Гэбриель Конрой.
XIV. Простота и хитрость

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XIV. Простота и хитрость (старая орфография)

XIV.
Простота и хитрость.

Уже стемнело, когда Гэбриель возвратился домой, и Олли с безпокойством ожидала его.

-- Ты промок до костей и весь в грязи, гадкий Гэб! воскликнула она: - поди скорей переоденься, а то умрешь от простуды.

Олли произнесла эти слова каким-то странным, необычайным тоном, но Гэбриель не сделал ей никакого замечания или упрека - так он был рад, что она не закидала его вопросами. Однако, надев сухое платье и выйдя из-за холщевой занавески, он с удивлением заметил при свете только-что зажженной свечи, что и внешний вид Олли подвергся совершенной перемене. Не только её лицо и руки были чисто вымыты, а русые кудри перехвачены розовой лентой, но во всей её фигуре была какая-то необыкновенная порядочность и даже стремление украсить несколько свой туалет: так, на шее у ней виднелись малиновая лента и старинный кружевной воротничек, найденный в вещах её матери.

-- Кажется, кто-то здесь и до меня переменял твой туалет, сказал Гэбриель с удовольствием: - ты опять была в канаве, Олли?

-- Нет, отвечала Олли с некоторым достоинством и принялась накрывать стол для ужина.

-- Но, право, я никогда не видал тебя так хорошо одетой, Олли, заметил Гэбриель и, после минутного молчания, прибавил с неожиданным ужасом: - кто здесь был?

-- Никто. Люди могут жить и одеваться прилично без помощи других, а особливо Сюзан Маркль.

При этом злобном намёке Гэбриель насупил брови.

-- Послушай, Олли, сказал он: - ты не должна так говорить об этой женщине. Ты - ребенок, и, если твой брат сказал тебе, как сестре, кое-что по секрету, то не следует об этом болтать.

-- Болтать! с презрением воскликнула Олли: - ты думаешь, что я стану с кем нибудь говорить об этой женщине? Поймай меня.

Гэбриель взглянул на сестру с искренним восторгом и почувствовал в глубине громко упрекавшей его совести, что он не достоин такого мужественного защитника. Он хотел-было высказать ей всю правду, но его удержали страх, что Олли станет его презирать, и желание пользоваться её энергичным сочувствием. "К тому же, подумал он с каким-то самодовольством: - быть может, эта сказка послужит ей к добру. Посмотри, Гэбриель, на её воротничек и волоса! Ты правдой никогда не достигал и половины того, чего достиг ложью!"

Однако, он все еще находился под впечатлением полученного в тот день совета и, после ужина, во время которого Олли вела себя так прилично, что даже отказала себе в удовольствии обтереть сковороду своим куском хлеба, серьёзно сказал:

-- Еслибы у тебя, Олли, когда нибудь спросили, ухаживал ли я за мистрис Маркль, что бы ты сказала?

-- Я бы сказала! воскликнула с сердцем Олли: - что никакая женщина так не бросалась на шею мужчине и без всякого повода, как мистрис Маркль... как эта противная, старая Сюзин Маркль. Вот что я скажу даже ей прямо в лицо. Знаешь что, Гэб?

-- Что? спросил с восхищением Гэбриель.

-- Если сюда приедет школьная учительница, о которой ты говорил, так приударь за ней.

-- Олли! воскликнул с испугом Гэбриель.

-- Да, да, приударь за ней. Будь с ней так же любезен, как с Сюзин Маркль, и, если можешь, то устрой так, чтобы. это увидела противная мистрис Маркль или маленькая Манти; она все пересказывает матери. Правда, Гэб, я слыхала, что между этими учительницами есть славные женщины.

Чтобы сделать удовольствие Олли, Гэбриель готов был рассказать о том, что случилось с ним в ущелье, но его остановила смутная боязнь, чтобы Олли не потребовала от него немедленного предложения руки и сердца спасенной им женщине. Пока он еще колебался, кто-то постучал в дверь хижины.

Гэбриель встал и с безпокойством отворил дверь. В комнату вошел человек высокого роста, смуглый и с проседью. Его одежда и манеры, хотя вполне согласовавшияся с местными обычаями и предразсудками, обнаруживали в нем человека, стоявшого несколько выше общественного уровня обитателей Одноконного Стана. Он не оглядывался с любопытством по сторонам, как мексиканец, посетивший Гэбриеля накануне, а устремил на него свои серые глаза полувопросительно, полуюмористично. Постоянное выражение его лица было серьёзное, за исключением полунервного дрожания в левом угле рта, которое исчезало только тогда, когда он проводил рукою по лицу. Этот обычный жест производил на зрителей впечатление, словно он отирал рукой улыбку, как некоторые отирают слезу.

