Млисс

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Млисс (старая орфография)

Млисс.

ГЛАВА I.

На том самом месте, где Сиерра-Невада переходит в ряд холмов, лежит так-называемый "Карман Смита". Этот поселок обязан своим происхождением тому обстоятельству, что на этом месте некий Смит нашел "карман" {"Карман" на языке калифорнийских золотоискателей обозначает такую яму, где очень много золотого песку.}. В каких-нибудь полчаса Смит добыл из него пять тысяч долларов. Три тысячи долларов было истрачено Смитом на устройство промывного станка и штолен. Но тут-то и оказалось, что "Карман Смита" был в самом деле "Карманом", и подобно всяким карманам мог опорожняться. Хотя Смит усердно рылся в недрах большой "Красной Горы", но пять тысяч долларов остались первым и последним результатом его трудов. Гора не выдавала больше своих сокровищ и станок усердно промывал остатки Смитова богатства. Сам Смит быстро спускался по общественной лестнице, и вскоре начали поговаривать о том, что Смит пьет; затем стало достоверным, что Смит пьяница, и наконец люди, по своему обыкновению, позабыли даже, что он был когда-нибудь не пьяницей.

Но неудачи Смита не помешали поселку процветать, и мало-по-малу "Карман Смита" превратился в небольшой городов с двумя магазинами мод, с двумя гостинницами, почтовым бюро и двумя "именитыми" фамилиями. Затем основалась методистская церковь; затем, немного спустя, пришлось разбить кладбище на скате горы, наконец дошел черед и до школы.

"Учитель", как его величало маленькое стадо, вверенное его попечениям, сидел однажды вечером в школе; перед ним раскрыто было несколько тетрадок для правописания, и он старательно выводил те смелые и круглые буквы, в которых, по общераспространенному мнению, соединяются красоты каллиграфии и нравственности. Он только-что добрался до изречения: "Богатство изменчиво", и заботливо выводил прописную букву с той неправильностью в росчерках, какая вполне соответствовала неискренности самого текста, - как вдруг услышал легкий стук в дверь. Сороки целый день стрекотали на крыше и это не мешало его занятиям, но отворившаяся дверь заставила его оглянуться. Он несколько изумился, увидя перед собой маленькую девочку, грязно и бедно одетую. Однако её большие черные глаза, её жесткие всклокоченные черные волосы, падавшие на загорелое лицо, её красные руки и ноги, перепачканные в красной глине, были ему хорошо знакомы. То была Млисса Смит, дочь Смита, давно лишившаяся матери.

-- "Что ей понадобилось здесь?" подумал учитель. Вдоль и вверх "Красной Горы" всякий знал "Млисс", как ее величали. Всякий знал ее за бедовую девчонку. Её вспыльчивый, непокорный нрав, её безумные выходки и безпутный характер вошли в пословицу, равно как и повесть о несчастной слабости её отца. И то и другое философски принималось жителями городка. Она дралась с школьниками и щеголяла при этом не только изумительным богатством бранных слов, но и необыкновенной силой. Она лазила по горам с ловкостью опытного горца, и учителю случалось встречать ее за целые мили от поселка, босиком и с непокрытой головой. Добровольные подачки, которые она собирала в лагерях рудокопов, разсеянных вдоль по течению реки, поддерживали её существование. Нельзя сказать, чтобы никто и никогда не интересовался судьбой Млисс: достопочтенный Джошуа Мак-Снэгли, местный проповедник, поместил ее служанкой в одну из гостинниц в видах первоначального усовершенствования её манер; он также представил ее ученикам своей воскресной школы. Но Млисс швыряла тарелки в голову хозяина гостинницы и зуб-за-зуб грызлась с посетителями, а в воскресной школе являлась таким пятном среди приличной и скучной обстановки этого заведения, что достопочтенный джентльмен вынужден был изгнать ее с позором, во внимание к крахмальным платьям и незапятнанной нравственности двух бело-розовых детей именитых фамилий.

Таковы были антецеденты и характер Млисс, стоявшей теперь перед учителем. Они выражались в оборванном платье, в нечесанных волосах и порезанных ногах, и взывали к его состраданию. Они сверкали в её черных, безстрашных глазах, и заявляли право на его уважение.

