры не замедлили рассказать о своих впечатлениях, подтвержденных Юбой Биллем и разукрашенных фантазией наблюдателя на козлах. О Гаркнессе было известно, что он недавно прибыл в страну и поселился с женой и дочерью по ту сторону перевала Скимнерс. Дровосек и угольщик по профессии, он проделал себе путь в тесных рядах сосен за перевалом, при чем воздвигнул почти непроницаемые укрепления из древесных стволов, надранной коры и угольных ям вокруг своей просеки с бревенчатой хижиной, - благодаря чему его уединение не нарушалось посторонними. Говорили, что он полудикий горец из штата Георгии, в теснинах которого гнал незаконное виски, и что его вкусы и привычки несовместимы с цивилизацией. Жена его курила и жевала табак; уверяли будто он готовит жгучий напиток собственного изобретения из желудей и кедровых орехов; в Скалистый Каньон он лишь изредка являлся за провизией; что касается срубаемого им леса, то он спускал его по "Катку" к реке, по которой тот сплавлялся раз в месяц на отдаленную мельницу, при чем сам Гаркнесс никогда не сопровождал его. Доч его, редко показывавшаяся в Скалистом Каньоне, была еще подростком, золотистым как папоротник осенью, с дикими глазами и всклоченными кудрями, в домотканной юбке, широкополой шляпке и грубых башмаках, какие носят мальчики. Таковы были простые факты, которыми жители Скалистого Каньона отвечали на легенды путешественников. Тем не менее, некоторые из молодых рудокопов нашли удобным ходить к реке через перевал Скиннерс, - неизвестно, впрочем, с каким результатом. Утверждают, однако, что однажды в дилижансе находился известный нью-йоркский художник, совершавший прогулку по Калифорнии, и воплотивший свои воспоминания в известной картине "Пляшущая нимфа и сатир", о которой сведущие критики говорили, что она "дышит греческой жизнью". В Скалистом Каньоне это произвело впечатление, ибо здесь изучение мифологии, вероятно, вытеснялось наблюдениями над более удивительными существами из плоти и крови. Позднее, однако, о картине вспомнили, - и не без причины.

В числе уже упомянутых нововведений на главной улице поселка воздвиглась деревянная, отделанная цинком, часовня, в которой правильно совершал "увещавательные" богослужения популярный проповедник особой юго-западной секты. Его дар первобытного вдохновения сильно действовал на невежественных единоверцев, в то время, как остальные шли на собрание из любопытства. Действие его проповеди на женский элемент паствы было сенсационно-истерического свойства. Женщины, преждевременно состаревшияся от родов и дрязг пограничной жизни, девушки, знавшия только тягости и трудности полуголодного детства в борьбе с жестокой природой, - все неудержимо пленялись пышной славой и блаженством, живописуемого им невидимого мира, который он изображал на манер волшебных сказок цивилизованных детей, когда бы только оне их знали. Лично он не был привлекателен. Худое, остроконечное лицо, взлохмаченные волосы, встающие двумя круглыми завитками по обеим сторонам четырехугольного лба, и длинная жесткая борода, спадавшая на крепкую шею и коренастые плечи - все это принадлежало, конечно, заурядному юго-западному типу, однако в нем эти подробности напоминали что-то постороннее. Общее впечатление выразилось в замечании одного рудокопа, присутствовавшого на первом богослужении. Когда преподобный м-р Цитгольдер поднялся на кафедру, он совершенно явственно воскликнул: "Провались я, если это не Билли!.." Когда же в следующее воскресенье у церковных дверей появилась к всеобщему удивлению Полли Гаркнесс, в белом кисейном платье и шляпке из рисовой соломы, в сопровождении настоящого Билли, и когда она вступила в беседу с проповедником, все были буквально поражены необыкновеннным сходством.

Должен с прискорбием признаться, что Скалистый Каньон тотчас окрестил козла "Преподобным Билли", в то время, как священник превратился в его "брата". Мало того, когда во время службы были произведены попытки вовлечь привязанного во дворе козла в прежния схватки, и он оставил все вызовы и оскорбления без внимания, к его титулу было прибавлено наименование "окаянного лицемера".