-- Кажется, мы никогда еще с вами не встречались, Гэбриель, сказал он, протягивая руку: - я - Максвель. Вы, вероятно, обо мне слышали. Мне надо поговорить с вами об одном деле.

На лице Гэбриеля выразился необычайный страх, и он, молча, махнул рукою Олли, чтобы она вышла из комнаты.

-- Я, очевидно, поймал его в расплох. и ребенок ничего не знает, подумал Максвель и тотчас прибавил вслух: - если я не ошибаюсь, Гэбриель, это дело касается столько же вашей... девочки, сколько вас самих. Отчего бы ей не остаться?

-- Нет, нет! произнес Гэбриель, вполне убежденный, что Максвель явился в качестве адвоката оскорбленной мистрис Маркль: - нет; Олли, сбегай за щепками для завтрашней топки. Ступай!

Олли выбежала из хижины. Максвель посмотрел ей вслед, отер рот рукою и, облокотясь на стол, устремил свои глаза на Гэбриеля.

-- Я пришел к вам, Гэбриель, сказал он: - чтобы попробовать, нельзя ли нам устроить одно дельце мирно, без шума и скандала. Говоря откровенно, мне поручено начать против вас судебное дело. Нужно ли говорить, в чем оно заключается и чей я адвокат?

Гэбриель опустил глаза, но честная натура взяла верх надо всем. Он мгновенно поднял голову и просто отвечал:

-- Нет.

Стряпчий Максвель "вздрогнул от изумления, но тотчас оправился.

-- Хорошо, сказал он задумчиво: - видя вашу откровенность, я позволю себе спросить вас, не согласны ли вы, для избежания скандала и судебного дела, которое, без сомнения, будет решено против вас - отдать ваш дом и участок земли в вознаграждение за понесенные до сих пор убытки? Я готов на этом покончить и могу обещать, что вопрос о родстве не будет возбужден. Одним словом, она сохранит свое имя, а вы свое, и оба вы останетесь друг для друга чужими. Что вы на это скажете?

Гэбриель вскочил и, сильно пожимая руку стряпчему, сказал:

-- Вы - добрый человек, мистер Максвель. Это - гадкая история, и вы нашли лучший из нея исход. Еслибы вы были моим адвокатом, а не её, то не могли бы сделать для меня ничего лучшого. Я тотчас отсюда уеду. Я уже думал об этом и без вас. Завтра она может получить этот дом со всем, что в нем находится. Еслиб у меня были средства, то поверьте, я с удовольствием заплатил бы вам за ваши хлопоты. Но, ведь, после моего отъезда ни слова не будет сказано об этом деле?

-- Ни слова, повторил Максвель, смотря с любопытством на Гэбриеля.

-- И в газетах ничего не напишут?

-- Вообще, ваше поведение в отношении её и вся эта история будут сохранены в тайне, если вы сами её не откроете. Вот почему я вам советую уехать отсюда.

-- Я уеду завтра, сказал Гэбриель, потирая руки: - не хотите ли вы, чтоб я подписал какую-нибудь бумагу?

могли бы представить против вас. Нам совершенно достаточно, если вы просто оставите свой дом и участок земли. Я не представлю никакой бумаги до четверга, а тогда уже не с кем будет тягаться. Вы понимаете?

Гэбриель утвердительно кивнул головою и крепко пожал руку стряпчему. Максвель направился тогда к дверям, не спуская пристального взора с ясных, честных глаз Гэбриеля. На пороге он, однако, остановился и, медленно отерев рукою рот, сказал:

-- По всему видно, Гэбриель, что вы - простой, честный человек - и скажу откровенно, еслиб вы сами не сознались, я считал бы вас неспособным обидеть женщину. Я - скорее был бы склонен объяснить дело какой-нибудь ошибкой. Я не судья человеческих действий и слишком опытный стряпчий, чтоб удивиться какому бы то ни было мотиву того или другого поступка. Но теперь, так как мы вполне поняли друг друга, не разскажете ли вы мне, что побудило вас на такой странный и чудовищный обман? Ваши словй нисколько не изменят моего мнения, что вы - не дурной человек, но мне очень любопытно узнать, почему вы решились с преднамеренной целью так зло обидеть эту женщину?

Гэбриель вспыхнул. Он поднял глаза и указал на дверь. На пороге стояла Олли.

Максвель улыбнулся и подумал:

-- Все же тут замешана женщина, хоть и моложе, чем я думал. Конечно, это - его ребенок.

Он кивнул головою, улыбнулся Олли и с приятным сознанием победы, не лишенным нравственного удовлетворения, что не всегда сопровождало его успехи, как стряпчого, вышел из хижины.

