Поцелуй Саломеи Джейн

ПОЦЕЛУЙ САЛОМЕИ ДЖЕЙН

Прогремел только один выстрел. Он не попал в цель - в главаря отряда комитета бдительности, - и стрелявший, Рыжий Пит, уже взятый на мушку, оказался в их власти. После бешеной скачки рука его была нетверда, а внезапность налета, ошеломив, уменьшила зоркость глаза и ускорила неизбежный конец. Рыжий Пит угрюмо подчинился своим преследователям. Его товарищ, второй конокрад, тоже отказался от затянувшейся борьбы с чувством, похожим на облегчение. Да и разгоряченные, пылающие местью преследователи были довольны. Они взяли своих противников живьем. В течение долгой погони они не раз могли выбить их из седла выстрелом, но это было бы не по правилам и могло кончиться обыкновенной свалкой, а не примерным возмездием, которого те заслуживали. Теперь же участь этих двоих была решена. Крепкий сук и веревка положат конец их земному существованию, хотя и без санкции закона, но с соблюдением всех внешних формальностей правосудия. Этим члены комитета бдительности отдавали дань тому порядку, которым они сами пренебрегли, бросаясь в погоню и беря в плен. Но эта странная логика пограничной полосы была им по душе и придавала известную торжественность заключительной церемонии.

- Если хочешь что-нибудь сказать своим, говори живее, - приказал главарь.

Рыжий Пит поглядел по сторонам. Его стащили с седла на лесной просеке, у самого порога его собственной хижины, где уже собрались все немногочисленные родственники и друзья - преимущественно женщины и дети, не принимавшие участия в стычке; они безучастно таращили глаза на всадников, окруживших пойманных конокрадов. Кровная месть, вражда, преследования, драки и убийства - все это было им не в диковину, лишь внезапность нападения да стремительность исхода поразили их. Они ошалело, но с любопытством и, быть может, даже слегка разочарованно взирали на происходящее: ведь не было даже настоящей драки - ничего, о чем стоило бы говорить! Мальчишка-подросток, племянник Рыжего Пита, взобрался на большую бочку, чтобы с удобством за всем наблюдать; рослая, красивая девушка родом из Кентукки, жившая по соседству и заглянувшая в поселок проведать знакомых, лениво жевала резинку, прислонившись к дверному косяку. Только желтая гончая была явно и деятельно встревожена. Она никак не могла понять, закончилась охота или только начинается, и озабоченно бегала взад и вперед, бросаясь поочередно то к пленникам, то к тем, кто их пленил.

Главарь повторил свое предложение. Рыжий Пит беспечно усмехнулся и поглядел на жену.

Тогда миссис Пит выступила вперед. Да, ей было что сказать главарю, и она выкрикнула это яростно, злобно, мстительно, нечленораздельно. Он еще вспомнит этот день, когда черти потащат его душу в ад! Разве он мужчина! Он трус: боится встретиться один на один в честной драке, рыщет с целой сворой таких же койотов, как он сам, вокруг домов беззащитных женщин и детей! Громоздя брань на брань, пройдясь по адресу его темных предков и нечистой крови, она наконец вне себя от ярости принялась поносить его калеку-жену и до тех пор выкрикивала оскорбления, которые может нанести только женщина женщине, пока побелевшее лицо главаря не застыло, как маска, а палец не лег на спусковой крючок, и только распространенная в Западных штатах священная вера в неприкосновенность слабого пола удержала его руку.

Это не укрылось даже от ее мужа, и он властно бросил ей:

- Ладно, старуха, хватит. - Левой, свободной от пут рукой он похлопал ее по спине, оборвав на том последнее прощание.

Главарь, все еще бледный от ядовитых уколов женского языка, резко повернулся ко второму пленнику.

- Ну, ты! Хочешь с кем-нибудь попрощаться, тогда валяй - теперь твой черед.

Юноша поглядел по сторонам. Никто не шевельнулся, никто не проронил ни слова. Он был чужой здесь, не известный никому человек. Рыжий Пит случайно свел с ним знакомство и сделал его своим сообщником. Он был еще очень молод, но с детских лет уже жил отщепенцем, и слова «отец» и «мать» будили в нем лишь смутные полузабытые воспоминания. Он любил лошадей и крал их, полностью отдавая себе отчет в том, что по здешним законам ему придется когда-нибудь поплатиться жизнью за одно из этих животных, от обладания которым так часто зависела здесь судьба человека. И он знал толк в лошадях - об этом можно было судить, хотя бы поглядев на его кобылу, которая всего несколько дней назад была собственностью судьи Бумпойнтера. Этот подвиг он совершил один, без чьей бы то ни было помощи.

Внезапно обращенный к нему вопрос вывел его из состояния подчеркнутого безразличия к окружающему - не столько, впрочем, состояния, сколько позы, которая была у него профессиональной.

Быть может, в это мгновение чувство полного одиночества кольнуло его: ведь у него не было даже такой фурии-жены, как у его товарища. Однако он только молча покачал головой. И вдруг взгляд его случайно скользнул по лицу красивой девушки, которая стояла, прислонясь к дверному косяку, и смотрела на него. Должно быть, даже главаря тронуло это безграничное одиночество, потому что и он, казалось, был в нерешительности. И тут главарь тоже заметил девушку, смотревшую на одинокого пленника.

Неожиданно его осенила забавная мысль.

- Саломея Джейн, тебя, я думаю, не убудет, если ты подойдешь сюда и скажешь этому малому перед смертью «прощай», раз уж он всем чужой здесь, - сказал главарь.

Даже равнодушная толпа, казалось, ощутила удивительную смесь трагизма и насмешки, заключенную в его словах. Всем было хорошо известно, что эта девушка, Саломея Джейн Клей, чрезвычайно много мнит о себе и держит на расстоянии местных ухажеров, дразня их, словно лесная нимфа, своей высокомерной недоступностью. Но она, к удивлению всех, не спеша отделилась от дверного косяка и спокойно, с ленивой грацией шагнула к пленнику, протягивая ему руку. Когда ее правая рука коснулась его левой, только что освобожденной от пут, жаркий румянец пробился сквозь холодную маску равнодушия, за которой юноша пытался спрятать свои чувства от посторонних взглядов. Девушка на мгновение замерла; смущение исчезло из ее зеленовато-карих глаз, и она смело поглядела на юношу в упор. Потом вынула жевательную резинку изо рта, тыльной стороной руки утерла свои алые губы и вставила ногу в стремя. Упругим движением поднявшись на стремени, она обвила руками шею пленника и прижалась губами к его губам.

