Друг капитана Джима

ДРУГ КАПИТАНА ДЖИМА

I

Едва ли кто‑нибудь из нас искренне верил в золотоносные возможности ущелья Эврика. Мы оказались там в один прекрасный день, спускаясь по течению небольшой реки, и фантазия рисовала нам, что то же самое произошло в отдаленные времена с золотым песком - с той, однако, разницей, что мы здесь осели, тогда как золото, по всей вероятности, нет. Вначале, молчаливо согласившись не придавать этому факту значения, мы изо всех сил восхищались волшебным пейзажем: серебристые воды струились сквозь густые заросли мансаниты и ольшаника, вверх меж лавровых кустов уходила к перевалу узкая тропа, а склоны горы пестрели цветами, и темные сосны колыхались на ее вершине.

- Вы понимаете, - сказал оптимист Роули, - главное‑то- вода. Если найдем золотоносный песок, тут же можно его и промывать, а если наткнемся на кварцы - почему им не быть в той вон скале, - то правый берег самой природой создан для дробилки, и воды хватит на пятьдесят толчей. Этот склон - естественный скат для отвалки пустой породы, он же готовый отлогий подъем для тележек с рудой прямехонько из рук провидения; ну, а дорогу к тракту легче легкого проложить по этому кряжу.

Позднее, когда нам пришлось признать, что первейшая цель золотоискателей - это все‑таки найти золото, мы так и не двинулись с места, оправдывая свою юношескую лень и беспечность забавными и меткими остротами по поводу бездоходных прелестей ущелья. Тем не менее когда однажды капитан Джим, вернувшись из ближайшего поселка в двадцати милях от нас, где была и почтовая контора, бросился к нам со словами: «Ну, ребята, теперь будет порядок, сюда придет Лейси Бассет, и все образуется», - мы почувствовали большое облегчение.

Однако радоваться у нас было так же мало причин, как и задерживаться здесь. Никаких оснований уповать на особое золотоискательское чутье неведомого нам Лейси Бассета у нас не было, если не считать безграничной веры капитана во всевозможные совершенства его друга, но и эта вера постоянно вызывала в лагере Ееселые насмешки. Нам уже давно приелись мнения этого отсутствующего оракула, - во всех речах капитана Джима он неизменно представал как благоуханное воспоминание или непререкаемый авторитет. Когда капитан Джим заводил: «Лейси мне однажды сказал», - или «Как считает Лейси Бассет», - или же более церемонно, если слушали посторонние: «Как говорит ближайший мой друг Лейси Бассет - вы, может, знаете его?» - младшие и легкомысленные члены золотоискательской компании «Эврика» начинали переглядываться, скрывая усмешку. Однако именно эти беззаботные скептики всего нетерпеливее ожидали прибытия апокрифического мудреца. Оно по крайней мере сулило развлечение; осудит он или одобрит выбранное нами место, его решение мы готовы были принять без спора.

И вот он прибыл. Члены компании «Эврика» встретили его, лежа на травке как раз там, где предполагалось построить дробилку для кварца, в непосредственной близости от столь же гипотетического «ската». Он пришел по будущему почтовому тракту, на месте которого ныне простирались непролазные заросли дуба и папоротника. Его сопровождал капитан Джим, который вышел встречать его на тропу, и в первые мгновения магическое воздействие, явно оказываемое им на капитана Джима, полностью завладело нашим вниманием, и на него самого мы поначалу даже не посмотрели толком.

Капитан Джим был до того поглощен приезжим, что мы просто диву дались. Он то забегал вперед своего гостя, то снова возвращался и шел с ним рядом, всем своим видом напоминая преданную собаку ньюфаундленда, на которую и без того походил своей лохматостью. Но и потом, уже после того как знакомство состоялось и он топтался с напускной небрежностью в стороне, засунув руки в карманы, его притворство было настолько очевидно и он так был поглощен и очарован своим другом, что мы обрадовались, когда втянули его в разговор.

Что же касается первого впечатления, которое произвел на нас пришелец, то, пожалуй, оно не обмануло нас. Он никому не понравился, показался нам человеком тщеславным, самодовольным, высокомерным и не внушающим доверия. Однако потом, поразмыслив, мы пришли к выводу, что такое наше суждение могло быть вызвано преувеличенными похвалами капитана Джима, и, поскольку отрицательные качества Лейси Бассета еще не пришли в прямое столкновение с нашим собственным эгоизмом и самомнением, мы, как водится, быстро забыли свое первое впечатление. Нам не трудно было бы поставить его на место, вздумай он оседлать нас, как, несомненно, оседлал капитана Джима. Будучи уверены, подобно многим другим людям, что в нас есть нечто внушающее почтение и дающее острастку чужим порокам и всяческим слабостям, мы добродушно снизошли к дешевому блеску этого самовлюбленного, напыщенного, франтоватого и худосочного пришельца. Даже прозвище «Свистун», которым наградил его Роули, некоторые из нас считали слишком резким: в этом обществе мужественных людей задира не обязательно трус и краснобайство не всегда прикрывает скудоумие.

Приговор, который он вынес нашему ущелью, был ошеломляющим, оригинальным и окончательным. Незнакомец с презрением осмеял и для нас самих не очень убедительное предположение, что в русле и отмелях полюбившейся нам речки залегает золото. Наносные образования следует искать не в русле теперешних потоков, а в цементе или же высохшем русле доисторических, первоначальных рек, воды которых текли когда‑то параллельно нынешним и которые можно найти - он чертил на красном песке чубуком трубки, - если рыть шахты под прямым углом к речке. Такая теория была для нас в то время новой и привлекательной. Правда, ее научное толкование, хоть оно преподносилось многословно и безвозмездно, показалось нам несколько туманным и непоследовательным. Правда и то, что геологические термины порой были неточными и произносил он их небезупречно, однако мы принимали на веру такие необычайные открытия, как скала «породис вулканис», «неиссякаемая жила», «слюдистая крутка» (что напоминало распространенный сорт табака), «железистые пириты» и «кварцевый распад», составлявшие то, что он довольно удачно назвал «тавтологическую формацию», и нам это пришлось по душе. Нашу радость не омрачило и то обстоятельство, что широкоизвестный ученый, с которым Лейси Бассет был на дружеской ноге - даже «спали вместе» при одной разведке - и который, по его описаниям, был согбенным старцем в очках, наверное, заметно состарился с тех пор, как один из членов нашей компании видел его двадцатилетним здоровяком три года назад. Но подобные неточности были лишь результатом рассеянности гения.

- Таково мое мнение, джентльмены, - закончил он, лениво вставая и с нарочитой старательностью стряхивая носовым платком пыль ущелья Эврика со своей одежды. - И сами понимаете, мое дело сторона.

Капитан Джим, с верой и глубоким вниманием прислушивавшийся к каждому его слову, повторил:

- Его дело сторона, ребята, - доверительно намекая на то, что нам бесплатно оказано такое благодеяние. Потом, как бы подбадривая своего друга, добавил: - Разумеется, тебе‑то в чем интерес, Лейси, - и с невыразимой нежностью положил руку ему на плечо.

