Гэбриель Конрой.
I. Извне

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. I. Извне (старая орфография)

ГЭБРИЕЛЬ КОНРОЙ.

РОМАН

Брет-Гарта.

I.
Извне.

Снег - всюду, на сколько глаз видел, на пятьдесят миль к югу от высшого белого пика, наполнял ущелья и котловины, падая с отвесных стен горных проходов как бы белым саваном, придавая среднему кряжу подобие чудовищной толпы, скрывая основы гигантских сосен, засыпая совершенно молодые деревья, окружая словно фарфоровой рамкой холодные зеркальные озера и медленно разстилаясь белыми волнами к отдаленному горизонту. Снег везде лежал и продолжал еще падать в Калифорнских Сиеррах, 15-го марта 1848 года.

Впродолжении десяти дней снег шел мелким, граненым порошком, крупными, рыхлыми хлопьями, тонкими, перистыми звездочками; снег шел из черных, свинцовых тучь, белой волнистой массой или длинными рядами тонких копьев; снег шел жестоко, но безмолвно. Леса были так занесены снегом, ветви дерев так гнулись под его грудами, он так переполнял собою землю и небо, он так окутывал мелким, непроницаемым покровом и горные отвесы, что умер всякий звук, всякое эхо. Сильнейший порыв ветра не возбуждал ни малейшого стона в снегом засыпанных лесах. Нигде не раздавалось треска ветвей или шелеста валежника; погнутые массою снега сучья сосен и елей поддавались и падали, но безмолвно. Тишина была неизмеримая, безграничная!

Никакой внешний признак жизни не нарушал мертвой неподвижности пейзажа. Вверху не было игры света и теней: только по временам ночь и вьюга становились мрачнее. Внизу ни одна птица не пролетала над белым, необозримым пространством, ни один зверь не показывался на опушке черных лесов; все живое, что некогда обитало в этой пустынной стране, уже давно бежало в нижния поляны. Нигде не было видно следов, и, если какая-нибудь нога запечатлелась в этой обнаженной, дикой местности, то снег все покрыл, все стушевал. Белая поверхность пустыни была незапятнанной, девственной. И однако, среди этого мрачного опустошения виднелись признаки человеческого труда.

Несколько дерев было срублено при входе в ущелье и только слегка покрыты снегом. (Они, быть может, служили только для указания большой сосны, на которой топором была вырезана рука, обращенная к ущелью. Под этой рукой был пробит гвоздями кусок полотна с следующей надписью:

Объявление.

"Партия эмигрантов капитана Конроя потеряна в снегу и занимает это ущелье. Нет припасов, умираем с голода!

Вышли из Сент-Джо 8-го октября 1847 г.

"Вышли с Соленого Озера 1-го января 1848 г.

"Прибыли сюда 1-го марта 1848 г.

"Потеряли половину вещей на Платте.

"Пришли фургоны 20-го февраля.

"Помогите!.

"Нас зовут: Джоел Мак-Кармик.

Питер Думфи.

Поль Деварж.

Грэс Канрой.

Джени Бракет.

Гэбриель Канрой.

Джон Валъкер.

Генри Марч.

Филип Аиилей.

Мэри Думфи.

(Потом карандашем было написано мелкими буквами):

"Мэри умерла 8-го ноября, Сладкий Ручей.

"Минни умерла 1-го декабря, Ущелье Эхо.

"Джени умерла 2-го января, Соленое Озеро.

"Джемс Бракет пропал 3-го февраля.

"Помогите"."

Язык страданий не склонен к художественным красотам: но я полагаю, что цветы реторики не придали бы красноречия этой фактической летописи. Поэтому я оставляю ее в том виде, в каком она находилась 15-го марта 1848 года, на сосновой коре, покрытая тонким слоем мокрого снега, под грубой белой рукой, неподвижно указывавшей, подобно руке смерти, на роковое ущелье.

Около полудня мятель несколько стихла и на востоке небо слегка прояснилось. На горизонте показался мрачный абрис отдаленных гор, а вблизи белая отвесная стена утеса ярко заблестела. Вдоль нея вдруг что-то черное стало медленно двигаться, но так неопределенны были очертания этого предмета, что невозможно было сказать - зверь это или человек; то он полз на четвереньках, то шел выпрямившись, но спотыкаясь, как пьяный. Однако, цель его была определенная; он шел прямо к ущелью.