И пока эти двое - мужчина, уже стоявший на краю могилы, и девушка в расцвете молодости и красоты - не разомкнули объятий, никто не проронил ни слова, и на какой-то миг воцарилась полная тишина. Затем послышался смех. Отчаянное безрассудство девушки заставило всех забыть на время об участи двух обреченных. Но вот она плавно соскользнула на землю. Все взгляды были прикованы к ней - все взгляды! Это не укрылось от главаря, и он поспешил этим воспользоваться.

- Пора! Поехали! - крикнул он, хлестнув коня, и минуту спустя вся кавалькада, окружив пленников, уже скакала по просеке, углубляясь в темную чащу леса.

Их путь лежал к Сойерской Развилке, где помещалась штаб-квартира «бдительных» и где уже собрался Совет. Там оба преступника должны были понести кару за свои деяния, в которых Совет уже заочно признал их виновными. Всадники скакали бешеным галопом, они спешили, и, как ни странно, казалось, что их пленники спешили тоже. Эта отчаянная скачка помешала им заметить, какая удивительная перемена произошла с одним из конокрадов после поцелуя девушки. На его щеках все еще пылал румянец, который словно бы прожег насквозь холодную маску безразличия, глаза смотрели настороженно, их взгляд стал быстрым и живым, а на полуоткрытых губах, казалось, еще трепетал поцелуй. Разгоряченные скачкой, все утратили осторожность, и лошадь всадника, который держал конец веревки, обвивавшей плечи молодого конокрада, оступилась, попав ногой в сусличью нору. Падая, она перекувырнулась и сбросила своего наездника с седла, а связанного и беспомощного пленника совлекла на землю с любимой кобылы судьи Бумпойнтера. В следующую секунду все снова были на ногах, но пленник успел почувствовать, что веревка, которой он был связан, соскользнула с плеч пониже. Но он прижал веревку локтями, и те, кто помогал ему сесть в седло, ничего не заметили. Стараясь держаться в самой гуще всадников, пленник стал украдкой освобождаться понемногу от своих пут.

Теперь они мчались через лесную чащобу, и высокие листья папоротника, хлеставшие коней по крупам во время этой дикой скачки, мешали видеть, как ослабла веревка, которой был связан пленник. Погруженная в тишину и покой лесная глушь, где, казалось, скорее должны были бы совершать жертвоприношения нимфы и фавны, а не вершить свой суд и расправу люди, служила странно неправдоподобным фоном для этой яростной скачки суровых, вооруженных до зубов всадников. Солнце уже садилось, и золотые острия его лучей пронизывали густеющий сумрак; защебетали птицы, порхая среди мерцающей листвы, трепеща голубино-сизыми крыльями; и пока мстители вихрем неслись вперед, им сопутствовало мирное журчание скрытых от глаз ручьев, доносившееся откуда-то из глубины леса. Но вот уже скоро лесу конец, и всадники поднимутся на перевал, откуда крутой спуск приведет их к заставе у Сойерской Развилки, до которой от перевала не больше мили. Так уж повелось, что этот перевал всегда брали единым духом, с дикими криками и улюлюканьем, возвещавшим о возвращении отряда. Однако на сей раз всадники воздержались от криков, несовместимых с их достоинством, но, вырвавшись из леса, бесшумной лавиной ринулись вниз с горы. Вот они уже спустились до половины склона, все их внимание приковано к лошадям. Но в эту минуту молодому конокраду удается освободить правую руку от пут и схватить поводья, болтающиеся на шее лошади. Внезапный рывок, которым владеют местные пастухи - «вакеро», понятен хорошо объезженному животному, и оно приседает на задние ноги, крепко упершись передними копытами в землю. Вся кавалькада проносится мимо; всадник, держащий веревку, которой связан пленник, помня, как он только что чуть не свернул себе шею, выпускает веревку из рук, дабы не полететь с седла вверх тормашками. Пленник поворачивает лошадь, подняв ее на дыбы, и вот он уже с быстротой ветра скачет обратно вверх по склону.

на свободу пленник уже покрыл половину этого расстояния вверх по склону. Преследователи так тесно сбились в кучу на узкой дороге, что лишь две пули были посланы вдогонку беглецу, и обе ушли в землю впереди конокрада, подняв фонтанчики пыли. Никто не осмелился стрелять ниже: кобыла судьи Бумпойнтера стоила больших денег. А для беглеца в эту отчаянную минуту она была дороже всяких денег, и он предпочел бы получить пулю себе в ногу, лишь бы не ранили лошадь.

Отрядили пятерых всадников - взять беглеца живым или мертвым. И последнее казалось неизбежным. Но расчет конокрада был верен: он достиг леса прежде, чем они успели перезарядить ружья; а там, мелькая между величественных, колонноподобных стволов, стал почти неуязвим. Его лошадь могла обскакать любую, и преследователи это знали; через два часа они повернули коней обратно, ибо преступник исчез бесследно. Конец этой истории был кратко изложен в «Вестнике Сьерры»:

«Рыжий Пит, хорошо известный конокрад, которому столь долго удавалось ускользать от справедливого возмездия, на прошлой неделе был пойман отрядом с Сойерской заставы и повешен. Но его сообщнику, к сожалению, удалось бежать и скрыться на превосходной кобыле, принадлежащей судье Бумпойнтеру. Всего неделю назад судье предлагали за эту лошадь тысячу долларов, но он отказался ее продать. Конокраду, который все еще разгуливает на свободе, будет нелегко сбыть кому-нибудь столь ценную лошадь, оставаясь неопознанным, и посему мало вероятно, чтобы он или эта кобыла объявились когда-либо снова в наших краях».