Мы, однако, постарались, чтобы у мистера Лейси Бассета был в этом деле интерес. Ему, не долго думая, предложили пай в компании и место в палатке капитана Джима. Сперва он отнекивался, но принял и то и другое, пробормотав что‑то капитану Джиму, который пояснил нам потом, что ради нас его друг отказался от нескольких весьма выгодных предприятий. А когда он наконец вместе с Роули отправился посмотреть ущелье, капитан Джим с трудом оторвался от своего друга, да и то лишь ради удовольствия опять расхваливать его нам, и при этом в самом доверительном тоне, словно сообщал нечто новое и крайне важное.

- Понимаете, ребята, мне не хотелось говорить при нем, потому что мы старые друзья, но скажу по секрету: этот малый стоит тысяч для нашего стана. Быть может, - продолжал он с простодушной наивностью, - я мало вам рассказывал про него, потому, может, что он старый мой друг, и я привык к нему - сами знаете, ребята, что такое привычка, - и я не оценивал его по достоинству, как вы оценили. Сказать по совести, я так и не припомню, как это я догадался позвать его к нам. Пришло мне это на ум совсем невзначай в пятницу на той неделе здесь вон, под этими кусточками. Я обдумывал какие‑то его слова и вдруг говорю себе: да ведь есть же Лейси, уж он не сплоховал бы, будь он тут! У меня и в мыслях не было, что он окажется свободен, но вот повезло. Теперь он тут, и дело на мази! Вы заметили, как быстро он перевернул все наши планы? Заметили его насмешливую улыбочку? А то как же, в ней весь Лейси! Я сам видел, как он переворачивал целый ворох всяких дел, не говоря ни слова, только своей усмешечкой.

Мы подумали, что нам в нашем положении нелегко будет извлечь пользу из этой его улыбочки и что, пожалуй, мы предпочли бы нечто более существенное, но вера капитана Джима была заразительной.

- А кто он, собственно, такой? - беспечно спросил Джо Уокер.

- Как! - воскликнул изумленный капитан Джим. - Кто Лейси Бассет?

- Ну да, кто он такой? - повторил Уокер.

- Кто такой он?

- Да.

- Я с ним встретился тому будет скоро четыре года, - сказал капитан Джим, погружаясь в приятные воспоминания. - Да, именно так. Я познакомился с ним в конце пятьдесят четвертого, и всегда он был такой, как теперь.

- Но чем он занимается, какое у него ремесло? Что он делает?

- Делает? - повторил он, обернувшись к остальным, словно возмущенный этим вопросом. - Да то же, что и теперь! Он всегда такой же, всегда Лейси Бассет,

Как бы там ни было, но на следующий день мы с увлечением и юношеским азартом приступили к работе под руководством нашего нового товарища и тут же начали рыть шахту. Нельзя не отдать справедливости другу капитана Джима: в течение первых нескольких недель он не отлынивал от настоящей работы, сменив свой никчемный щегольской наряд на удобный рабочий костюм, который по частям собрал и пожертвовал ему лагерь (впоследствии нам пришлось об этом вспомнить: он действительно «ничего, кроме себя, не принес ущелью Эврика»). Могу добавить, что денег в компанию он, во всяком случае, не вложил, ибо капитан Джим даже ссужал ему мелкие суммы для его личных покупок в поселке и еще более мелкие - для уплаты карточных долгов, а играл он в карты с присущей ему самоуверенностью.

Между тем работа в шахте подвигалась хотя и медленно, зато бесперебойно. Даже когда отпал интерес новизны, умерились наше нетерпение и возбуждение, боюсь, мы цеплялись за это свое занятие потому, что оно оправдывало дальнейшее наше пребывание здесь, ибо прелесть бродяжнической, лишенной всяких условностей жизни властвовала над нами сильнее, чем мы могли сообразить. Нас незаметно сковывала столь дорогая нам свобода; удивительные чары ее безграничности отняли у нас желание какой‑либо перемены; сама Природа держала нас в своих жарких, беззаконных объятиях так же цепко и неумолимо, как и цивилизация, от которой мы бежали. После нескольких часов работы в шахте мы блаженно лежали на склоне холма, глядя в немигающее небо, или же бродили с ружьем по девственному лесу в поисках дичи, наверное, такой же беззаботной, как и мы. Мы предавались самым несбыточным, нелепым надеждам на то, что в конце концов найдем в шахте богатство, и считали Себя практичными. Мы уминали свой непропеченный хлеб и не портили себе аппетита какими‑либо страхами или тревогами; ночью нас охраняли степенные, молчаливые звезды, и мы засыпали в полной уверенности, что честно заработали себе отдых; а проснувшись утром, были по-прежнему полны надежд, позабыв даже о тех воображаемых суммах; которые накануне, может быть, выиграли или проиграли в карты. Нас не беспокоило и то обстоятельство, что по мере углубления шахты таял наш маленький капитал и что сезон дождей, когда немыслимы не только настоящие работы, но даже такая забава, как наша, неотвратимо приближался.

И вот однажды, еще до окончания своей «рабочей смены», Лейси Бассет выскочил из шахты; лицо его выражало негодование и гнев, от избытка чувств он даже потерял дар речи. Тщетно мы толпились возле него, выказывая участие; тщетно капитан Джим взирал на него с почти женской нежностью, - Лейси отшвырнул кирку и бросил оземь шляпу.

- В чем дело, друг? Что с тобой стряслось, Лейси? - ласково спросил его капитан Джим.

- Посмотрите! - задыхаясь произнес наконец Лейси, когда на него были устремлены все взоры, и показал нам обломок камня, который тут же кинул на землю и растоптал каблуком. - Смотрите! Подумать только, опять я влопался с этим проклятым фоссилиферическим траппом, провались он! Подумать только, и это после того, как мы с профессором Паркером уже попались на такую чертовщину в Станисло, в шахте на сто футов под землей! И вот, извольте, опять меня подцепила!

Воцарилось гробовое молчание; мы тупо смотрели друг на друга.

- Однако, Бассет, за последние две недели мы не раз находили такую штуку, - сказал Уокер, подняв осколок этого камня.

- Но как? -свирепо взглянув на него, возразил Лейси. - Находили наслоенным на кварц или же не наслоенным на кварц? Находили в вулканической жиле, в рыхлом песчанике или находили в твердом пласте? Ответьте мне, и тогда потолкуем. Но этот… так его и так, фоссилиферический трапп, вместо того чтобы налегать сверху, налегает снизу. А это означает…

- Что? - нетерпеливо спросили мы.

- А то, что ему… то, что колебание почвы, это доисторическое вулканическое землетрясение, вместо того чтобы напирать на реку сбоку и сдвинуть ее в сторону, сделало полный оборот и переворотило старое русло вверх дном, и цемент, будь он неладен, очутился на другой половине земного шара! Ищите теперь его в Китае, не иначе.