-- Я пришла сюда вечером, начала она отважно и скороговоркой, не спуская с него своего жесткого взгляда, потому что знала, что вы одни. Я бы не пришла в то время, когда тут находятся эти девчонки. Я ненавижу их, и оне меня ненавидят. Вот что. Вы учитель, неправда ли? Я хочу учиться.

Еслибы при своей жалкой наружности, всклокоченных волосах и запачканном лице она бы еще и расплакалась, то учитель почувствовал бы к ней жалость, и больше ничего. Но отвага её пробудила в нем то чувство уважения, которое все оригинальные натуры невольно внушают друг другу. В то время, как он пристально глядел на нее, она продолжала еще торопливее:

-- Меня зовут Млисс, Млисс Смит! Это верно. Мой отец старый Смит! старый пьяница Смит. Я - Млисс Смит, и хочу учиться в школе.

-- Ну так чтож? отвечал учитель.

Она привыкла к грубому обхождению и отказам, которые зачастую обусловливались лишь желанием обуздать её непокорную натуру, а потому флегматичность учителя, очевидно, удивила ее. Она умолкла и принялась вертеть в пальцах прядь волос; своенравная линия, обрисовывавшаяся вокруг её рта, смягчилась и губы задрожали. Она опустила глаза, что-то в роде румянца появилось на её щеках, покрытых грязью и загаром. Вдруг она бросилась вперед, призывая Бога убрать ее к себе, и упала лицом на стол учителя, рыдая и плача так, как будто бы сердце у ней разрывалось.

Учитель тихонько поддержал ее и ждал, пока не пройдет пароксизм. Когда, отвернув свое лицо, она принялась, среди рыданий, каяться в своих преступлениях, повторяя, что "хочет быть доброй, хочет исправиться" и проч., он спросил ее: почему она оставила воскресную школу.

Почему она оставила воскресную школу? Да, почему. Зачем он (Мак-Снэгли) все твердил ей, что она дурная девочка? Зачем он говорил, что она противна Богу? Если она противна Богу, то зачем ей ходить в воскресную школу? Она не желает надоедать тем, кому она противна.

Учитель разсмеялся и вздохнул. И смех и вздох были от души. Он спросил ее об отце, но это вызвало новые рыдания у Млисс и горячия пожелания, чтобы Бог прибрал ее, чтобы смерть взяла ее и проч. Учитель утешал ее, завернул в шаль, и наказав ей приходить рано поутру, проводил ее до дверей школы. Там он простился с нею. Луна ярко освещала узкую тропинку, которая вилась перед его глазами. Он остановился и наблюдал за маленькой фигуркой, двигавшейся по тропинке, пока она не скрылась из его глаз. Тогда он вернулся к своему дому. Но мысль о плачущей и огорченной девочке не выходила у него из головы; школа показалась ему какой-то пустынной, и он ушел домой.

На следующее утро Млисс явилась в школу. Лицо её было умыто, а жесткие, черные волосы носили явные следы недавней борьбы с гребнем, от которой досталось как гребню, так и волосам. Недоверие все еще просвечивало в её глазах, но вообще она вела себя сдержаннее и смирнее. Затем последовал целый ряд небольших испытаний и жертв, выпадавших на долю как учителю, так и его ученице. Но это обстоятельство только скрепило их взаимное доверие и симпатию. Хотя Млисс повиновалась каждому взгляду учителя, но по временам, под влиянием действительной или мнимой обиды со стороны товарищей, приходила в невыразимое бешенство, и не раз какой-нибудь маленький тиран, побитый собственным оружием, прибегал с разорванной курточкбй и исцарапанным лицом жаловаться учителю на свирепую Млисс. Последняя послужила яблоком раздора для городских жителей: одни грозили, что удалят своих детей от такого опасного товарищества; другие же с жаром одобряли образ действия учителя и сочувствовали принятой им на себя задаче исправления Млисс; некоторые из поселенцев сколотили небольшую сумму, благодаря которой оборванная Млисс могла облечься в приличный и цивилизованный костюм, и зачастую крепкое пожатие руки и безъискусственная похвала какого-нибудь неотесанного поселенца в красной рубашке вызывали краску на щеках учителя и заставляли его спрашивать себя: заслуживает ли он таких похвал?