* * *

Саломея Джейн смотрела вслед всадникам, пока они не скрылись из глаз. Затем она почувствовала, что ее недолгой популярности пришел конец. Миссис Пит, продолжавшая поносить всех на чем свет стоит, включила и ее в орбиту своего внимания - по-видимому, за проявление тех эмоций, которых ей самой не хватало. Остальные женщины тоже почувствовали к Саломее Джейн неприязнь за то, что она на какое-то мгновение возвысилась над ними; только подростки продолжали глядеть на нее с восхищением: ведь она на глазах у всех «амурничала» с человеком, которого вот-вот повесят. Такая отчаянная смелость превзошла все их фантазии.

Саломея Джейн с восхитительным безразличием восприняла произошедшую перемену. Она надела свой желтый нанковый капор - чудовищное сооружение, способное навеки погубить любую женщину, но весьма удачно оттенявшее ее смуглую кожу и горячий румянец, - завязала ленты под подбородком, высвободив из-под гофрированной оборки капора две тугих, иссиня-черных косы, перекинула их за спину, вскочила на мустанга, на мгновение показав стройные лодыжки, плотно обтянутые белыми чулками, свистнула свою гончую и, помахав рукой внезапно получившему отставку, но исполненному восторженного обожания племяннику Рыжего Пита - «Прощай, малыш!», - хлестнула мустанга и ускакала в вихре развевающихся холщовых юбок.

До ее дома, где она жила со своим отцом, было не больше четырех миль. По сравнению с хижиной, которую она только что покинула, это было куда более роскошное жилище, с длинной пристройкой сзади и остроконечной кровлей, спускавшей свои стрехи почти до земли, что придавало ему форму треугольника. Позади дома стояли навесы для скота и большой сарай, так как Мэдисон Клей был «крупный скотовод» и даже владелец участка в «целую четверть» мили. В доме имелась гостиная, а в гостиной - фисгармония, доставка которой сюда рассматривалась как чудо современной техники. Соседи считали, что вот поэтому-то Саломея Джейн не в меру важничает и задирает нос, на самом же деле холодность девушки и ее равнодушие к заигрываниям местных кавалеров скорее объяснялись ее уравновешенным ленивым характером и поглощавшими ее с головой заботами об овдовевшем несколько лет назад отце, которого она обожала. Дело в том, что жизни Мэдисона Клея постоянно угрожала опасность со стороны двух-трех семей, вынашивавших планы кровной мести, как утверждали злые языки, не без основания, и сердце Саломеи Джейн было глубоко уязвлено тем, что ее отец, отправляясь куда-нибудь в гости, брал с собой ружье. Быть может, именно это заставило ее относиться с предубеждением ко всем представителям мужского пола из близлежащих селений. Мысли же о том, что весь этот скот, лошади и «целая четверть» перейдут когда-нибудь к ней, занимали ее крайне мало. Что касается самого мистера Клея, то он находил, что Саломея Джейн в меру домовита, хотя и чересчур «настырна» порой, а в общем, «как все наше племя по женской линии», не лишена известных достоинств.

- Что это люди про тебя говорят, будто ты невесть чего выкинула там, у Рыжего Пита? - спросил мистер Клей свою дочь во время завтрака два дня спустя. - Будто ты завела там шуры-муры с каким-то конокрадом?

- Верно, уж завела, раз тебе так сказали, - равнодушно ответила Саломея Джейн, не глядя на отца.

- А как, по-твоему, что скажет на это Руб? И что ты ему скажешь, а? - насмешливо спросил отец.

«Руб», или Рубен Уотерс, был тот молодой человек, который, как поговаривали, пользовался у мистера Клея особым расположением. Саломея Джейн взглянула на отца.

- Я скажу ему так: когда и его будут вешать, я поцелую его тоже, но не раньше, - беспечно отвечала молодая особа.

Отцовское чувство юмора не осталось нечувствительным к такой на редкость остроумной шутке, и мистер Клей улыбнулся. Однако тут же сдвинул брови.

- Только его не повесили - этого твоего конокрада; он все-таки удрал в конце концов. А это уже совсем другой коленкор, - сказал он несколько угрюмо.

Саломея Джейн положила ножик и вилку на стол. Это действительно была большая новость, которая сильно меняла дело. Мысль о такой возможности ни разу не приходила ей в голову. И теперь, как ни странно, Саломея Джейн впервые по-настоящему заинтересовалась судьбой конокрада.

- Он удрал? - повторила она. - Или его отпустили?

- Так они его и отпустят! - проворчал отец. - Сам как-то освободился от веревок и, когда они все спускались со склона, осадил лошадь, прямо как заправский вакеро, заарканивший быка. Ну, тот малый, что держал конец его веревки, чуть не вылетел из седла, а конокрад, ясное дело, повернул лошадь и поскакал обратно. Да что говорить, на этой кобыле судьи Бумпойнтера он мог бы стащить с седла всю их шайку! И поделом им. Всадили бы в него сразу пулю или вздернули бы его тут же на месте - так нет, им, видите ли, понадобилось доставлять его в Комитет «для примера» другим. «Для примера», душа с них вон! Плохой, что ли, был бы пример, когда всякий, кто бы сюда ни забрел, напоролся бы на этого малого, висящего на суку и продырявленного пулями? Чем, спрашивается, не пример? И всякому было бы понятно, что этот пример означает. Чего бы, кажется, проще? Да ведь эти ребята только делают вид, будто им наплевать на закон, а сами без него шагу ступить боятся. Тошно смотреть! Да что там! Небось, когда Джейк Майерс застрелил второго мужа твоей старой тетки Вайни и я подстерег его в ущелье «Смотри в оба», стал я, что ли, привязывать его к лошади и тащить к твоей тетке Вайни «для примера», прежде чем пустить в него пулю? Нет! - яростно воскликнул Мэдисон Клей, побагровев от возмущения. - Нет! Я, вроде как от нечего делать, колесил по лесу, пока он не попался мне на пути. Тут я подъехал к нему и говорю…

Но Саломея Джейн слышала это уже не раз. Даже самый близкий человек может надоесть своими россказнями.