Мы продолжали смотреть друг на друга, старшие - нахмурившись, молодые - с трудом сдерживая смех. Капитан Джим, озабоченный только волнением своего приятеля и следивший за этим последним доказательством его несравненных геологических познаний с нескрываемым удовольствием, прошептал одобрительно и с твердой уверенностью:

- Так оно и есть, ребята! Еще не родился человек, который сумел бы растолковать вам всю сущую правду! Можете положиться на него. Таков уж Лейси.

Прошло две недели. Грустные, промокшие, мы сгрудились в единственной в лагере непротекающей палатке. Долгое лето кончилось совершенно для нас неожиданно; мы вдруг оказались в положении непредусмотрительной стрекозы из детской басни, жалкого насекомого с прозрачными, никчемными сейчас крылышками, которые испачкались и отсырели при первых же дождях; у нас не было крыши над головой и никаких надежд на будущее. Многоученый Лейси, последнее время околачивавшийся в поселке, пророчествуя в салуне, был в отсутствии, и мы увидели из нашей промокшей палатки капитана Джима, медленно пробиравшегося к нам по тропинке после визита к своему другу.

- Ничего не поделаешь, ребята, -сказал Роули, подводя итог нашему совещанию, - надо выложить ему все начистоту, и, если никто не решается, это сделаю я. Почему мы должны церемониться с Бассетом больше, чем люди в поселке? Они не стеснялись назвать его пустомелей, что бы ни говорил капитан Джим в его защиту.

Капитан Джим нерешительно остановился перед угрюмыми лицами, смотревшими на него из палатки. Возможно, он почувствовал, что ему готовится неприятность. В глазах появилось настороженное собачье выражение, и он покосился назад, словно все еще надеялся, что следом за ним идет Лейси. Дождь несколько пригладил его космы, вид у него был жалкий, и он с каким‑то безнадежным отчаянием присел на корточки у костра из зеленых веток, курившегося у входа в палатку.

И все же Роули напустился на капитана Джима с удивившей нас резкостью и жаром. Роули коротко указал на то, что мы познакомились с Лейси Бассетом через него, капитана Джима, что он по собственному усмотрению ввел к нам Лейси Бассета, и мы приняли его в компанию, полагаясь только на слова капитана Джима, что Бассет, вместо того чтобы оказывать нам помощь словом и делом, дурачил. нас и своими нелепыми теориями и дутой ученостью вовлек в разорительное, безрассудное предприятие. А в довершение теперь обнаружилось, что, пока мы рыли его идиотскую шахту, он пользовался нашим кредитом в поселка для своих личных нужд. Все это довело нас почти д. о банкротства, вследствие чего мы вынуждены требовать исключения Лейси Бассета не только ради нас самих, но и ради капитана Джима, будучи глубоко уверены, что он столь же горько ошибался в своей дружбе к Лейси Бассету, как обманулись мы в наших деловых с ним отношениях.

- Вот оно что! Я так и думал! Ты еще рта не разинул, я уже знал все, что ты скажешь. Знал в тот день, когда ты начал подличать и допытываться, какое у него занятие! Я сразу себе сказал: гляди в оба, капитан, за этим подлым псом Роули, он враг Лейси! А в тот самый день, когда Лейси поступился своим достоинством и так толково объяснил вам всю суть дела, я за тобой приглядывал - тебе‑то было невдомек, но я приглядывал. Меня не проведешь! Видал я, как ты посмотрел на Уокера, и говорю про себя: что тебе за охота, Лейси, что за. охота тратить на них слова? Что они смыслят! В них только зависть да невежество. Приди ты сюда, лодырничай, как они, да води с ними дружбу, был бы ты хорош для них, как всякий другой. Но нет, ты им не ровня, Лейси, ты привык к высокопоставленным особам, вон как профессор Паркер, и это сразу видно. Не удивительно, что ты стал нас чураться; не удивительно, что мне надо ходить на перекресток Погорелый Лес, чтоб тебя повидать. Теперь мне все ясно: тебе стало невмоготу терпеть общество, с которым я тебя свел! Ты должен был смыть со своих рук грязь этой помойной ямы в ущелье Эврика. - Он замолчал, перевел дыхание, потом продолжал еще более свирепо: - А это что еще за новость? Откуда такой наговор? Это ваш поклеп, будто он забирал себе вещи в кредит компании! Ну, вы что, все онемели?

Мы были так поражены и огорошены этой внезапной унизительной вспышкой человека, .обычно благородного, кроткого и уступчивого, что забыли все свои упреки и только молча смотрели друг на друга. Какое нам было дело до жалкого чужака с его мелким мошенничеством и надувательством, - нас потрясла позорная перемена, происшедшая под его влиянием с человеком, стоявшим перед нами. Роули и Уокер, оба бесстрашные драчуны, не привыкшие спускать обиду, отвернулись и с грустью отошли в сторону, не проронив ни слова.

в счет мне. Вы тут заговорили о том, чтоб его исключать. Так знайте: я выхожу из этой вашей компании и его Да будь эта ваша шахта вся от преисподней и доверху полна золота, я и тогда бы не остался с вами и не бросил его! Забирайте себе мою долю, все мои права на то, что на земле и что под землею, все мое имущество, - он швырнул к нашим ногам кожаный кошелек и револьвер, - и возместите себе, что, по вашему разумению, вы через него потеряли. Теперь я с вами в расчете!

И он ушел прочь, и никто не успел его окликнуть или задержать. Промокшая его фигура словно растаяла под дождем в сгущавшихся тенях сосен; еще миг - и он скрылся из виду. С этого дня он навсегда исчез из ущелья Эврика. Но и сам наш лагерь, подобно ему, вскоре тоже как‑то растаял под струями дождей.

II

Прошло три года. Дилижанс недавно открывшейся линии катился по длинному спуску к идиллической Гилиадской долине, и я смотрел в сторону городка с вполне извинительным интересом и волнением. В кармане у меня лежали документы о моем продвижении с козел дилижанса, где я исполнял обязанности почтового курьера компании «Эксельсиор», на место служащего в конторе этой компании, расположенной в раскинувшемся передо мною буколическом селении. Его пыльные прямые улицы, новые, с иголочки унылые дома и магазины, строгие, похожие на обелиски шпили его двух-трех общественных зданий, безграничные окрестные поля пшеницы и овса, монотонность которых лишь изредка оживляли решетчатые изгороди, загоны для скота и барачного вида фермерские строения, - все это, конечно, не походило на дикое приволье горных теснин, среди которых я не так давно жил и работал. Юба Билл, наш возница, на лице которого иронически-насмешливое выражение сменилось крайним неуважением, подобрал вожжи, словно намереваясь налететь на город и отважно смести его с дороги, и, пренебрежительно ткнув через плечо рукоятью бича, когда мы проезжали мимо, указал на огромный, беспорядочно выстроенный дом с нелепыми окнами и прописными буквами на вывеске.