Ужели он точно исправился? Действительно ли новая пасторальная жизнь с нимфообразной хозяйкой окончательно исцелила его от драчливых поползновений? Или же он просто решил, что последния несовместимы с пляской и серьезно препятствуют его характерным танцам? Пришел ли он к тому убеждению, что религиозные брошюры и молитвословы не менее съедобны, чем театральные афиши? Вот вопросы, легкомысленно обсуждавшиеся Скалистым Каньоном, - хотя оставалась еще иная, более серьезная, загадка взаимоотношений преподобного м-ра Цитгольдера, Полли Гаркнесс и козла. Появление Полли в церкви, несомненно, было вызвано усердной пропагандой священника в околотке. Но слыхал ли он о плясках Полли с козлом? И где в этой невзрачной, угловатой, плохо одетой Полли скрывалось видение прекрасной нимфы? И когда это проявилась у Билли способность к искусству Терпсихоры - до или после? Заметна ли в нем теперь хоть тень этого таланта? безусловно нет! Не вероятнее ли, что преподобный мистер Цитгольдер сам плясал с Полли и был принят за Билли? Пассажиры, способные так прельститься красотой Полли, могли с одинаковой легкостью принять проповедника за козла. К этому времени произошел другой инцидент, еще более сгустивший тайну.

Единственным мужчиной поселка, не разделявшим общого мнения относительно Полли, был новоприбывший Джэк Фильджи. Относясь отрицательно к её представлениям с козлом, которых он ни разу не видал, - он, тем не менее, был не мало очарован самой девушкой. К сожалению, он питал одинаковое пристрастие к выпивке, а так как в трезвом виде бывал непомерно застенчив, а в остальные времена совершенно непредставителен, то его ухаживанье - если только можно так выразиться - очень медленно подвигалось вперед. Узнав, однако, что Полли посещает церковь, он настолько склонился на увещания преподобного Цитгольдера, что обещал притти на "класс Библии" тотчас после воскресной службы. День был жаркий, и Джэк, воздерживавшийся в течение двух последних дней, неосторожно подкрепил себя для предстоящого испытания добрым стаканчиком. Он нервничал и, придя поэтому спозаранку, тотчас уселся в пустой церкви у открытой двери. Тишина храма, сонное жужжание мух, быть-может, также и усыпительное действие алкоголя, сильно на него подействовали; несколько раз глаза его слипались, и голова падала на грудь. Он только что начал приходить в себя после четвертого раза, когда получил резкий удар по уху и свалился навзничь со скамейки. Больше он ничего не разобрал.

"заведения". Некоторые из посетителей, зная об его пристрастии к Полли и о цели сегодняшней прогулки, высказали естественное любопытство.

-- Ну, что, как дела у вас там? - спросил один. - Похоже, будто ты боролся с Духом, Джэк!

-- Старик должно быть "увещавал" во-всю, заметил другой.

-- Не схватился ли чего доброго с Полли?

-- Слыхал я, что она лихо бьется на кулачки.

Вместо ответа, Джэк налил себе чарку виски, осушил ее, поставил стаканчик на прилавок и тяжело прислонился к нему, осматривая допросчиков с грустной укоризной, полной, однако, достоинства.

Теперь предлагаю вам, как дальновидным людям, вопрос: видали вы когда-нибудь, чтобы я ударил пастора?

-- Нет, - отозвался хор сочувственных голосов. Буфетчик, однако, внезапно вспомнил о Полли и преподобном Цитгольдере, в связи с возможной ревностью Джэка, и осторожно добавил: - Нет еще.

Хор, тотчас одумавшись, добавил:

-- Пожалуй, что нет - нет еще.

-- Слыхали вы когда-нибудь, - торжественно продолжал Джэк, - чтобы я проклинал, бранился и сквернословил насчет пасторов или церкви?

-- Правда, я далеко не то, что называется "достопочтенный член", - продолжал он, артистически оттягивая развязку. - Я не покаялся в грехах; я не кроткий и смиренный последователь; я жил не вполне так, как подобает; я никогда не жил на высоте своих убеждений, - но неужели же это достаточная причина для того, чтобы пастору можно было меня бить?

-- Зачем? Что? Когда? Кто побил? - спросила толпа в один голос.

Тут Джэк с разстановкой рассказал, как был приглашен преподобным Цитгольдером посетить класс Библии. Как пришел слишком рано и застал церковь еще пустой. Как сел у дверей, чтобы быть под рукой, когда придет пастор. Как чувствовал себя, "так сказать, миролюбивым и добродетельным" под жужжанье мух, и, вероятно, клевал носом - только каждый раз опять выпрямлялся - хотя, в конце-концов, уж не такой же грех уснуть в пустой церкви! Как, "откуда ни возьмись", явился пастор, и "толк его с боку в голову, и сбил его со скамьи, и был таков!"