- Я все это знаю, папа, - прервала она его. - Ты лучше скажи, этот малый, этот конокрад, неужели он так-таки и удрал от них, и они даже его не ранили?

- Представь, удрал, и если он не совсем дурак и не станет пытаться продать эту кобылу, так, может, никогда и не попадется им больше в лапы. Короче, ты эти свои бредни насчет «незнакомца с петлей на шее» и прочей ерунды оставь. Это не для Руба, его на этом не проведешь.

- Нет, папа, - весело возразила девушка, - я все равно ему это скажу и даже прибавлю еще кое-что. Я скажу ему: пусть-ка он тоже сумеет удрать, и я выйду за него замуж тогда - вот как! Едва ли Руб рискнет, чтоб его стали хватать, а он стал удирать.

Мистер Мэдисон Клей хмуро улыбнулся, встал, отодвинув стул, по привычке рассеянно поцеловав дочь в голову, взял из угла свое ружье и отправился выполнять долг доброго самаритянина на дальнем пастбище, где отелилась одна из его коров. Считая Рубена вполне приемлемым женихом в том, что касалось имущественной стороны брака, он в то же время с сожалением не мог не признать, что этому малому здорово не хватало кое-каких качеств, присущих всему роду Клеев. В некотором роде это, несомненно, был бы для его дочери «мезальянс».

приготовить постель. Здесь взгляд ее упал на фотографию Рубена Уотерса, заткнутую за оконный косяк. У этого молодого человека было весьма серьезное и вдумчивое выражение лица, и перед ней довольно отчетливо возникла перспектива того самого пресловутого библейского ложа, которое она могла в своем своенравии уготовить себе сама. Саломея Джейн усмехнулась, вспомнив, как она только что пошутила на его счет, и это воспоминание приятно пощекотало ее чувство юмора, потом случайно поймала свое отражение в зеркале и усмехнулась снова.

Забавно, что этот конокрад удрал! Но, боже милостивый, вдруг Рубен узнает, что он жив и разгуливает по свету с ее поцелуем на губах! Она тихонько рассмеялась - немного задумчиво и мечтательно. Этот конокрад ответил на ее поцелуй, как мужчина: прижал ее к себе, да так крепко, что у нее перехватило дыхание. А ведь знал, что через несколько минут его повесят! Саломею Джейн целовали и прежде - используя силу, случай или уловку. В незамысловатой игре в фанты, процветавшей в этих местах и известной под названием «ловушка», многие готовы были «попасть в ловушку» за сладкий поцелуй Саломеи Джейн, который она дарила из чувства справедливости и по правилам игры. Но так ее еще не целовал никто… и никогда больше не поцелует. И этот человек жив! О боже, она даже покраснела, о чем ее тотчас оповестило зеркало!

Она едва ли даже узнает его при встрече - этого малого с горящим взглядом и ярким румянцем на смуглом лице. Кажется, у него не было ни усов, ни бороды - нет, иначе она бы почувствовала. И он совсем не был похож на Рубена, ну нисколечко. Она вытащила фотографию Рубена из-за косяка и положила на свой столик для рукоделия. И подумать только, что она даже не знает, как его зовут - того малого! Удивительно все это и странно! Ее целовал мужчина, о котором она, быть может, никогда больше и не услышит! Он-то, конечно, знает, кто она такая. Интересно, вспоминает ли он о ней и о том, что произошло? Верно, он был так счастлив, когда вырвался на свободу и остался в живых, что позабыл про все на свете.

Впрочем, Саломея Джейн недолго предавалась этим размышлениям и, будучи девушкой здравомыслящей и благоразумной, принялась думать о чем-то другом. Только раз, отворив свой гардероб и увидав простое холщовое платье, которое было на ней два дня назад, она подумала, что оно ей не к лицу, и пожалела, что не оделась по-праздничному, когда отправлялась проведать семейство Рыжего Пита. При таких обстоятельствах ей, конечно, следовало бы выглядеть понаряднее.

Когда отец вечером вернулся домой, она осведомилась у него, что слышно. Да ничего. Они так и не поймали этого конокрада, он все еще разгуливает на свободе. Судья Бумпойнтер поговаривает о том, чтобы прибегнуть к помощи столь презираемого ими закона. Но все равно приходится ждать, - может, этот парень настолько глуп, что попытается сбыть с рук кобылу. Тело Рыжего Пита отвезли к его вдове. Пожалуй, Саломее Джейн следовало бы из приличия оседлать лошадь и по-добрососедски поехать на похороны.

Саломее Джейн это предложение, кажется, пришлось не по душе, но она не нашла нужным объяснять отцу, что, поскольку один из конокрадов еще жив, ей совсем не хочется вторично попасться на язычок вдове повешенного. Вместе с тем она не без чувства удовлетворения невольно сравнила свое положение с положением этой вдовы. Ведь мог бы спастись не тот, неизвестный, а Рыжий Пит. Но у Пита не хватило на это отваги. Героический облик незнакомца принимал все более отчетливые очертания в ее глазах.

- Ты что, не слушаешь меня, дочка?

Саломея Джейн вздрогнула.

- Я уж который раз спрашиваю тебя: не видала ты сегодня где-нибудь поблизости эту паскуду - Фила Ларраби?

Нет, Саломея Джейн его не видела. Но вопрос сразу возвратил ее к действительности, и она почувствовала некоторые угрызения совести, так как знала, что Фил Ларраби - один из заклятых врагов ее отца.

- Он не посмеет явиться сюда - разве что пронюхает, когда ты отлучишься из дома, - сказала она.

- Вот это-то и странно, - заметил отец, почесывая седеющий затылок. - Весь день сегодня он не выходил у меня из ума, а тут один китаец сказал, что видел его у Сойерской Развилки. Он как будто дружит с женой Пита. Ну, я и подумал, что ты можешь разузнать, появлялся ли он там.

Угрызения совести Саломеи Джейн стали еще более ощутимы: так вот зачем, оказывается, понадобилось ее отцу укреплять добрососедские отношения!