- Если ты думаешь, что тут мы получим свою порцию выпивки, так ты ошибаешься. Это по-ихнему называется «Отель Трезвости» - такое место, где из‑под прилавка продают питье еще тошнотворнее, чем та бурда, что подается у них открыто. Я вижу перст судьбы в том, что, когда попадешь к такую вот пыльную яму и, значит, испытываешь жажду, так натыкаешься на отель трезвости. Но ты не горюй! Вот увидишь, у тебя в чулане позади конторы найдется бутыль виски, припасенная молодцом, которого ты приехал сменить. Это был белый человек и знал, где можно достать спиртное.

с такой речью:

- Не хочется мне восстанавливать тебя против Ги- ли-ада, - местечко это названо по священному писанию, богобоязненное место, и сухо тут, такой славный городишко, где, говорят, бобы растут, и картофель, и прочая овощ. Только и трех недель не пройдет, как ты взвоешь и запросишься как миленький обратно на козлы рядом со мною, где ты привык сидеть, захочешь снова изведать опасность, рискуя получить заряд в спину от промышляющих на большой дороге. Уж поверь мне! Три недели сроку, сынок, ровно черев три недели тебе в сапоги набьется сенная труха, а в кудри солома, и ты в половодье готов будешь Северную протоку вброд перейти, лишь бы выбраться отсюда.

Он стащил кожаную рукавицу - редкая милость! - и с угрюмой нежностью, ласково и покровительственно пожал мне руку своей громадной лапой и ушел. Еще минута, и колеса его кареты с презрением стряхивали с себя белую гилиадскую пыль.

Чтобы ознакомиться с интересами здешнего общества, я взял экземпляр «Гилиадского стража», лежавший у меня на письменном столе, забыв о том, что провинциальная печать имеет обыкновение пренебрегать местными новостями в пользу длинных передовиц на темы международных событий и национальной политики. С досадой я увидел, что «Страж» избегал внутренних сообщений даже старательнее, чем другие газеты такого рода, и при этом весьма пространно разглагольствовал о «положении в Европе» и «Джефферсоновской демократии». Какая‑то пошлая самоуверенность, прописной догматизм, фамильярность тона даже в обращении от безличного «мы», то и дело попадавшиеся неточности и ошибки зацепили что‑то уже заглохшее в моей памяти. Я силился вспомнить, где и когда мне доводилось внимать подобной риторике, как вдруг отворилась дверь и вошел какой‑то человек. С удивлением я узнал в нем капитана Джима.

Я не видел его с тех пор, как он с таким негодованием покинул нас три года назад в ущелье Эврика. Обстоятельства его бегства ни у него, ни у меня, разумеется, не могли бы вызвать особой охоты возобновить старую дружбу; как бывший член золотоискательской компании «Эврика» я, правда, не питал к капитану Джиму враждебных чувств, но последнее событие воскресло в моей памяти со всей его неприглядностью. Однако, к моему удовольствию, он поздоровался с прежней своей сердечностью, при этом забавно дав мне понять, что прощает то, что было, с любезной снисходительностью и сознанием своей правоты. Однако во взгляде, брошенном на газету, которую я все еще держал в руке, и снова обращенном на меня, я заметил, казалось мне, его былое неспокойное собачье выражение. Он мало изменился внешне, разве что немного потолстел, стал солиднее и медлительнее в движениях. Если мне дозволено вернуться к моим собачьим сравнениям, я сказал бы, что некие пасторальные и сельские условия жизни видоизменили его породу, и теперь он походил больше на овчарку, в карих глазах которой отражалось постоянное беспокойство об овцах, отбившихся от стада, а возможно, только об одной овце - паршивой.

… «мельницу с кое-какими нововведениями… и… и…». Тут глаза его снова остановились на «Страже», и он вдруг спросил, что я думаю об этой газете. Что‑то удержало меня от подробного изложения моего критического взгляда, и я лишь коротко заметил, что нахожу ее, пожалуй, слишком высокопарной для этих мест.

- Вы метко выразились, - сказал он с радостным облегчением, - «высокопарной», вот именно. А что тут дурного? Не может же человек возвышенный писать, потрафляя вкусам всякой гавкающей собаки, как вы полагаете? Так он и говорит мне… - Он запнулся в смущении, затем поспешно добавил: - Это - одно из моих предприятий.

- Вот уж никак не подозревал, капитан Джим, что вы…

- О, сам‑то я не пишу, - прервал он меня. - Я только вкладываю деньги, занимаюсь объявлениями, ну, так сказать, хозяйствую; я за нее в ответе, и редактор по моему выбору… и, - продолжал он, посмотрев на меня тем же Неспокойным, тоскливым взглядом, - это ведь как‑никак немало, а?

Мне становилось неловко. Слог редакционных статей, пробудивший во мне смутное воспоминание, как‑то подозрительно связывался с присутствием здесь капитана Джима.

- Да в. от… один… э… Лейси Бассет, - ответил он, моргая глазами, тщетно стараясь говорить непринужденно. - Позвольте! Так оно и есть! Вы ведь знали Лейси, там, в Эврике? Начисто выскочило из головы. Да, сэр! - тут же почти грубо добавил он, словно для того, чтобы пресечь всякие критические замечания. - Редактор - он!

К моему удивлению, он весь побелел и дрожал от волнения. Мне было жаль его, а так как полузабытая выходка его приятеля задевала меня теперь лишь постольку, поскольку она отразилась на душевном состоянии самого капитана Джима, я еще раз дружески пожал ему руку и завел разговор о нашей жизни в ущелье, всячески избегая упоминаний о Лейси Бассете. Лицо его прояснилось, к нему вернулись былая простота и задушевность, но, к сожалению, вместе с прежней его привычкой ссылаться на Бассета.

- Да, славное было тогда житье, и я говорил Лейси не дальше как вчера, с таким привольем трудно тягаться цивилизации и газетам, даже самым возвышенным. Но прав и Лейси, - быстро добавил он, -когда говорит, что тут на «Страж» ополчаются всякие неучи из захудалых становьев, неспособные распознать джентльмена, человека ученого, настоящего знатока. Да! И я отвечаю Лейси: «Ты не тревожься, время свое возьмет, они образумятся и примирятся с нашим «Стражем», хотя бы мне пришлось просадить на него вдвое больше денег, чем я уже просадил».

Вскоре я узнал из других источников, что «Страж» не пользуется расположением интеллигентных читателей Гилиада и что в городке отнюдь не разделяют непомерно высокого мнения капитана Джима о его друге. Однако критическое к нему отношение принимало юмористический характер, даже в этом деловитом местечке, так что тщеславие, самомнение и невежество Лейси Бассета служили неисчерпаемым источником шуток для местных остряков, хотя у менее умудренных читателей они вызывали смутное раздражение, и лишь небольшое меньшинство тупо защищало газету за солидный вид и обилие в ней объявлений. Однако я с прискорбием обнаружил, что слава никудышного человека распространялась с Лейси Бассета и на капитана Джима и некоторые самые вопиющие несуразности в газете приписывались уже прямо ему. Но чего уж я никак не ожидал, так это что Лейси прямо или косвенно поддерживает в публике такое мнение.