Три месяца прошло после их первого свидания, и однажды вечером учитель сидел склонившись над нравственными поучениями прописи, как вдруг послышался стук в дверь, и Млисс снова выросла перед ним. Она была умыта и чисто одета и ничто не напоминало её прежнего образа, кроме разве длинных черных волос и ярких черных глаз.

-- Вы заняты? спросила она его. Нельзя ли вам идти со мной? и когда он отвечал, что готов за ней следовать, прибавила своим прежним, своенравным тоном: - когда так, идемте, да проворней!

"повидаться с отцом".

Он впервые услышал, что она назвала его таким почтительным именем; до сих пор она всегда величала его "старый Смит" или "старик." В последние три месяца она совсем не говорила про него, и учителю известно было, что со времени своего исправления Млисс жила отдельно от отца.

Убедившись, что всякие дальнейшие разспросы безполезны, он пассивно следовал за ней. По разным глухим местам, по кабакам, ресторациям и харчевням, по игорным домам и танцклассам водила Млисс учителя. Среди дыма и грубых возгласов, наполнявших эти вертепы, дитя, держась за руку учителя, тревожно вглядывалось в толпу, поглощенное одной мыслью. Порою какой-нибудь кутила узнавал Млисс, приглашал ее пропеть и проплясать и заставил бы пить водку, если бы учитель не мешал. Другие молча, признав его, пропускали вперед оригинальную чету; так прошло около часу. Наконец дитя прошептало ему на ухо, что по ту сторону ручья, на котором устроен был промывательный станок, стоит избушка, в которой быть может отец и находится. Туда пришли они после получасовой, затруднительной ходьбы... но никого не нашли. Они обогнули штольни и обратили взоры на огни города, раскинувшагося на противуположном берегу, как вдруг резкий, короткий треск донесся в ясном ночном воздухе. Эхо подхватило его, а собаки отозвались на него громким лаем. На минуту огни как-бы запрыгали на окраинах города, ручей явственно зажурчал, несколько камней оторвалось от горы и скатилось в ручей; проснувшийся ветер прошумел в верхушках похоронных елей, и безмолвие, воцарившееся вслед затем, показалось еще глубже, еще тяжелее, еще зловещее. Учитель повернулся к Млисс, безсознательно стремясь защитить ее, но дитя уже убежало. Пораженный непонятным страхом, он бросился бежать вниз по тропинке к руслу реки и прыгая с камня на камень, достиг подошвы "Красной горы" и крайних домов поселка. Когда он переправлялся через реку, то взглянул наверх и с испугом перевел дух. Высоко над собой, на узкой тропинке он увидел маленькую фигуру своей спутницы, быстро двигавшуюся в темноте.

Он выбрался на берег и, запыхавшись от скорой ходьбы, очутился, идя на огоньки, двигавшиеся по горе, среди толпы испуганных и разстроенных людей. Среди них показалось дитя, взяло учителя за руку и молча подвело его в какой-то пещере в горе. Лицо Млисс было бледно, но возбуждение её улеглось, и взгляд как-бы говорил, что она давно ждала того, что случилось... выражение этого взгляда показалось смущенному учителю почти успокоительным. Дитя указало пальцем на нечто, что можно было принять за груду тряпья, позабытого прежним обитателем пещеры. Учитель подошел ближе с своим фонарем и наклонился над тряпьем. То был Смит, уже похолодевший, с пистолетом в руке и пулей в сердце, лежавший возле своего пустого кармана.

ГЛАВА II.

Смерть Смита дала повод достопочтенному Мак-Снэгли весьма красноречиво толковать об исправлении Млисс, причем он косвенно приписывал несчастному ребенку самоубийство отца. Он вдавался в такие чувствительные намеки, в воскресной школе, на благодетельное влияние "безмолвной могилы," что привел большинство детей в неописанный ужас и заставил белорозовые отпрыски именитых фамилий разразиться истерическим плачем, которого не могли унять никакия утешения.