- И этого еще мало, - продолжал мистер Клей. - На дальнем выгоне я заметил чужие следы. Пошел по ним, а они, представляешь, все кружат и кружат - словно кто-то рыскал вокруг нашего дома и чего-то высматривал. А потом снова затерялись в лесу. Похоже, что этот грязный пес Ларраби подстерегает меня, а встретиться в открытую боится.

- Ты, отец, подожди выходить из дому денька два, а я постараюсь разузнать, в чем тут дело, - сказала девушка, и темные глаза ее блеснули сочувствием и негодованием. - Если и вправду этот негодяй околачивается здесь, я его в два счета выслежу и скажу тебе, где он прячется.

- Нет, уж ты знай свое место, Саломея, - решительно возразил отец. - Не женское это дело, хотя, может, смекалки у тебя и не меньше, чем у иного мужчины.

Тем не менее, когда отец лег спать, Саломея Джейн уселась в гостиной возле открытого окна с видом скучающим и меланхоличным, на самом же деле вся обратившись в зрение и слух. Была прекрасная лунная ночь. Две сосны у ворот - два одиноких стража, высланных вперед темневшим вдали бором, - отбрасывали две длинные тени, словно две тропки, протянувшиеся к дому, и в окна веяло пряным ароматом хвои. Ни цветы, ни дикий виноград, ни какие-либо другие пустые прихоти не украшали жилища Саломеи Джейн. Участок слишком недавно был расчищен от зарослей, а жизнь слишком заполнена повседневными заботами, чтобы в ней могло остаться место для разных легкомысленных затей. Но луна набросила на все свое призрачное покрывало, смягчила резкие очертания сарая и навесов, кинула мерцающие блики в не закрытые ставнями окна, и даже безобразные кучи щебня и обгорелые скелеты выкорчеванного кустарника приобрели в ее обманчивых лучах таинственный вид. Красота лунной ночи проняла даже Саломею Джейн, и она издала нечто среднее между вздохом и зевком, вдохнув при этом аромат сосен. Внезапно она выпрямилась и насторожилась.

Острый слух ее уловил едва слышное «цок, цок», долетавшее со стороны леса, а еще более острое чутье и навыки жизни в лесной глуши помогли ей сразу угадать, что это стук копыт о кремнистую землю. Она достаточно хорошо знала все ближние лесные тропы, чтобы тотчас определить: звук долетел оттуда, где одна из тропинок пересекала большие выходы кремния на поверхность, примерно в четверти мили от дома. И скакала не отбившаяся от табуна лошадь - это был звук подкованных копыт. Какой-то всадник нарушил среди ночи границу их владений, и это не предвещало ничего доброго ее отцу.

Саломея Джейн выскочила, накинула на голову шаль, не столько опасаясь ночной свежести, сколько посторонних взоров, и выбежала из дома. По дороге она, не раздумывая долго, взяла стоявшее в углу ружье отца. Саломея Джейн не боялась за себя, но для острастки это было неплохо. Стараясь держаться в тени сосен, она направилась прямо в лес. На опушке она остановилась. Кто бы ни прятался там, в чаще, он не сможет теперь приблизиться к дому, минуя ее.

Все вокруг словно замерло. Мертвая неподвижность, мертвая тишина. Даже мерцающий свет луны, казалось, застыл. Но вот послышался шорох - точно какое-то животное кралось среди папоротников, и в полосу лунного света вступила темная фигура - но не всадника, а пешего. Перед Саломеей Джейн стоял конокрад - стоял тот, кого она поцеловала!

Дикая, нелепая мысль мелькнула вдруг в ее всегда такой рассудительной головке и взбудоражила лениво бегущую по жилам кровь: «Ей оказали ! Его повесили, и теперь дух его бродит по лесу». Залитый неверным лунным светом, он и в самом деле был бледен, как призрак, и одежда на нем была та же самая, что и в тот памятный день.

Должно быть, он заметил ее, потому что быстро двинулся ей навстречу, но, поспешив, споткнулся, и тут она опомнилась, сообразив, что призраки не спотыкаются, и сразу почувствовала огромное облегчение. Так вот, значит, кто бродил вокруг их дома - не заклятый враг ее отца, а всего-навсего этот несчастный конокрад! Щеки ее запылали, обычное самообладание и отвага вернулись к ней, и она сказала задорно:

- А я было приняла тебя за привидение.

- Да я в два счета мог бы им стать, - сказал он, пристально глядя на нее, - но, верно, и тогда все равно пришел бы сюда.

- Ну а уж когда остался в живых, так возвращаться сюда не след, - сказала Саломея Джейн, и голос ее внезапно утратил насмешливую беспечность, ибо чувство облегчения, которое она испытала в первое мгновение, внезапно сменилось тревогой: какое-то странное волнение - не то страх, не то ожидание чего-то - охватило ее. - Так, значит, это ты бродил вокруг нашего дома, и это твои следы заметил отец на дальнем выгоне?

- Да. Я поскакал прямо сюда, как вырвался от них.

Его взгляд жег ее, и она не смела поднять глаз.

- Зачем… - начала она неуверенно, запнулась и поспешно добавила: - Как тебе удалось добраться сюда?

- Ты помогла мне!

- Я?

- Да. Твой поцелуй воскресил меня, я вдруг почувствовал прилив сил и сумел удрать. И тогда я поклялся, что явлюсь сюда, живой или мертвый, чтобы сказать тебе спасибо.

И теперь вдруг все показалось ей ясным и простым, словно то, что он сказал, она уже знала заранее. И знала, что все это - правда, от слова до слова.

Однако ее холодный здравый смысл не мог примириться с этим.

- Стоило ли удирать, раз ты вернулся сюда, где тебя снова схватят? - спросила она с вызовом.