заднего помещения «Отеля Трезвости» и даже очистили от зевак контору дилижансов, оставив меня наслаждаться одиночеством за спущенными шторами, дверь в мою комнату вдруг отворилась, и на пороге показался друг капитана Джима, словно частица того ослепительного сияния, от которого я так старательно отгородился. Надо отдать негодяю справедливость: с тех пор, как я видел его в последний раз, его манеры и костюм стали поскромнее, и, возможно, под благотворным воздействием издевок и револьверного дула с него отчасти сошли заносчивость и надменность. Судя по распространившемуся в комнате специфическому аромату и сильно возбужденному виду моего гостя, не вязавшемуся с явным отсутствием внутренней уверенности, я мог догадываться, что он подготовился к свиданию со мною, посетив предварительно таинственные источники «Отеля Трезвости».

говорил, что виделся с вами в день вашего приезда, сказал, что вам сразу же полюбился «Страж» и вы считаете его слишком хорошим для Гилиада. Это верно? Не то, чтобы он именно так выразился, но примерно таков был смысл. Потешный он человечек, этот капитан Джим!

Я заметил довольно резко, что считаю его человеком честным, прямодушным и весьма благородным.

- Все это превосходно, - снисходительно улыбаясь и размахивая тростью, отозвался Бассет, - но, будучи с ним в дружбе и зная его близко, не находите ли вы, что он набитый дурак?

Я не удержался и отпарировал, что для себя он, однако, не видит в этом препятствия.

себя моим лучшим другом, по всякому поводу и без повода ссылаться на меня и козырять знакомством со мною и с моими друзьями, черт побери! А какая от этого польза мне, по-вашему? Возьмите хотя бы историю с ущельем Эврика. Разве не для того он послал за мною, чтобы хвастать перед вами, ребятами? Я, что ли, нуждался в компании «Эврика»? А для чего он заставил меня высказывать мнение насчет шахты, если не для того, чтобы показать, как я понимаю в науке и во всяких таких делах? И зачем он втиснул меня в компанию? Ради вас, думаете? Нет. Ради меня? Тоже нет. Он хотел держать меня там себе на пользу, чтобы поставить меня над вами и задирать перед вами нос. Только не в моем это обычае! В его, может быть. Может, это и честно, и прямодушно, и благородно, как вы изволили выразиться, может, он и справедливо поступил, когда велел мне пользоваться в поселке кредитом компании, а потом подвел меня, только не в моем это обычае. Это он, наверное, на меня нажаловался? Нет? Не жаловался? Так зачем он заставил меня удирать вместе с собой, проделал все это за моей спиной и испортил мне репутацию, ну? А я ведь ни слова не говорил об этом раньше, разве говорил? Не в моем это характере. Я бы и теперь смолчал, не скажи вы, что мне есть выгода от этого простофили. Многим я через него попользовался!

Как ни презренно, лживо и бесчестно было это откровение, однако вершина подлости заключалась в том, что его пороки оказывались как бы отражением слабостей его покровителя и каким‑то странным образом принижали капитана Джима не меньше, чем его друга Бассета. Наивное тщеславие и самовлюбленность Бассета могли сравниться лишь с наивным восторгом капитана Джима перед этими его качествами. А я по своей юношеской неопытности верил в справедливость общепринятой пословицы: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты» - и также в то, что человек некоторым образом ответствен за грехи своих друзей; и по той же человеческой слабости я склонен был скорее посмеяться, чем возмутиться предательством Бассета. Потеха, право, с этим капитаном Джимом, ха-ха!

- Вам‑то смешна его непроходимая глупость, а мне, черт побери, не до смеха!

- Однако он дал вам хорошее место в газете, - настаивал я, - это он, во всяком случае, сделал бескорыстно.

- Вы так полагаете? А по-моему, это величайший подвох. Когда он убедился, что в частной жизни с меня много не возьмешь, он выпихнул меня на люди, как своего редактора, человека, который занимается его ‑то возможности получить известность у него нет. А того не знает, что над ним весь город смеется!

- Может быть, смеются потому, что ему приписывают некоторые ваши статьи, - заметил я.

И опять этот прямой намек отскочил, не задев его самодовольства.

- Нет, такого не может быть, работаю я один, и слог у нас разный, - возразил он с наивной убежденностью. - И пишу‑то я самым возвышенным слогом, совсем, как в газете Сан-Франциско, в угоду ему, хотя, говоря между нами, это все равно что метать бисер перед свиньями… Публика переварит любую мою болтовню, было бы только забористо‑что-нибудь пикантное или затрагивающее личности. Мне что, я бы на это пошел, ведь я человек не заносчивый, сами знаете, да только этот простофиля, капитан Джим, уж больно гордится своей газетой, и я уверен, черт побери, боится, что если мы немного сбавим тон, подумают, писал он! Как бы не так! Да вы сами знаете, мне ничего не стоит сделать, чтобы сразу было видно, что писал я, а не какой‑нибудь пентюх.

Я сильно сомневался насчет изящества и остроумия писаний мистера Бассета, но несколько статеек, появившихся в следующем же номере «Стража», показали мне, что ему удалось убедить капитана Джима, - если только вообще его сопротивление не было плодом фантазии самого Бассета. Заметки на местные темы отличались пошлостью и бестактностью. Тяжеловесное остроумие в описании приема для избранных у Парсона Бак- стера и бесцеремонные комплименты дочери Бакстера Полли могли бы вызвать краску стыда на ее щечках, если бы не ее явное благоволение к этому лицемерному, бессовестному писаке. И все же его грубые шуточки показались мне естественнее и потому безобиднее немыслимо напыщенных передовиц с их мишурным блеском и дешевой эрудицией.

редакции «Стража» и раскиданный по земле типографский шрифт. Естественно, что мое внимание прежде всего привлекла отдельная кучка людей, собравшихся напротив, возле моей конторы, которые, впрочем, держались более робко и даже близко не подходили к двери. Я бросился к ним, раздались голоса: «Поберегитесь - он там!» - н. о все расступились и меня пропустили в контору. Я распахнул дверь и ступил на порог, вообразив, что там пожар или грабитель, но увидел всего только Юбу Билла, который спокойно, положив ноги на спинку соседнего стула, развалился в кресле, со стаканом виски «из моей бутылки в руке и огромной сигарой в зубах. На коленях у него лежал короткий дробовик, хорошо известный мне «козырный валет», во время поездок хранившийся всегда под козлами у его ног. Вид у Юбы Билла был спокойный, бесстрастный, хотя на штанах и рубахе виднелись брызги от типографской краски, и судя по умывальнику и полотенцу, он смывал такие же пятна и с рук. Отложив дробовик в сторону, Юба Билл, не вставая, горячо пожал мне руку и еще невозмутимее, чем обычно, спросил:

- Ну, каково тут у вас нынче в Гилиаде?