До поздняго вечера Гэбриель избегал разговора с Олли. Наконец, она, по обыкновению, уселась у его ног перед огнем и прямо спросила:

-- Что ему нужно, Гэб?

-- Ничего особенного, отвечал Гэбриель с искуственным равнодушием: - не рассказать ли тебе, Олли, сказку? я уже давно ничего тебе не рассказывал.

Гэбриель обыкновенно передавал Олли новости Одноконного Стана или современные события под формой вымышленной сказки; но, в последнее время, с тех пор, как его стала безпокоить мистрис Маркль, он бросил эту привычку. Олли утвердительно кивнула головою, и Гэбриель продолжал:

-- Жил был человек один на свете и тем он отличался, что всегда жил и намеревался жить один. Только у него была маленькая сестра, которую он очень любил и никому он не позволял вмешиваться во что-либо касавшееся сестры; сам же доверял ей все и говорил с ней обо всем.

-- Это был настоящий человек? спросила Олли.

-- Да, он был настоящий человек, но его маленькая сестра была волшебницей, делавшей ему много добра без его ведома. Этот человек и его сестра жили в лесу, в блестящем дворце. Неожиданно он подвергся многим неприятностям, так что ему необходимо было оставить прекрасный дворец, и он не знал, как сообщить об этом своей маленькой сестре. Вот он встает и говорит: "Глориона - ее звали Глорионой - Глориона, говорит он: - мы должны бросить наш прекрасный дворец и пойти в чужую страну; почему это необходимо - тайна, которую я не могу тебе открыть". Маленькая сестра также встает и говорит: "Все, что угодно тебе, угодно мне, ибо мы друг для друга - все на свете; разнообразие придает прелесть жизни, и я завтра уложу свои тряпки". И она на другой день приготовилась к отъезду. А почему она так поступила, Олли? Потому что эта маленькая сестра была волшебница и знала все, о чем ей даже не говорили. Вот брат и сестра отправились в чужую страну, выстроили там дворец, еще красивее прежнего, и жили счастливо до конца своих дней.

-- И их не безпокоила старая ведьма, мистрис Маркль. Когда мы уезжаем, Гэб? спросила практическая Олли.

-- Я полагаю - завтра, отвечал Гэбриель, бросая аллегорию и смотря на сестру с почтительным страхом: - мы успеем захватить вечерний дилижанс в Мерисвиль.

-- Хорошо, так мне надо сейчас ложиться спать.

-- Олли, произнес с упреком Гэбриель, когда маленькая девочка исчезла за холщевой занавеской: - ты не простилась со мною и не поцеловала.

Олли вернулась назад.

-- Ах, ты старый Гэб, сказала она покровительственным тоном и целуя его в лоб с сознанием своего нравственного и умственного превосходства: - ах, ты старый, большой Гэб! что бы ты делал без меня?

На следующее утро Гэбриель с удивлением увидел, что Олли, после завтрака, нарядилась в те немногия, более приличные тряпки, которые оставались у нея из гардероба матери. Сверх белого, кисейного платья, пожелтевшого уже от времени, она надела розовый, также полинявший кушак и большую клетчатую, черную с белым шаль, которая, несмотря на множество складок, все же волочилась по полу. На голове у нея была большая соломенная шляпа с светло-зеленой лентой и белыми маргаритками и в руках маленький желтый зонтик.

-- Куда ты идешь, Олли?

-- На ту сторону оврага, проститься с девочками Рид. Не хорошо уехать из Стана, никого не предупредив.

-- Но ты не зайдешь к мистрис Маркль? спросил со страхом Гэбриель.

Олли презрительно взглянула на брата и резко ответила:

-- Поймай меня!

В её блестящих голубых глазах и во всем лице выражалось столько твердой решимости и пламенной энергии, что Гэбриель ничего не отвечал. Олли вышла из комнаты, и он безмолвно следил, как соломенная шляпка и желтый зонтик медленно исчезали по извивающейся тропинке вдоль горы.