Конокрад шагнул к ней, но, как ей показалось, уже не так уверенно - теперь она вполне овладела собой. Он заговорил, прерывисто дыша, и голос его дрожал:

- Послушай. Ты сделала для меня больше, чем ты думаешь. Ты сделала меня другим человеком. Никто - ни женщина, ни мужчина, ни ребенок - не делал для меня того, что сделала ты. У меня никогда не было настоящего друга - только случайные товарищи, вроде Пита, который «взял меня в долю». Я хочу бросить все это… Ну, то, чем я занимаюсь. Но перво-наперво я хочу по-честному рассчитаться с тобой… - Голос его прервался, он умолк, затем добавил скороговоркой: - Моя лошадь привязана тут неподалеку. Я хочу отдать ее тебе. Судья Бумпойнтер отвалит за нее тысячу долларов. Я не обманываю тебя, видит бог! Я сам читал - они прибили к дереву объявление. Бери лошадь, а я уйду пешком. Бери ее. Больше я ничего не могу для тебя сделать, а я знаю, что это не стоит и половины того, что ты сделала для меня. Бери лошадь. Твой отец может получить за нее награду, если ты не хочешь получать сама.

И по таким странным, неписаным законам жили тогда люди в том краю, что ни мужчина, сделавший это предложение, ни девушка, которой оно было сделано, не усмотрели в нем ничего неделикатного, или нелепого, или несовместимого с обращением конокрада в новую веру. Тем не менее Саломея Джейн не приняла предложения по другим, куда менее веским причинам.

… Сейчас я принесу тебе чего-нибудь поесть. - И она повернулась к дому.

- Нет, сначала обещай, что возьмешь лошадь, - сказал конокрад, хватая ее за руку. Она покраснела и сделала попытку вырвать руку, боясь, быть может, получить еще один поцелуй. Но конокрад отпустил ее. Она небрежно бросила через плечо:

- Подожди здесь, я сейчас вернусь, - и скользнула прочь, похожая в призрачном свете луны на пугливую нимфу. Через несколько минут она скрылась в доме.

Завязав в узелок кое-какую еду и бутылку виски, Саломея Джейн присоединила к ним плащ и шляпу своего отца, решив, что они помогут сделать неузнаваемой некую героическую фигуру, которую, как ей теперь казалось, всякий должен был узнать с первого взгляда, как узнала она. С этой поклажей она, запыхавшись, вернулась к конокраду. Но он отстранил и еду и виски.

- А ты… ты… что будет с тобой? Тебя повесят!

- Я удеру от них, - сказал он тихо, - если… если…

- Если что? - спросила она, вся трепеща.

- Если ты снова поможешь мне, придашь мне силы… как в тот раз! - горячо прошептал он.

… Хотела уйти… Она не сделала ни того, ни другого. Внезапно он схватил ее в объятия и крепко поцеловал, и она ответила на его поцелуй, и он поцеловал ее еще и еще. Потом они долго стояли, обнявшись, совсем как два дня назад. Но сходство было только внешним - оба они уже стали иными. Ибо холодная, уравновешенная Саломея Джейн превратилась в совершенно иную женщину - страстную, влюбленную, готовую на все. Быть может, неистовая кровь ее отца заговорила в ней в эту отчаянную минуту. Обнимавший ее мужчина стоял, распрямив плечи, исполненный решимости.

- Как тебя зовут? - быстро, шепотом, спросила она, пользуясь этим распространенным среди женщин способом признаваться в своих чувствах.

- Дарт.

- Это фамилия, а имя?

- Джек.

Он отпустил ее. Секунду еще она стояла, прижавшись к нему. Затем улыбнулась, глаза и зубы ее весело блеснули, и она сказала:

- Надень этот плащ и шляпу и не выходи из леса, пока я не вернусь. - И она поспешила домой.

Но на полдороге к дому шаги ее вдруг замедлились, словно сердце потянуло ее обратно. Она остановилась, обернулась и поглядела туда, где оставила конокрада. Быть может, она вернулась бы, если б увидела его там. Но его уже не было видно. Саломея Джейн вздохнула - первый раз вздохнула о нем - и быстро побежала к дому. Верно, уже поздно! Скоро начнет светать!

Она была уже в двух шагах от дома, когда ружейный выстрел всколыхнул безмолвный ночной воздух и разбудил задремавший лес.

Она бежала, а в мыслях у нее было только одно: кто-нибудь из тех, кто охотится за конокрадами, выследил Джека и напал на него. Но выстрелов было два, а он безоружен. Внезапно она вспомнила, что оставила ружье отца, прислонив его к дереву, возле которого стояла. Какое счастье! Быть может, она этим снова спасла его? Она бросилась к дереву. Ружье исчезло. Саломея Джейн принялась колесить по лесу во всех направлениях, каждую секунду боясь наткнуться на безжизненное тело Джека. Затем новая мысль озарила ее, и она побежала к загону. Лошади судьи Бумпойнтера там не было! Вероятно, после перестрелки Джеку удалось вывести ее и ускакать. Саломея Джейн вздохнула с облегчением, но тут же ее снова охватила тревога. Отец, разбуженный выстрелами, спешил к ней.

- Что тут такое, дочка? - озабоченно спросил он.

- Ничего, - с запинкой отвечала девушка. - Я поглядела - никого нет. - Бесстрашная по натуре, она, естественно, была правдива, и ложь не шла у нее с языка… Впрочем, теперь, при мысли о нем, она уже была не столь бесстрашна, как прежде…

- Я еще не ложилась спать и, как услышала выстрелы, сразу побежала поглядеть, кто это стрелял, - добавила она в ответ на испытующий взгляд отца.

говоря худого слова, уже раз двадцать продырявить меня за последние пять минут!

А ведь мысль о враге отца ни разу не пришла ей в голову за все это время! Очень может быть, что это он напал на Джека. Саломея Джейн тотчас решила использовать это предположение.

- Ступай домой, папа, ступай домой и разыщи ружье. Без ружья тебе нельзя и носа высунуть наружу. - Она обхватила отца за плечи и, прикрывая его своим телом со стороны леса и не обращая внимания на его сопротивление и протесты, чуть не силком затолкала в дом.

Однако ружья отыскать не удалось. Это было очень странно. Вероятно, он сам засунул ружье куда-нибудь. А может, он оставил его в сарае? Пусть-ка припомнит хорошенько. Но, в общем, это не так важно теперь. Опасность миновала. Ларраби не удалась его хитрость. Отцу надо лечь спать, а утром они вместе поищут ружье. Про себя она уже приняла решение встать пораньше и еще раз порыскать по лесу, быть может… Саломея Джейн вспомнила свое обещание и испытала одновременно и радость и страх: быть может, Джек там, цел и невредим и ждет ее!