Я мог бы сказать, что нынче в Гилиаде весьма неспокойно, но я не успел еще прийти в себя и не мог выговорить ни слова. Юба Билл продолжал:

- Так как ты не являлся, я и подумал, уж не закис ли ты тут, не выдохся ли, и решил приехать, позабавиться малость и тебе доставить развлечение. Я только что разнес там напротив одну редакцию. «Страж» называется эта газета, да только от такого стража мало проку было тем молодцам, что там сидели. Впрочем, эту канитель и дракой не назовешь. Мне было скучновато.

- Но из‑за чего ты с ними сцепился? Что случилось, Билл? - спросил я с тревогой.

‑то не о чем, - ответил Юба Билл раздумчиво. - Забрел я в ту лавочку и говорю: «Где тут хозяин фабрики литературы и прогресса?» Двое сопляков сидели на высоких табуретах и играли в какую‑то невинную игру - выуживали кусочки свинца по коробочкам из‑под пилюль, но как только они увидали меня, один залез под стол, а другой шмыгнул в заднюю дверь. Потом дверь снова отворилась, входит лохматый, похожий на койота тип и заявляет, что он ответственный за газету. Когда я разобрался, что это за зверюшка, и увидел, что при нем нет оружия, я положил свой «козырный валет» на пол и говорю: «Вы писали в вашем листке, что не мешало бы вколотить в меня немного вежливости, так не угодно ли? Можете приступать». Тут я ухватил его, и мы провальсировали разочка два или три вокруг комнаты, потом я посадил его на каминную доску, оттуда на стол и на эти самые коробочки, потом повозил его немного по полу, всю пыль подтер и как‑то недосмотрел: он у меня вылетел в окно прямо на тротуар. Досадно, что я не догадался открыть окно. Все обошлось бы тихо-мирно, и никто бы ничего не узнал. А так подвернулось ему это стекло, вот и вышли неприятности и нарушение тишины на улице.

- Но из‑за чего все произошло? - повторил я. - Чем он вам досадил?

- Про это можешь узнать из газеты, - ответил он, небрежно мотнув головой в сторону лежавшего на моем столе номера «Стража». - Может, ты ее не читаешь? И я не читаю. Но Джон Билсон говорит мне вчера: «Билл, они тебя подковырнули в «Страже». «Что такое?» - спрашиваю я. «А вот слушай», - говорит он и читает мне то, что ты сейчас там увидишь.

- Тут оно. Славно, правда?

«Если компания дилижансов «Пионер» желает идти в ногу со временем и не хочёт возвратиться к отжившим средствам передвижения - фургону с одной клячей, не мешало бы ввести кое-какие реформы на линии. Для начала хорошо бы избавиться от некоторых засидевшихся кучеров-пьянчужек, которые до того зазнались, что считают своей обязанностью только вожжи держать, и не удостаивают пассажира разговором, если он не из их любимчиков или не принадлежит к их шайке. Непомерные хвалы за какую‑нибудь случайную перестрелку с несколькими грабителями и лесть новичков, прибывших к нам с Востока, совсем вскружили им головы. Не худо бы выпустить на линию укротителя дураков с большой дубинкой, чтобы он вколотил немного вежливости в их башки, что особенно порадовало бы гили- адских пассажиров, отбывающих с дилижансом из Симпсон-Бара».

- Это мой дилижанс, - спокойно заметил Юба Билл, когда я дочитал до конца, - и разговор про меня.

- Но это невозможно, - возразил я с жаром. - Капитан Джим не мог написать таких оскорбительных слов.

- Капитан Джим, - повторил в раздумье Юба Билл. - Капитан Джим… верно, так звали человека, с которым я возился. Невысокий такой, волосатый парень, помесь крупного койота и старинного сундучка, обитого шкурой. Дрался он очень даже неплохо для видного гилиадца.

‑нибудь на этих днях? Не было ли у вас стычки с человеком, пишущим в газетах?

Я вдруг вспомнил, что Лейси Бассет совсем недавно возвратился из поездки в Стоктон.

Юба Билл в глубокой задумчивости уставился на свои сапоги, упиравшиеся в спинку стула.

- Встретилось мне на той неделе одно пестрое насекомое, не то шершень, не то песья муха, - начал он, - вползло ко мне на козлы и давай жужжать! Теперь припоминаю, он разливался насчет влияния печати и всякого такого. Может, я и цыкнул на него, когда он уж слишком разжужжался. Может, отмахнулся от него разочка два бичом. Должно быть, он и есть. Фу ты, черт! - воскликнул он вдруг, вскочил с места и потер лоб своей огромной ручищей. - Теперь‑то я знаю, ведь это тот молодец, что подлез под стол, когда начался у нас бой, и просидел там до самого конца. Да, сэр, он и есть. Лицо его показалось мне знакомым, но спесь‑то он сбавил, и я не признал его. - Юба Билл повернулся ко мне, такой обескураженный и озабоченный, каким я никогда прежде его не видел. - Да, сэр, это он. И я, Юба Билл, кинулся сюда за двадцать миль, приволок ружье… фу ты, черт! ружье… чтобы драться с этакой козявкой! - Он подошел к окну, вернулся, снова подошел, потом залпом допил виски и с унылым видом положил мне руку на плечо. - Послушай, старина, мы с тобой давнишние друзья. Не выдавай меня. Сделай милость, никому ни слова про то, что тут было! Говори, что я приперся вдрызг пьяный, хотел все разнести! Говори, не знал, что это редакция, думал - табачная лавочка и… и хозяин меня отдубасил! Ври, что хочешь, только не говори, что я. объявился с ружьем, чтоб разделаться с мухой, которая села на меня. Припрячь «козырный валет» у себя в чулане, пока я пришлю за ним. А если тут найдется другая дверь и ты можешь выпустить меня незаметно, буду очень даже тебе благодарен.

Это неблаговидное решение показалось мне самым разумным из всего, что мог сделать Юба Билл при столь угрожающем настроении улицы - если бы он подозревал об опасности, то встретил бы ее лицом к лицу, - и я немедля открыл дверь во двор, ворота которого выходили в глухой переулок. Мы пожали друг другу руки и расстались. Напоследок он снова удрученно воскликнул: «Этакая козявка!» Позднее я узнал, что капитан Джим отбыл на свое ранчо, находившееся в четырех милях от города. Он не очень пострадал, но, выражаясь словами человека, доставившего мне эти сведения, вид у него был такой, «будто ему помял бока резвившийся медведь». Так как в очередном номере «Стража» не было и намека на происшедший скандал, я не счел нужным разглашать истинные обстоятельства дела. А когда я пришел к капитану Джиму справиться о его здоровье по собственному почину, он так объяснил мне случившееся:

законодательное собрание, и этим людям не нравятся наши возвышенные передовицы насчет закулисных махинаций, вот они и наняли громилу, чтоб с нами разделаться. Лейси тотчас сообразил, в чем тут суть; вы же знаете, какой он проницательный.