Наконец, стало ясно, что это был человек, изнуренный, испитой, в лохмотьях и изорванной буйволовой шкуре, не все же человек и очень решительный. Это был юноша, несмотря на его согнутую спину и дрожащия ноги, на преждевременные морщины, окаймлявшия его чело, благодаря страданиям, и заботам, несмотря на выражение дикой мизантропии, прямое следствие страданий и голода.

Достигнув дерева при входе в ущелье, он смахнул слой снега с полотняного объявления и прислонился в изнеможении к руке, указывавшей путь. В его отчаянной позе было что-то, доказывавшее гораздо яснее и патетичнее его лица и фигуры совершенное изнеможение юноши, хотя не было никакой видимой к тому причины. Отдохнув немного, он продолжал свой путь с судорожной энергией, спотыкаясь, падая, нагибаясь, чтоб поправить грубые башмаки из сосновой коры, постоянно сваливавшиеся с его ног; но все же он подвигался вперед с лихорадочным безпокойством человека, сомневающагося даже в своей силе воли.

В разстоянии мили от дерева ущелье съуживалось и постепенно повертывало к югу; тут виднелся тонкий клуб дыма, как бы выходивший из какого-то отверстия в снегу. Несколько далее показались следы шагов, и усталый путник остановился или, лучше сказать, прилег к небольшому сугробу, из которого выходил дым. В этой снежной пещере было отверстие и, наклоняясь к нему, он нарушил окружающую тишину слабым криком. Изнутри отвечали такими же, но еще менее слышными звуками. Через минуту, в отверстии показалось лицо и потом целая фигура, такая же изнуренная и оборванная; затем другая, третья и, наконец, восемь человеческих существ, мужчин и женщин, окружили его, ползая в снегу, как животные и, как животные, потеряв всякое сознание стыда и приличия.

Все они были так несчастны, безпомощны, бледны, изнурены, так жалки, как человеческия существа или, вернее, остатки человеческих существ, что при виде их невольно навертывались слезы;~но, с другой стороны, они были так дики, глупы, безсмысленны и смешны в своих животных проявлениях, что невольная улыбка просилась на уста. Первоначально принадлежа к тому общественному классу сельского люда, у которого самоуважение скорее основывается на обстоятельствах и обстановке, нем на индивидуальной, нравственной или умственной силе, они потеряли в общих страданиях всякое чувство стыда и не могли ничем заменить удовлетворение матерьяльных потребностей, в чем им теперь отказывала судьба. Они были дети без детского самолюбия и соревнования; они были люди без человеческого достоинства и простоты. Все, что возвышало их над уровнем животных, пропало в снегу. Даже исчезло различие полов: шестидесятилетняя старуха ссорилась, бранилась и дралась так же грубо и дико, как любой мужчина, а золотушный юноша вздыхал, плакал и падал в обморок, как женщина. Все эти существа так глубоко пали, что утомленный путник, вызвавший их из недр земли, казалось, принадлежал к другой расе, несмотря на свои лохмотья и мрачную меланхолию.

Все они были слабы и безпомощны; но одна из женщин, повидимому, совершенно потеряла разсудок. Она носила на руках свернутое детское одеяло и укачивала его, как ребенка, не сознавая, что настоящее её детище умерло с голоду несколько дней тому назад. Но еще грустнее был тот факт, что никто из её товарищей не обращал внимания на её безумие. Когда она, спустя несколько минут после выхода из подземного жилища, просила не шуметь, чтоб не разбудить её ребенка, все бросили на нее равнодушный взгляд и продолжали шуметь. Только один из мужчин, рыжий, посмотрел на нее дико, жестоко, но потом как бы забыл об её присутствии и принялся за свое прежнее занятие - жевание буйволовой шкуры.

Возвратившийся путник перевел дыхание и медленно произнес:

-- Ничего, повторили хором все присутствующие, но с различным выражением в голосе.

Один произнес это слово гневно, другой мрачно, третий глупо, четвертый безсознательно. Женщина с мнимым ребенком сказала со смехом, обращаясь к своей ноше:

-- Слышишь, он говорит ничего!