Она плохо спала в эту ночь, как, впрочем, и ее отец. Но на рассвете усталость взяла свое, и Мэдисон Клей забылся тяжелым сном, а когда проснулся, солнце было уже высоко.

стонов ветра в верхушках сосен. Временами трепет пробегал по ее телу, и у нее перехватывало дыхание, когда она снова и снова перебирала в памяти все, что произошло во время этого тайного свидания в лесу. И снова она чувствовала себя в объятиях конокрада, чувствовала его поцелуи на своих губах, слышала его горячий шепот, и ей казалось, что ее жизнь только теперь начинается… А затем мечты сменялись мучительным страхом: быть может, в эту самую минуту он лежит в лесу, истекая кровью, и губы его шепчут ее имя, а она тут бездействует! И Саломея Джейн приподнималась на постели, уже готовая броситься ему на помощь. И так продолжалось до тех пор, пока небо не просветлело и жемчужно-розовое сияние не разлилось над белоснежным хребтом Сьерры. Тогда Саломея Джейн встала и быстро оделась. Уверенность, что она увидит его, была настолько крепка в ее душе, что, одеваясь, она задумалась на мгновение, а потом выбрала простое холщовое платье и желтый капор, которые были на ней в тот день, когда она впервые увидела Джека. И подумать только, что она видела его всего два раза в жизни, всего два раза! Это жестоко, слишком жестоко, если она не увидит его больше!

Саломея Джейн тихонько спустилась с лестницы, прислушиваясь к глубокому дыханию отца, доносившемуся из его спальни, и при свете оплывающей свечи поспешно нацарапала ему записку, прося не выходить до ее возвращения. Положив записку на видное место на столе, она быстро выбежала из дому навстречу занимающемуся дню.

Три часа спустя мистер Мэдисон Клей проснулся от громкого стука в дверь. Сначала ему почудилось сквозь сон, что его, как обычно, будит дочь, и, ответив ей приветственным ворчанием, он поуютнее завернулся в одеяло. Но тут же события этой ночи всплыли в его памяти вместе с решением встать пораньше, и он, окончательно пробудившись, негромко выругался и вскочил с постели. Теперь он уже отчетливо слышал, что стучат в наружную дверь, и даже узнал знакомый голос. Поспешно натянув сапоги и брезентовые штаны и перекинув через плечо единственную подтяжку, он загромыхал вниз по лестнице и, отворив дверь в прихожую, прирос к месту. Наружная дверь была распахнута, и на пороге стоял его родственник и неизменный сподвижник во всех подвигах кровной мести Брекенридж Клей!

- Ну и выдержка же у тебя, Мэд! - сказал Брекенридж Клей с оттенком восхищения и легкой досадой.

- А что такое стряслось? - с тревогой спросил Мэдисон.

«ничего неизвестно», но только дружки Фила Ларраби подобрали его, продырявленного насквозь и мертвого, как дохлая ворона, и сейчас, верно, уже спустили на тебя двух его сводных братьев. А ты, как самый распоследний идиот, бросил еще зачем-то в кустах эти вещички. - И Брекенридж, обернувшись к своей лошади, стоявшей возле крыльца, снял с седла плащ, шляпу и ружье Мэдисона Клея. - Хорошо, что я по дороге наткнулся на них в лесу. Сейчас дружки Фила нагрянут сюда - ты только-только успеешь перебраться через границу штата и укрыться там у кого-нибудь из своих. Поторапливайся, старина! Ну, чего ты таращишь на меня глаза?

Мэдисон Клей, пораженный, объятый ужасом, онемев, глядел на Брекенриджа. События этой ночи с беспощадной ясностью снова воскресли перед ним, но, увы, слишком поздно! Сначала выстрелы; потом Саломея Джейн вдруг появляется из леса; ее смущение; ее старания отделаться от него; исчезновение ружья; а теперь еще эта новость - его шляпа и плащ, которыми кто-то воспользовался для отвода глаз!

Это она убила Фила Ларраби! Нацепила на себя плащ и шляпу и этим маскарадом подстрекнула Фила выстрелить и выдать свое присутствие! Она, его родное дитя, Саломея Джейн, опозорила себя, совершив преступление, которое позволено совершать только мужчине. И опозорила отца, присвоив себе его права. Да еще прибегла к подлой уловке, расправившись со своим противником путем обмана!

- Дай сюда ружье! - сказал Мэдисон Клей хрипло.

Удивленный Брекенридж протянул ему ружье; в душу его уже начало закрадываться подозрение. Мэдисон осмотрел курок и дуло: из одного ствола был сделан выстрел. Все ясно! Ружье выпало у него из рук.

- Да, сам, накажи меня бог! - прохрипел в отчаянии Мэдисон Клей. - Кто смеет говорить, что не сам?

Брекенридж поверил ему. Он решил, что Мэдисон перед таким делом хватил, должно быть, для храбрости виски да малость переборщил, и ему отшибло память. Он проворчал угрюмо: - Ну так шевелись, уноси ноги, если хочешь, чтобы я постоял за тебя.

- Ступай в загон, выведи для меня лошадь, - неторопливо сказал Мэдисон Клей, снова обретая уверенность в себе, - а мне надо написать два слова Саломее Джейн. - И он крепко сжал в дрожащей руке наспех нацарапанную ею записку, которую только что обнаружил.

Зная об их привязанности друг к другу и уважая чувства своего родственника, Брекенридж понимающе кивнул и поспешил в загон. Оставшись один, Мэдисон Клей почесал в затылке, разгладил бумажку, на которой было написано послание Саломеи Джейн, перевернул ее и написал на обороте:

«Почему ты не сказала мне о том, что сделала? Почему ты заставила своего старого отца самого узнать всю правду, узнать, как ты опозорила и себя и его низким, бесчестным поступком, на который способна только женщина? Мне пришлось сказать, что это моих рук дело, и принять на себя вину и весь позор, потому что люди догадываются, как трусливо и подло это было сделано. Если мне удастся выбраться отсюда живым, - а нет, так наплевать! - не ищи меня. Дом наш и скот оставляю тебе, но твоему опозоренному отцу ты больше не дочь.