- А Лейси был при этом? - спросил я как мог бесстрастно.

На лице капитана Джима появилось былое собачье выражение, он опасливо взглянул через плечо, потом быстро замигал и посмотрел на меня.

- Был, как же! Если бы не его мужество, его ловкость м сила, уж не знаю, что сталось бы со мною! ‑то все утряслось. Мне предложили выгодно продать «Страж» в Симпсон-Бар, да и пора уже такого человека, как Лейси Бассет, освободить от этой никчемной работы. К тому же, между нами говоря, я придумал кое‑что более достойное его талантов.

III

Очень скоро стало известно, что помянутые капитаном Джимом «таланты» мистера Лейси Бассета были направлены на то, чтобы захватить место в законодательном собрании штата. Передовица в «Глашатае Симпсон- Бара» бесстыдно поддерживала его притязания на это место. У нас сначала подумали, что статья написана бойким пером самого Лейси, но стиль так явно обличал авторство полковника Старботтла, известного в округе политического «боевого коня», что тут же явилась и более веская догадка: просто «Страж» перекочевал в Симпсон-Бар и на условии, что Бассету будет оказана всяческая поддержка, слился с «Глашатаем». Во всяком случае, было ясно, что редакторские пальцы полковника подчинялись руке капитана Джима, и от его денег разбухли карманы этого доблестного политического лидера.

Однако Лейси Бассет не был избран и даже в кандидатах продержался очень недолго. Рассказывали, что, когда он в первый раз взошел на помост в Симпсон-Баре, голос из толпы спокойно произнес: «Слазь!» То был голос Юбы Билла. Последовало небольшое замешательство, во время которого Юба Билл прошептал несколько слов на ухо полковнику. После минутного колебания «боевой конь» вышел вперед и чрезвычайно высокопарно выразил сожаление о том, что Бассет снимает свою кандидатуру. Следующий номер «Глашатая» весьма недвусмысленно сообщил, что разоблачен низкий заговор, подготовленный бывшим владельцем «Стража» с целью подорвать престиж нашей славной компании дилижансов «Эксельсиор»; кандидат сам об этом узнал только что и, будучи человеком возвышенных взглядов, снял свое имя из списков. Публика тут же забыла о Лейси Бассете и без колебаний осудила капитана Джима.

В течение этого времени мне не пришлось наблюдать поведения Лейси Бассета в обществе, и я не интересовался успехом, которым подобный тип, несомненно, должен был пользоваться у чувствительного пола. Мне говорили, что он был обручен с Полли Бакстер, но они поссорились, потому что он увивался за другими, главным образом за некоей миссис Свини, расфуфыренной вдовушкой сомнительной репутации. Капитан Джим частенько намекал мне деликатно и с какой‑то почтительной гордостью на пылкое восхищение Полли его другом и почти так же благоговейно и таинственно давал мне понять, что брак вскоре состоится, и он, капитан Джим, намерен «устроить судьбу» молодой парочки. Но вследствие любовных уклонений Лейси такие намеки слышались все реже, и я заметил в капитане Джиме несвойственную ему молчаливость и растерянность, когда при нем затрагивался этот предмет. Было похоже, что он пытается как‑то загладить недостойное поведение своего друга собственным вниманием к Полли, - он часто провожал ее в церковь или на уроки пения. Мне живо помнится встреча с ними однажды под вечер в поле; он глядел ей в лицо с такой же тревожной, бесконечно собачьей преданностью, с какой до этих пор взирал на одного только Лейси. Не могу сказать, относилась ли Полли благосклонно к безмолвному тоскливому обожанию в его карих глазах; она показалась мне возбужденной, и щечки ее пылали, и, когда я проходил мимо них, меня вдруг осенило: да ведь капитан Джим любит ее! К моему удивлению, догадку эту подтвердил знакомый, с которым я столкнулся в пути; выразился он так: «Теперь, когда Бассет вышел из игры, похоже, что капитан Джим хочет наверстать потерянное время!» Неужели капитан Джим и прежде любил эту девушку? Сперва я не знал, радоваться мне за него или печалиться. Ведь кто бы ни был торжествующим соперником недостойного Бассета, капитан Джим или Полли, все равно капитану Джиму это было во благо. Но я уехал на месяц из Гилиада в Сан-Франциско по делам службы, и от него самого мне не довелось услышать каких‑либо признаний.

Однажды в дождливые сумерки, когда я поднимался по главной лестнице отеля в Сан-Франциско, мне вдруг отчетливо вспомнился Гилиад, потому что перед глазами у меня промелькнула в блеске драгоценностей ослепительная миссис Свини, а за ее спиной явно спрятался какой‑то господин, по-видимому, ее сопровождавший. Через несколько минут после того, как я вошел к себе в номер, ко мне постучали, я отворил дверь, и появился Лейси Бассет. Вид у него был взволнованный и немного смущенный. Однако он с напускной развязностью и непринужденностью сказал:

как мое лицо не выразило особого восторга, когда я узнал о таком соседстве, Бассет быстро добавил: - Тут над дверью отдушина, и я подумал, следует вас предупредить, что из одной комнаты в другую все слышно.

Я поблагодарил его, сухо заметив, что для меня это не имеет значения, ибо мне нечего утаивать, а чужие секреты меня не интересуют. Его смущение, казалось, усилилось, и он нерешительно продолжал стоять возле двери; тогда я спросил, не приехал ли вместе с ним капитан Джим.

- Нет, - ответил он сразу. - Я не видал его месяц и не желаю видеть. Послушайте, я хотел бы с вами немного потолковать о нем. -Он вошел в комнату и плотно закрыл дверь. - Я считаю нужным сказать вам, что между мной и капитаном Джимом все кончено! Конец этой вечной слежке за мною и вмешательству в мои дела! Мне это надоело! Можете ему это сказать от моего имени.

- Вы что, поссорились?

- Окончательно. Если можно поссориться с набитым дураком, не способным понимать намеков.

‑за Полли Бакстер?

- Вот именно, - ответил он с раздражением. - Так и есть. Ему‑то зачем вмешиваться?

- Послушайте, мистер Бассет, - прервал я. - Меня не касаются ваши отношения с капитаном Джимом, но уж раз вы втянули меня в разговор, позвольте высказаться начистоту. Насколько мне известно, у вас нет серьезных намерений жениться на Полли Бакстер. Вы уехали из Гилиада, следуя за миссис Свини, - я видел вас с нею несколько минут назад. Так почему бы вам честно не уступить мисс Бакстер капитану Джиму, который был бы ей хорошим мужем, и устраивать свои дела с миссис Свини? Если вы действительно желаете порвать с капитаном Джимом, то сделать это вы должны только так.