Наступило длинное сухое лето. Травка, зазеленевшая в первые весенние дни над могилой Смита, высохла и почернела, но учитель, которому случалось проходить в праздничные дни мимо маленького кладбища, не мало дивился, замечая, что могила осыпана полевыми цветами и простенькие венки украшают небольшой крест из елового дерева. Большею частию венки эти бывали сплетены из душистой травы, которую школьники охотно держали в своих пюпитрах, пополам с цветами каштанов, бузины и лесных анемонов; порою учитель замечал присутствие темно-синяго колокольчика, волчьяго корня или ядовитого аконита. В странной ассосиации этих зловредных растений с вниманием к памяти покойного было нечто такое, что ущемило учителя за самое сердце. Однажды во время длинной прогулки, проходя по лесистому гребню горы, он набрел в самой густой чаще леса на Млисс, которая возседала, на импровизованном троне, на переплетенных между собою ветках поваленной ели; на коленях у ней лежали различные травы и еловые шишки, и она напевала про себя одну из негритянских песенок, убаюкивавших ее в младенческие годы. Узнав его издали, она очистила ему место на своем возвышенном троне, и с важным и покровительственным видом гостеприимной хозяйки, который был бы смешон, еслибы не был так серьёзен, принялась угощать его дикими яблоками и еловыми шишками. Учитель воспользовался этим случаем, чтобы объяснить ей зловредные и ядовитые свойства волчьяго корня, который красовался у ней на коленях в числе других растений, и взял с нея обещание не рвать его, пока она находится на его попечении. Добившись этого обещания, учитель успокоился, так как знал уже по опыту, что на слово Млисс можно было положиться.

Из числа убежищ, предложенных Млисс, когда исправление её сделалось общеизвестным, учитель избрал для нея дом миссис Морфер, женщины мягкой и добродушной, слывшей в молодые годы под названием "степной розы". Будучи из тех личностей, которые ведут ожесточенную борьбу с собственной природой, миссис Морфер, путем целого ряда жертв и самоистязаний, подчинила наконец свою врожденную безпечность принципам "порядка", которые она за-одно с м-ром Попе считала "главным законом неба". Но она никак не могла справиться со своими домочадцами. Не говоря уже о супруге, которому случалось прегрешать против порядка, - природные свойства её откликались в детях. Ликург наведывался в буфет между трапезами, а Аристид приходил из школы без сапог, оставляя эту важную статью туалета за порогом, чтобы иметь удовольствие прогуляться босыми ногами по полу. Октавия и Кассандра не берегли платья. Единственным исключением являлась Клитемнестра Морфер, пятнадцатилетняя девица. Она была олицетворением материнского идеала: опрятна, аккуратна и скучна.

Миссис Морфер в невинности души воображала, что "Клити" могла служить утешением и примером для Млисс. Поддавшись этому самообольщению, миссис Морфер то-и-дело указывала на Клити Млисс, когда последняя "дурно вела себя". Поэтому учитель не удивился, услышав, что мать позволила Клити посещать школу, очевидно имея в виду поощрить учителя и показать хороший пример Млисс и остальным. "Клити" была ведь настоящей леди. Она унаследовала наружность матери и, в силу климатических условий местности, рано расцвела. Юношество Покер-Флата, для которого такой цветов был в диковину, вздыхало по ней в апреле и изнывало в мае. Влюбленные юноши толпились у дверей школы в момент распущения учениц. Некоторые ревновали к учителю.