».

Едва он закончил свое послание, как раздался стук копыт, и перед домом снова появился Брекенридж - на этот раз радостный, ликующий.

- Ну и везет тебе, Мэд! Гляди-ка, это та кобыла, которую украли у судьи Бумпойнтера! Она забежала в твой загон - там я ее и нашел. Бери ее и ты спасен: во всем штате нет лошади, которая могла бы ее обскакать.

- Я не конокрад, - хмуро сказал Мэдисон.

Судья будет до смерти рад, что она к нему вернулась, и скажет, что вы квиты. Так что, если ты кончил писать Саломее Джейн, поехали.

Мэдисон Клей больше не колебался. Саломея Джейн могла вернуться в любую минуту - эти дуры-бабы всегда именно так и поступают, - а ему совсем не хотелось объясняться с ней при свидетеле. Мэдисон Клей положил записку на стол, окинул торопливым взглядом все, что он покидал, как ему казалось, навсегда, шагнул за порог, вскочил на краденую кобылу и ускакал вместе со своим родичем.

А записка осталась лежать на столе перед распахнутой настежь дверью и пролежала так около недели. Днем, в зной, в безлюдье и безмолвье, в дом вторгались листья, сосновые шишки, птицы и белки, а по ночам - пугливые, осторожные зверьки. Но ни днем, ни ночью в доме не появлялся больше никто из семейства Клеев. По всей округе считали, что Клей перебрался в другой штат, а его дочь присоединилась к нему на следующий день, и дом их на замке. Он стоял в стороне от большой дороги, и мало кто забредал сюда. Изголодавшийся скот вырвался в конце концов из загона и разбежался по лесу. И как-то ночью подул свежий ветерок, смел записку со стола и, покружив немного в воздухе, загнал в щель между половицами, где она мало-помалу и истлела.

Так судьба уберегла Саломею Джейн от горечи отцовского упрека, а о том, что произошло, она знала и без этого письма. Когда она в зыбком предрассветном сумраке вступила в лес, перед ней тотчас возникла фигура Джека: он ждал ее в тени под сосной и шагнул к ней навстречу. Но возглас радости, невольно сорвавшийся с ее губ, мгновенно замер, когда она увидела его лицо.

- Ты ранен? - воскликнула она, взволнованно хватая его за руку.

…

- Ты думаешь, я побоялась вернуться ночью, когда услышала стрельбу? - спросила она, дрожа, как в лихорадке. - Но ведь я же вернулась! Я прибежала сюда, как только услышала выстрелы, а тебя уже не было. Тогда я бросилась к загону, но не нашла там твоей кобылы и подумала, что ты ускакал.

- Да, так оно и было, - сказал Джек мрачно. - Я застрелил человека, думал, он охотится за мной. Позабыл, что на мне чужая одежда. А этот человек принимал меня за твоего отца.

- Да, - сказала девушка радостно, - он подстерегал отца, а ты… ты убил его! - И она снова с пылким восторгом сжала его руку.

Но он остался безучастен. Быть может, в вопросах чести он больше сходился с ее отцом.

что за мной будет погоня. Я объехал вокруг вашего дома и увидел, что этот человек совсем один и никто за мной не гонится. Тогда я оставил кобылу и снял с себя весь этот маскарад. И тут я услышал голоса его приятелей в лесу и понял, что они нашли тело и считают, что это - дело рук твоего отца. Но тем временем через лес проехал еще какой-то человек, подобрал вещи твоего отца и увез их. - Джек умолк и хмуро посмотрел на девушку.

Но она все еще ничего не понимала.

- Если бы ты этого не сделал, отец сам разделался бы с ним, - горячо сказала она. - Так не все ли равно?

Но он продолжал по-прежнему угрюмо:

- Так или не так, а я должен занять его место.

- Значит, ты хочешь пойти вместе со мной и сказать ему все? - покорно спросила она.

Она вложила свою руку в его, и так - рука в руке - они начали выбираться из леса. Саломее Джейн мерещились тысячи преград на их пути, но особенно ее страшила мысль о том, что Джек любит ее меньше, чем она его. Она не стала бы так рисковать их счастьем.

Но, увы, героизму и чести не суждено было одержать победу. Когда влюбленные выходили из леса, они услышали стук копыт и едва успели укрыться за деревьями, как мимо них на краденой кобыле вихрем промчался Мэдисон Клей, а следом за ним - его родич.

* * *

И здесь автор, изложив эту назидательную историю, мог бы дать отдых перу, предоставив страстно влюбленной и не слишком щепетильной девушке, убежав вместе со своим малопочтенным возлюбленным, обречь себя на жизнь в нищете и позоре до могилы, так и оставшись непонятой преступным, но непреклонным отцом. Однако в основе нашего рассказа лежит подлинный случай, и автору приходится обратиться к фактам. Примерно через месяц на одной из сосен, охранявших ворота усадьбы, появилось написанное от руки объявление, оповещавшее о том, что «все имущество, принадлежащее миссис Дарт, дочери Мэдисона Клея, эсквайра, будет продано с аукциона», в соответствии с чем вскоре и было поступлено. А много позднее, лет этак через десять, автору довелось посетить некую скотоводческую ферму в «стране голубых трав», славившуюся своими породистыми скакунами. Владелец этой фермы был известен, как «лучший знаток лошадей во всей округе».

- Да и не удивительно, - сказал автору кто-то, - ведь, говорят, в молодости он жил в Калифорнии, был конокрадом и чудом спасся от петли, удрав оттуда с дочкой одного богатого фермера. Но теперь это очень честный, всеми уважаемый человек, а по части лошадей его слово - закон, такого не подкупишь! Ну, а жена у него - прямо красавица! Посмотрели бы вы на нее, когда она, разодетая по последней моде, приезжает на скачки, - кто скажет, что это не жена какого-нибудь миллионера, которая всю жизнь провела в Нью-Йорке?

Перевод Т. Озерской