Жалкое, виноватое выражение, появившееся на его лице при упоминании миссис Свини, сменилось к концу моей речи величайшим недоумением.

- Что за чепуху вы городите? - произнес он наконец грубо.

дружеских чувств капитана Джима, то обязаны по крайней мере щадить самолюбие девушки.

Он облегченно засмеялся каким‑то истерическим смехом.

- Вы что, рехнулись? - проговорил он. - Ведь капитан Джим гоняется за мною, требуя, чтобы я женился на Полли. Из‑за этого‑то и вся кутерьма. Потому он и вмешивается… только для того, чтобы осуществить свою идиотскую выдумку и женить меня; чтобы потом хвастать, что это он устроил свадьбу. Он хочет окрутить меня с этой девицей Бакстер, а не сам жениться на ней. Такой уж он эгоист проклятый.

Видно, я ничем не отличаюсь от прочих обыкновенных смертных, ибо, услышав это, я почувствовал к капитану Джиму не меньшее презрение, чем к стоявшему передо мною человеку. Повторив свои слова, что не желаю больше вникать в причины их размолвок, я выпроводил его самым решительным образом. Спустя несколько минут, когда я понял, сколь смехотворна эта драма, я немного успокоился, однако уважения ни к одному из действующих лиц у меня не прибавилось. История приняла пошлый оборот, показалась мне просто забавной, я даже с удовольствием предвкушал встречу с капитаном Джимом и его собственное объяснение- я знал, что без этого не обойдется. Но предвкушения мои были напрасны.

‑то под вечер, наблюдая в читальне за потоками дождя, под напором сильного юго-западного ветра заливавшими окна, я увидел насквозь промокшую фигуру, в нерешительности топтавшуюся у входа в отель. Человек этот, крадучись, проскальзывал в подъезд, входил в вестибюль, но тут же робко отступал назад; его движения напоминали повадки какого‑то пугливого зверька, и мне вдруг представился капитан Джим в тот па[мят- ный вечер, когда он бежал из ущелья Эврика. Незнакомец случайно повернулся лицом к окну, у которого я стоял, и, к своему удивлению, я увидел, что это и был капитан Джим, но настолько изменившийся, такой осунувшийся, что его с трудом можно было узнать. Я мигом выбежал в коридор, оттуда в вестибюль и к подъезду, но его уже не было. Возможно, он заметил меня и не хотел встречаться, а может быть, нашел того, кого искал, - Лейси Бассета, разумеется. Я был так потрясен и опечален видом и поведением капитана Джима, что, преодолев свое нежелание сталкиваться с Бассетом, стал искать его в зале и коридорах отеля в надежде найти в его обществе капитана Джима. Но тщетно: вероятно, он успел скрыться от своего непреклонного друга.

К ночи дождь и ветер усилились, разыгралась буря, канавы превратились в потоки, улицы обезлюдели, я рано лег спать, и все мне мерещилось осунувшееся, обеспокоенное лицо капитана Джима. Даже во сне он преследовал меня, похожий на озабоченную, настороженную собаку, которая, когда я пытался дружески погладить ее, злобно рычала на меня, обернувшись вдруг остервенелым, бешеным зверем. В конце концов меня разбудил звук его голоса. Сначала я думал, что все еще сплю. Но нет, я лежал с открытыми глазами, а голос доносился из соседней комнаты, через отдушину над дверью, отчетливо и ясно.

- Я сыт по горло, - говорил капитан Джим, - и сегодняшняя ночь - тебе последняя моя отсрочка. Уезжай из отеля, бросай эту женщину, воротись в Гилиад и женись на Полли. А не поедешь, так я убью тебя; это верно, как то, что ты сидишь тут на стуле и выпучил на меня глаза. Если ты не будешь драться со мною как мужчина, - а я плюну тебе в лицо или как‑нибудь еще опозорю тебя перед этой женщиной, перед всеми, последний трус не стерпит такого, - но если ты не выйдешь против меня, так я подстерегу тебя и застрелю.

Его прервал раздраженный шепот Лейси, но я не мог разобрать, нападал ли он или оправдывался. И снова раздался голос капитана Джима, суровый и четкий:

- Если ты тебя, когда мы оба ехали в Сан-Франциско, и поверил, что ты станешь человеком, и до сей поры ты делал из меня посмешище, выставляя дураком перед ребятами в Эврике, в Гилиаде, выставляя дураком перед нею, перед самим богом! А теперь довольно. Тебе придется снять с меня клеймо олуха! Ты сделаешь то, что достойно человека, каким я тебя воображал, или ты умрешь. Было время, когда я хотел этого ради твоего блага, но то время миновало, Лейси Бассет! Теперь ты это сделаешь для меня. Ты обязан сделать, чтобы я больше не читал слов «отпетый дурак» в глазах у всякого, кто на меня взглянет.

Он. по-видимому, встал и отошел к двери. Голос его доносился из другого конца комнаты.

Стало очень тихо, потом раздался резкий, короткий звук выстрела, от которого, казалось, раздвинулись стены между нашими комнатами и окна сорвались с места, нечленораздельно вскрикнул Лейси, с размаху отворилась дверь, послышались взволнованные голоса, топот ног в коридоре. Я вскочил с постели и полуодетый бросился в переднюю. У входа в соседний номер толпились постояльцы и слуги, кто‑то вцепился в Бассета, дрожащего, белого, как мел, другие стояли на коленях вокруг капитана Джима, полулежавшего у стены на пороге.

- Он все слышал, - истерически выговорил Бассет, указывая на меня. - Он подтвердит, что этот человек хотел меня убить.

‑нибудь, капитан Джим судорожным усилием приподнялся. Вытирая кровь, сочившуюся с губ, - признак того, что рана его была смертельна, - он произнес хриплым, торопливым голосом:

- Так и есть, ребята! Моя вина. Я во всем виноват. Напал на него тут исподтишка, на безоружного. Мы схватились. Он вырвал у меня пистолет-это мой пистолет, клянусь вам, - и выстрелил, обороняясь. И поделом мне! Клянусь перед господом, что так оно и было, джентльмены.

Заметив меня, капитан Джим посмотрел мне в лицо не то с мольбой, не то с торжеством и добавил: - А чего еще можно было ожидать! Лейси Бассет всегда был смельчаком… именно смельчаком! Это мое последнее слово, джентльмены, - молодчина он!

С этой самоотверженной ложью на устах и с былой собачьей преданностью в слабеющем сердце, он, падая на пол, повернул голову в сторону Бассета, как будто хотел улечься у его ног. Свет погас в его обращенном кверху взоре, и клеймо глупости было смыто с него навсегда.

Факты были настолько убедительны, что, когда окончилось следствие, мистера Бассета не сочли нужным ни на минуту задерживать. Он вскоре вернулся в Ги- лиад, женился на Полли Бакстер, а в следующем году, возможно, потому, что «сразил противника», одержал на выборах полную победу и был торжественно избран в законодательное собрание!