-- Да, ничего, отвечал пришлец: - вчерашний снег занес старую тропу. Маяк на вершине выгорел. Я поставил объявление на перепутье. Посмей это сделать опять Думфи, прибавил он: - и я снесу твою проклятую голову.

Думфи, рыжий мужчина, жевавший буйволовую шкуру, грубо толкнул и ударил женщину с мнимым ребенком; она была его жена, и, быть может, он это сделал по привычке. Она, повидимому, не обратила никакого внимания на удар и подкравшись к прибывшему юноше сказала:

-- Так завтра!

-- Завтра наверно, произнес он, давая свой обычный ответ на на все подобные вопросы в течении последних восьми дней.

Несчастная после этого удалилась в отверстие снежного сугроба, нежно прижимая свою ношу.

-- Вы, кажется, не очень-то заботитесь о нас, произнесла другая женщина грубым, резким голосом, походившим на лай собаки: - от вас толку мало. Отчего вы, прибавила она, обращаясь к товарищам: - не займете его место? Зачем вы доверяете этому Ашлею свою и нашу жизнь?

Золотушный молодой человек бросил на нее дикий взгляд и, словно боясь, что его вовлекут в разговор, поспешно удалился вслед за мистрисс Думфи.

Ашлей пожал плечами и произнес, отвечая скорее всей группе, чем одной личности:

-- Для нас всех один путь спасения. Вы его знаете. Оставаться здесь - смерть; что бы нас ни ожидало в пути, все лучше этого.

Он встал и медленно пошел по ущелью к другому снежному сугробу, видневшемуся несколько поодаль. Когда он скрылся из глаз, оставшиеся товарищи гневно заговорили:

-- Пошел к старому доктору и к девчонке, а о нас и не думает.

-- Они - лишние в нашей партии.

-- Да, съумасшедший доктор и Ашлей.

-- Я говорила тогда же, как мы его подобрали, что из этого не будет добра.

-- Но капитан пригласил в нашу партию старого доктора и взял все его запасы в Сладком Ручье; Ашлей также вложил в общую массу всю свою провизию.

Последния слова произнес Мак-Кармик. Он был голоден, но не потерял еще разсудка, и в глубине его хотя и отуманенного сознания скрывалась еще доля справедливости. К тому же, он помнил с сожалением, какую отличную пищу доставил им Ашлей.

-- Так что-жь! воскликнула мистрисс Бракет: - он принес нам несчастье. Мой муж умер, а этот чужой сорванец живет.

-- Чорт его возьми!

-- Что-жь делать?

-- Еслиб я была мужчина, то знала бы, что делать.

-- Убить его?

-- Да, и...

Мистрисс Бракет окончила эту фразу конфиденциальным шепотом на ухо Думфи, после чего они оба сидели, молча, качая головою, как уродливые, китайские идолы.

-- Посмотрите, как он силен, а не рабочий человек, как мы, произнес, наконец, Думфи: - я никогда не поверю, чтоб он не имел постоянной...

-- Что?

-- Пищи.

Невозможно выразить неимоверную энергию, с которой он произнес это слово. Наступило тревожное молчание.

-- Пойдем и посмотрим.

-- И убьем его, прибавила нежная мистрисс Бракет.

-- О каком сне вы только-что говорили? спросил Мак-Кармик, садясь на снег и равнодушно отказываясь от задуманного предприятия.

-- О вкусном обеде в Сент-Джо? спросил мистер Марч, к которому относились эти слова.

Он отличался чрезвычайно живым воображением на счет кулинарного искуства, что составляло счастье и мученье его товарищей.

-- ДаВсе окружили Мак-Кармика; даже Думфи остановился.

слушателей.

-- Вы прежде сказали, что картофель был жареный и такой жирный, что масло текло, произнесла мистрисс Бракет.

-- Кто любит жареный картофель - для того был и жареный, а печеный с кожей сытнее. Потом были сосиски, кофе, пышки.

При этом магическом слове все как-то дико засмеялись.

-- Вы уж это рассказали! воскликнула мистрисс Бракет неистовым голосом: - продолжайте, чортово отродье.

Разскащик, видя свое опасное положение, стал искать глазами Думфи; но он уже исчез.