Быть может, это последнее обстоятельство открыло глаза учителю. Он не мог не заметить, что Клити была романтична; что в школе она требовала, чтобы ей уделяли много внимания; что перья её бывали неизменно худы и требовали починки; что обыкновенно эту просьбу она сопровождала таким умоляющим взглядом, который плохо вязался с ничтожностью услуги, требуемой ею; что иногда она позволяла себе класть свою белую, пухлую руку на его руку, в то время, как он исправлял её тетрадь; что она всегда краснела при этом и отбрасывала назад свои белокурые локоны. Не помню: говорил ли я, что учитель был молодой человек, - впрочем, это не важно. Он был безпощадно вышколен в той школе, которую Клити только еще начинала проходить, и, вообще говоря, выдерживал нежные взгляды и кокетливые ужимки, как настоящий юный спартанец. Быть может, то обстоятельство, что он большею частью бывал впроголодь, способствовало его аскетизму. Он вообще избегал Клити, но я слышал, что однажды вечером, когда она прибежала в школу за какой-то вещью, будто бы позабытой ею и которой она никак не могла найти, пока учитель не взялся проводить ее до дому, он был с нею очень любезен, частию, я полагаю, потому, что такое поведение его подливало новую горечь и желчь в удрученные сердца поклонников Клитемнестры.

На другое утро после этого трогательного эпизода, Млисс не явилась в школу. Наступил полдень, а Млисс не приходила. Из ответов Клити оказалось, что оне вместе шли в школу, но что своенравная Млисс свернула в другую сторону. Прошло утро, но Млисс не показывалась. Вечером он пошел к миссис Морфер, материнское сердце которой было не на шутку встревожено. М-р Морфер весь день проискал Млисс, но безуспешно. Аристид был заподозрен в сообщничестве, но успел убедить домашних в своей невинности. Миссис Морфер питала сильные опасения, что девочку найдут утонувшей где-нибудь в овраге, или, - что было почти так же ужасно, - перепачканною до того, что вода и мыло окажутся безсильными в борьбе с грязью. С удрученным сердцем вернулся учитель в школу. Когда он зажег лампу и уселся у стола, то нашел записку, адресованную на его имя. Он узнал почерк Млисс. Записка была написана на листке, вырванном, повидимому, из какой-то старой записной книжки, и для предупреждения вероломной попытки открыть ее, запечатанная шестью сломанными облатками. Раскрыв записку почти с нежностью, учитель прочитал следующее:

"Уважаемый сэр, когда вы прочтете это, я уже убегу из дому. И никогда не вернусь. Никогда, никогда никогда! Вы можете отдать мои бусы Мери Дженнингс, а мою гордость Америки (раскрашенная литография с табачной коробки) Салли Фландерс. Но не давайте ничего Клити Морфер. Не смейте этого делать. Знаете ли, что я о ней думаю: что она совсем противная. Вот и все, и больше ничего от

Учитель сидел и ломал голову над этим странным посланием, пока месяц не выплыл из-за отдаленных гор и не осветил тропинки, которая вела к школе и была утоптана маленькими ножками. Затем, несколько успокоившись, учитель разорвал послание и разбросал клочки.

На следующее утро, с восходом солнца, он уже пробирался сквозь лесную чащу, спугивая зайцев и возбуждая недовольный протест со стороны нескольких ветреных ворон, которые очевидно провели здесь ночь. Наконец он прошел на то место, где уже раз встретил Млисс. Там нашел он опрокинутую ель, но трон был не занят. Подходя к нему, он услышал какой-то шорох, который мог быть произведен только испуганным зверком. Раздвинув ветви, он встретил взгляд черных глаз беглянки Млисс. Они молча поглядели друг на друга. Млисс первая прервала молчание.

-- Что вам нужно? спросила она коротко.

Учитель заранее обдумал план аттаки.

-- Мне бы хотелось диких яблоков, смиренно отвечал он.

Млисс, повидимому, испытывала некоторое облегчение оттого, что могла выразить свое презрение в этой классической юной особе прибавлением нескольких лишних слогов к её и без того уже длинному имени.

-- Ах, вы злой человек!

-- Я голоден, Лисси. Я ничего не ел со вчерашняго обеда. Я умираю с голоду.

И молодой человек прислонился к дереву, делая вид, что готов упасть от истощения сил.

Сердце Мелиссы было тронуто. В горькие дни своей цыганской жизни она знавала то ощущение, которое с таким мастерством изображалось перед ней. Смягченная его слабым голосом, но все еще подозрительная, она проговорила:

-- Поройтесь в земле у корней дерева и вы найдете их; только, смотрите, никому не говорите.

У Млисс были свои запасные магазины, как у крыс и белок.