В глубине его сердца теперь неожиданно проснулось болезненное сознание, что он вполне зависел от этого ребенка и что в нем заключалось нечто скрытое, доселе им незамеченное, но отчуждающее ее от него и способное в будущем все более и более расширять зияющую между ними бездну. Его обуяло такое гнетущее чувство одиночества, что он не мог оставаться в хижине, а пошел к своему участку земли на горном скате. По дороге туда ему надо было пройти мимо большого, одинокого хвойного дерева, которое своею личиною умаляло весь остальной лес. Оно казалось столь нелепым, столь безсмысленно большим и непроизводительным, хотя могло обещать по величине много пользы, так резко отличалось от тонких, гибких, молодых берез, елей, что Гэбриель признал эти березы за свое олицетворение. В настоящую минуту, смотря на дерево, он спрашивал себя, не было ли такой местности, где бы оно, а следовательно и он, нашли бы подходящую для себя обстановку. "Еслиб мне удалось попасть в эту страну, думал он: - то, пожалуй, я мог бы принести более пользы ребенку". Проложив себе дорогу чрез загромождавший лес валежник, Гэбриель очутился на большой, широкой горной закраине, покрытой валунами серо-железного цвета. По прибытии в Одноконный Стан, он сам выбрал себе этот участок для розыскания золота. "Никто бы другой не сделал такой глупости, думал он улыбаясь: - быть может, к лучшему, что я разстался с этим участком". И Гэбриель отправился вниз в овраг, где он, в последнее время, взял другой участок в рудниках, дававший ему скромные средства к существованию.

Он возвратился домой только в три часа с несколькими инструментами, взятыми с работы. Олли ждала его; щеки слегка разгорелись от волнения, но в хижине не было видно никаких приготовлений к отъезду.

-- Ты, кажется, немного уложила, Олли, сказал Гэбриель: - хотя, правда, нам нечего много и укладывать.

-- Не к чему укладываться, Гэб, отвечала Олли, смотря пристально в глаза брата.

-- Не к чему? повторил с изумлением Гэбриель.

-- Да, не к чему, отвечала решительно Олли: - мы не уезжаем, Гэб - вот и все. Я ходила к стряпчему Максвелю и все устроила.

Гэбриель опустился на стул и, разинув рот, смотрел на сестру.

-- Я все устроила, Гэб, продолжала хладнокровно Олли: - вот послушай. Я пошла сегодня утром к стряпчему, поговорила с ним, высказала свое мнение о мистрис Маркль и уладила дело.

-- Боже мой! что ты сказала?

-- Я сказала все, что знаю об этой женщине. Я объяснила, как она преследовала тебя с первой минуты вашего знакомства, во время болезни её покойного мужа, за которым ты ухаживал, как ты не обращал на нее внимания, пока я не научила тебя сделать предложение, как она приходила к нам и сиживала часами, смотря на тебя, Гэб, вот так (и Олли, подражая мистрис Маркль, делала глазки, к немалому ужасу Гэбриеля, вспыхнувшого до ушей), и как она выдумывала всевозможные предлоги, чтоб заманить тебя к себе, но ты всегда отказывался. Одним словом, я доказала, какая это старая, противная, низкая женщина, прибавила Олли, останавливаясь чтоб перевести дыхание.

-- А что он сказал? спросил Гэбриель, также едва дыша.

-- Сначала ничего. Потом он стал смеяться и так страшно, что я боялась, как бы он не лопнул. Наконец... дай вспомнить... да, он сказал: "глупая, нелепая ошибка"... вот как он назвал мистрис Маркль. Провалиться мне сквозь землю, если он этого не говорил. Потом он опять расхохотался, и я, смотря на него, стала смеяться, и она также.

-- Кто она? спросил Гэбриель со страхом.

-- О! Гэб, ты думаешь, что на свете только и есть одна мистрис Маркль, отвечала поспешно Олли: - у стряпчого Максвеля сидела какая-то дама, и ее интересовали мои слова столько же, сколько самого стряпчого, может быть, оттого, что я хорошо рассказывала, прибавила Олли с самодовольством.

желания, а она сказала, чтоб я шла домой и объявила тебе, что нам не зачем уезжать. Вот и все, Гэб.

-- Но он ничего более не говорил, Олли? спросил Гэбриель с безпокойством.

-- Да, он начал разспрашивать меня о старине и Голодном Стане, но, как я уже сказала тебе, Гэб, я решилась забыть все это; мне надоели насмешки. Поэтому я ему ничего не отвечала, и он заметил даме: "она, очевидно, ничего, не знает о деле". Но дама все останавливала его и делала мне знаки, чтоб я не отвечала на его вопросы. О! она очень умная, Гэб, я это заметила с первого взгляда.

-- На кого она походит, Олли? спросил Гэбриель с искуственным равнодушием, но, в сущности, он еще далеко не успокоился.

-- О! Гэб, она нисколько не походит на мистрис Маркль или на кого нибудь в этом роде. Она маленькая, с белыми зубами, тонкой талией и хорошо одета. Впрочем, она мне не очень понравилась, Гэб, хотя была чрезвычайно добра ко мне. Право, не знаю, как тебе сказать, на кого она походит; здесь нет таких женщин. Боже мой! да вот она и сама, Гэб.