-- Но что же он сказал? - вопрошала толпа.

-- А вы уверены, что это был он? - продолжали допрашивать его. - Вы ведь сами говорите, что спали!

-- Уверен ли? - с презрением повторил Джэк. - Что я не знаю его лица и бороды? Не болталась она, что ли, надо мной?

-- Что же вы теперь будете делать? - с нетерпением продолжала толпа.

-- Дождитесь, чтоб он пришел, тогда увидите, - с достоинством произнес Джэк.

церковные двери распахнулись, и появилась фигура, начавшая смотреть вверх и вниз по улице. Джэк покраснел - он узнал Полли - и выступил вперед. Толпа с деликатностью, но и с некоторым разочарованием, возвратилась обратно в заведение. Такого рода штуки были не по её части.

Полли увидала Джэка и быстро подошла к нему. Она что-то держала в руке.

-- Я нашла это на полу церкви, - робко начала она, - поэтому решила, что вы были там, хотя пастор и уверяет, что не были, так что я извинилась и выбежала отдать вам ее. Ведь это ваша, не правда ли? - Она протянула ему булавку, сделанную из образца золота, которую он надел в честь торжества. - Зато мне было не легко добыть вам этот платок - ведь это также ваш? - потому что Билли затащил его во двор за церковью и разлегся себе на земле, да давай пожирать его.

-- Билли - мой козел.

-- Вы ведь больше не вернетесь в класс? - поспешно спросил он. - Если нет, то я... я провожу вас до дому.

-- Я не прочь, - скромно ответила Полли, - если только вам по дороие.

Джэк предложил ей руку, и, поспешно минуя трактир, счастливая парочка вскоре зашагала по дороге к перевалу Скиннерса.

Должен с прискорбием признаться, что Джэк не сознался в своей ошибке, оставив преподобного Цитгольдера под подозрением, что он совершил на него ничем не оправданное покушение. Характерно, однако, для Скалистого Каньона то, что это подозрение не только не повредило его репутации, как духовного лица, но внушило к нему уважение, в котором ему до сих пор отказывали. По выражению критиков, в человеке "что-нибудь да есть", если он умеет бить прямо сплеча. Странно сказать, толпа, вначале сочувствовавшая Джэку, начинала теперь допускать какие-нибудь провинности с его стороны. Его последующее молчание, склонность отвечать на вопросы безсмысленной улыбкой; разражаться неудержимым хохотом когда его вкрадчиво допрашивали, видал ли он Полли за пляской с козлом? - все это окончательно возстановило против него общественное мнение. Последнее, однако, вскоре заинтересовалось более животрепещущим инцидентом,

"Ревекку у колодца", "Нахождение Моисея", "Иосифа с братьями", но более всего Скалистый Каньон взволновался объявлением, что Полли Гаркнесс олицетворит "Дочь Иевфая". В день представления, однако, выяснилось, что картину отменили и заменили другой, без пояснения причин. Скалистый Каньон, естественно негодуя на устранение местных талантов, разсыпался в тысяче безумных предположений. В общем, однако, преобладало мнение, что причину следует искать в мстительном отношении Джэка Фильджи к преподобному Цитгольдеру. Джэк, как водится, глупо улыбался, но нельзя было ничего от него добиться. Лишь несколько дней спустя, когда случился новый инцидент, увенчавший ряд таинственных событий, уста его открылись для полного разоблачения.

В одно прекрасное утро в Скалистом Каньоне появилась ослепительная афиша, с очаровательным изображением "Баловницы Сакраменто" в самой коротенькой юбочке, какая только может быть, выплясывающей с тамбурином перед украшенным цветочными гирляндами козлом, являющим, однако, несомненное сходство с Билли. Текст афиши, напечатанный гигантским шрифтом и пестрящий восклицательными знаками, гласил, что "Баловница" выступит в роли "Эсмеральды", в сопровождении ученого козла, специально подготовленного даровитой артисткой. Козел будет плясать, играть в карты и исполнять магические фокусы, известные читателям прекрасного сочинения Виктора Гюго "Собор Парижской Богоматери"; и в довершение всего собьет с ног и опрокинет коварного соблазнителя, капитана Фербюса. Чудесное представление ставится под покровительством полковника Старботтля и скиннерстаунского городского головы.

Когда весь Скалистый Каньон столпился, разинув рот, у афиши, Джэк смиренно присоединился к группе. Все глаза обратились к нему.