Но учитель, конечно, не был в состоянии найти их; голод, надо полагать, делал его безтолковым.

Наконец, она поглядела на него из-за листьев и спросила:

-- Если я вылезу и дам вам яблоков, вы обещаетесь, что не тронете меня?

Учитель обещал.

-- Надеюсь, что вы провалитесь на месте, если это сделаете.

Учитель согласился провалиться сквозь землю, если не исполнит обещания. Млисс слезла с дерева. В течение нескольких минут было слышно только, как учитель жевал яблоки.

-- Лучше ли вы теперь себя чувствуете? спросила Млисс заботливо.

Учитель отвечал, что ему гораздо лучше, и поблагодарив ее с серьёзной миной, собрался уходить. Ожидание его сбылось: не успел он сделать двух шагов, как она окликнула его. Он повернулся. Она стояла бледная, как смерть, со слезами на широко открытых глазах. Учитель почувствовал, что удобная минута наступила. Он подошел в ней, взял ее за обе руки и сказал серьёзно, поглядев в её, полные слез, глаза:

-- Лисси, помнишь ли тот первый вечер, когда ты пришла во мне?

Лисси отвечала, что помнит.

-- Ты спрашивала меня: можешь ли ты придти в школу, чтобы научиться чему-нибудь и исправиться от своих недостатков, а я сказал...

-- Приходи, подхватила девочка.

-- Что ты скажешь теперь, когда учитель пришел в тебе и говорит, что ему скучно без своей маленькой ученицы и что он просит ее идти с ним и научить его, как ему исправиться от его недостатков.

и уставился на них. Белка спустилась насредину дерева и там замерла.

-- Мы ждем, Лисси, сказал учитель шепотом, и дитя улыбнулось. Ветер раздвинул верхушки дерев и луч солнца осветил её нерешительную маленькую фигурку. Вдруг она торопливо взяла учителя за руку. Слова её трудно было разслышать, но учитель откинул назад её черные волосы и поцеловал ее в лоб. И вот, рука об руку, они вышли из сырой и прохладной лесной чащи на открытую дорогу, залитую солнцем.

ГЛАВА III.

Хотя Млисс вообще и перестала воевать с школьниками, но отношения её к Клитемнестре все еще оставались натянутыми. Быть может, ревность не совсем улеглась в её крошечной груди. Быть может, кокетливые приемы Клитемнестры раздражали ее более, чем все остальное. Как бы то ни было, и так как учитель постоянно сдерживал её вспышки, то вражда её проявилась в новой и неуловимой форме.

Учитель при первом знакомстве с Млисс никак не предполагал, чтобы эта девочка могла играть в куклы. Но учитель, подобно многим другим психологам по профессии, судил вернее а posteriori, чем а priori. У Млисс была кукла - настоящий портрет в миниатюре самой Млисс. Её злополучное существование было тайной, которую случайно открыла миссис Морфер. Кукла была старинной подругой цыганской жизни Млисс и носила явные следы перенесенных ею страданий. Первоначальный цвет лица её пострадал от непогоды и густого слоя грязи. Она очень походила на прежнюю Млисс. На ней было надето такое же грязное и такое же разорванное платье, как и то, в котором еще так недавно щеголяла сама Млисс.

Млисс никогда не показывала ее никому из детей. Она укладывала ее спать в дупло дерева, росшого возле школы и позволяла ей дышать свежим воздухом лишь во время своих странствий. Млисс добросовестно выполняла свои обязанности относительно куклы, но не приучала ее ни к каким роскошам.

Между тем миссис Морфер, повинуясь похвальному побуждению, купила новую куклу и подарила ее Млисс. Дитя приняла куклу с серьёзным и любопытным видом. Учитель, взглянув однажды на куклу, нашел, что она слегка напоминает Клитемнестру своими круглыми красными щеками и кроткими голубыми глазами. Вскоре стало очевидным, что сама Млисс заметила это сходство. Вследствие этого она принялась кормить ее колотушками, и случалось, приволакивала ее на шнурке в школу и обратно. Порою, положив ее на пюпитр, она втыкала булавки в её терпеливое и беззащитное туловище. Вымещала ли она таким образом на кукле досаду, возбуждаемую в ней совершенствами Клити, или же она, подобно всяким язычникам, питала смутное убеждение, что оригинал её воскового моделя может зачахнуть и даже умереть от истязаний, которым подвергается последний - это метафизический вопрос, которого я здесь не берусь решать.

Не взирая на эти нравственные безобразия, учитель не мог не заметить, что Млисс была очень понятлива и умна. Она никогда не выказывала замешательства и нерешительности, свойственных детскому возрасту. Ответы её в классах всегда поражали своей смелостью и определенностью. Конечно, и ей случалось ошибаться; но когда маленькая красная ручка подымалась над пюпитром, то в классе воцарялось напряженное молчание и самого учителя сбивали с толку порою неожиданные ответы.

Тем не менее, некоторые странности Млисс, которые вначале забавляли его, начинали мало-по-малу тревожить. Он не мог не видеть, что Млисс была мстительна, дерзка и своенравна, что в ней собственно только и было хорошого, что её физическое мужество и правдивость. Млисс была и безстрашна и искренна; быть может, для подобных характеров эти два прилагательных являются сипонимами.

Учитель, ломая голову над этими вопросами, пришел наконец к заключению, весьма обыкновенному у искренних людей, а именно, что он вообще слишком поддается предубеждениям, и результатом такого размышления было то, что он решился посоветоваться с достопочтенным Мак-Снэгли. Решение это несколько задевало его гордость, так как он и Мак-Снэгли не были друзьями. Но размышляя о Млисс и о том вечере, когда они впервые свиделись, он - быть может вследствие извинительного суеверия, внушавшого ему, что не простой случай направил своенравные шаги Млисс в школу, быть может вследствие приятного сознания в редком великодушии своего поступка, - подавил свою антипатию и отправился к Мак-Снэгли.

Этот достойный джентльмен выразил удовольствие, что его видит, и заметил, что он кажется не совсем здоровым, заявив надежду, что он не страдает "невралгией" или "ревматизмом". Сам он, по его словам, мучится лихорадкой со времени последней конференции, но умеет "терпеть и молиться".

Помолчав с минуту, чтобы дать учителю время хорошенько проникнуться уважением к его методе лечения, он осведомился о сестре Морфер.

-- Она украшение христианства, и подростающие дети её обещают тоже служить его украшением, прибавил Мак-Снэгли; в особенности эта благовоспитанная молодая девица, мисс Клити.

И действительно, совершенства Клити повидимому трогали его в такой мере, что он несколько минут распространялся о них. Учитель находился в двойном затруднении. Во-первых, эти похвалы Клити служили таким решительным осуждением для бедной Млисс. Во-вторых, в тоне, с каким Мак-Снэгли говорил о первенце миссис Морфер, было что-то неприятно-конфиденциальное, так что учитель, после нескольких неудачных попыток свести разговор на более простые предметы, сослался на необходимость сделать еще один визит и ушел, не посоветывавшись на счет Млисс; причем в своих последующих размышлениях об этом предмете не совсем справедливо обвинял достопочтенного Мак-Снэгли в том, что тот отказался дать ему требуемый совет.

Быть может, это обстоятельство снова сблизило учителя и ученицу. Дитя, казалось, заметило перемену в обращении учителя, который стал с ней гораздо сдержаннее в последнее время, и в одну из длинных послеобеденных прогулок внезапно остановилась, влезла на пень и поглядев ему прямо в лицо своими большими пытливыми глазами:

-- Вы в своем уме? спросила она, вопросительно тряся своими черными косами.

-- Да.

-- Вы не огорчены?

-- И не голодны? (голод по мнению Млисс был болезнью, которая во всякую минуту могла схватить человека).

-- Нет.

-- И не думаете о ней?

-- О ком, Лисси?

-- Об этой белобрысой девушке? (то был последний эпитет, придуманный Млисс, которая была совсем смуглой брюнеткой, для Клитемнестры).

-- Нет.

-- Честное слово? (выражение, которым учитель предложил заменить её любимое: провалиться вам на месте!)