-- Не похоже на то, чтобы ваша Полли участвовала в этом,

-- Она никогда и не танцовала, - возразил Джэк с улыбкой.

-- Никогда не танцовала! Откуда же тогда взялись все эти розсказни о её плясках на перевале?

-- Танцовала-то Баловница Сакраменто: Полли только ссудила ее козлом! Ей, видите ли, полюбился Билли после того, как он кувыркнул тогда полковника Старботтля, и пришло в голову, что можно бы научить его кое-каким штукам. Так она и сделала, а репетиции все проделывала там у перевала, чтобы не попадаться никому на глаза и держать все дело в секрете. Она подкупила Полли, чтобы та отпускала ей козла и не выдавала её, и Полли никому и слова не пикнула, кроме меня.

-- Стало-быть, в тот день Юба Билль видел за пляской Баловницу?

-- И ее то и изобразил тот художник из Нью-Йорка? - Именно,

-- Так вот почему Полли не выступила в живых картинах в Скиннерстауне! Значит, Цитгольдер почуял, что дело не ладно? А? Разнюхал, что плясала-то все время просто-напросто актерка?

-- Нет, видите ли, - начал Джэк с притворным колебанием, - это уж будет другая история. Право, мне, может-быть, и не годится вам это рассказывать. Тут ведь ничего нет общого с афишей о Баловнице, и могло бы быть неприятно старику Цитгольдеру. Нет, ребята! и не просите даже.

Но было нечто в его глазах, а еще более в ленивой медлительности истинного юмориста, сделавшее толпу настойчивой и неумолимой. Она решила, что так или иначе получит свою историю, и слышать не хотела об отказе.

-- Видите ли, ребята, старик Цитгольдер наслушался розсказней о Полли и том козле; и вздумалось ему пристроить ее к своим живым картинам. Вот и попросил он ее постоять с козлом и бубнами за "дочь Иевфая", в ту минуту, когда старик приходит домой и вступает в город и клянется, что убьет первого, кого встретит, - словом, все как в Библии. Ну-с, Полли не охота была говорить, что не она участвовала в представлении с козлом, а Баловница, - пришлось бы выдать Баловницу головой; вот она и уговорилась притти с козлом и представить картину. Ну-с, пришла Полли - оробела немножко; пришел и Билли - он-то, будьте покойны, молодец молодцом и готовый на всякия штуки. Но тут оказалось, что болван, который представлял Иевфая, ни к чорту не годится: знай только скалит зубы на Полли и пятится от козла. Старик Цитгольдер прямо из кожи лезет; наконец забрался сам на подмостки, чтобы показать им, что от них требуется. Вот он входит гоголем, вдруг замечает Полли, - как-та приплясывает ему навстречу вместе с козлом: вот он всплескивает руками - вот так - и падает на колени и вешает голову вот так - и кричит: "Мое дитя! мой обет! о небо!" Но тут-то как раз Билли - ему уж надоели все эти фокусы - повернулся на задних ногах, да вдруг и приметил пастора! - Джэк помолчал с минуту, затем, еще глубже запустив руки в карманы, лениво протянул: - Не знаю, замечали ли вы, ребята, как старик Цитгольдер похож на Билли?

"Да, да! Дальше, дальше!"

-- Ну-с, - продолжал Джэк, - как увидал Билли старика Цитгольдера на коленях с понуренной головой, дал он вдруг прыжок, да щелкнул копытцами, словно говорит: "Мой теперь выход!" да опустил в свой черед голову, да как бросится прямо на пастора!..

-- Да как сбросит его из-за кулис прямо на улицу! - перебил восхищенный слушатель.

и плечи хоть куда! Либо от этого, либо от того, что козлу негде было разогнаться, да только Билли хлопнулся на колени, а пастор как поддаст ему, да одним махом долой его с подмостков! Вот после этого пастор и решил, что эту "картину" лучше оставить, - будто некому больше играть Иевфая, а ему самому неприлично выступать на подмостках. Но пастор все же считает, что это может послужить Билли уроком.

И действительно, послужило, ибо с этой минуты Билли навсегда перестал бодаться. Он покорно исполнил свою роль в спектакле Баловницы в Скиннерстауне, после чего блистал повсюду в провинции: искусство он заимствовал у Баловницы, а простоту у Полли, но один только Скалистый Каньон знал, что истинное начало его воспитанию было положено первой репетицией с преподобным Цитгольдером.