-- Да.

-- Честное и благородное слово?

-- Да.

"добренькой".

Прошло два года с тех пор, как учитель поселился в "Кармане Смита", и так как его жалованье было невелико, а надежды поселка сделаться столицей Штата далеко не верны, то он и подумывал о переходе на другое место. Он уведомил частным образом распорядителей школы о своем намерении, но так как образованные молодые люди с безукоризненной нравственностью составляли редкость в эту пору года, то он согласился продолжать свои занятия в школе до конца зимы. Кроме этого, он никому не сообщал о своем намерении, ни миссис Морфер, ни Клити и никому из учеников. Частью он умолчал о нем вследствие природной скрытности характера, частью во избежание вульгарного любопытства и безцеремонных вопросов, частью наконец потому, что обыкновенно верил лишь в совершившиеся факты.

Он старался не думать о Млисс. Быть может, эгоистический инстинкт побуждал его считать свою привязанность к этому ребенку глупой, романтической и непрактичной. Он даже пытался убедить себя, что для её исправления будет гораздо лучше, если она будет находиться под руководством более пожилого и более строгого учителя. Ей было почти одиннадцать лет, и по законам "Красной Горы", она станет женщиной через немного лет. Он исполнил свой долг. По смерти Смита он написал в его родственникам и получил ответ от родной тетки Млисс. Эта последняя благодарила учителя и извещала о своем намерении приехать в Калифорнию вместе с мужем, через несколько месяцев. Учитель строил воздушные замки насчет будущого житья-бытья Млисс, но когда он прочитал ей письмо, Млисс выслушала письмо невнимательно, покорно приняла его из рук учителя и затем вырезала из него ножницами фигурки, долженствовавшия изображать Клитемнестру, надписала на них "белобрысая девушка", для устранения всякого недоразумения, и приклеила к наружным стенам школы.

Когда лето пришло к концу и последняя жатва была убрана в долинах, учителю пришло в голову тоже собрать в некотором роде свою собственную жатву, то-есть устроить ученикам и ученицам экзамен. И вот, ученые и почетные обитатели "Кармана Смита" были приглашены присутствовать на освященном временем обычае истязать застенчивых детей подобно тому, как истязують свидетелей на суде. Как и всегда бывает в подобных случаях, самые смелые и хладнокровные пожинали все лавры. Читатель не удивится, узнав что Млисс и Клити первенствовали и привлекали всеобщее внимание: Млисс бойкостью и ясностью ответов, Клити спокойным самообладанием и безукоризненностью манер. Остальные дети смущались и сбивались в ответах. Блистательные и скорые ответы Млисс, разумеется, привлекали особенно лестное внимание и похвалы. Антецеденты Млисс безсознательно будили живейшую симпатию в том классе людей, атлетическия фигуры которых красовались вдоль стен, и красивые, бородатые головы выглядывали из окон. Но популярности Млисс был нанесен неожиданный удар.

Мак-Снэгли сам пригласил себя и приятно развлекался, пугая самых застенчивых учеников неопределенными и неясными вопросами, которые произносил внушительным, гробовым голосом. Млисс только-что погрузилась в астрономию и следила за течением нашей планеты и различных других в пространстве, как вдруг Мак-Снэгли поднялся с своего места с необыкновенной торжественностью.

Млисс презрительно кивнула головой.

-- Разве это справедливо? спросил Мак-Снэгли, складывая руки.

-- Да, подтвердила Млисс, крепко сжимая свои красные губки.

В окне показалась белокурая голова с голубыми глазами, принадлежавшая величайшему бездельнику из золотоискателей, и обратившись к девочке, прошептала:

Достопочтенный Мак-Снэгли испустил глубокий вздох, и бросил сострадательный взгляд на учителя, затем на детей, и наконец остановил свои взоры на Клити. Эта молодая девица подняла свою круглую, белую ручку. Её соблазнительные линии еще более выигрывали от соседства с массивным золотым браслетом, подарком одного из её поклонников, надетым по случаю торжества. Наступило минутное молчание. Круглые щечки Клити были румяны и нежны. Большие глаза Клити были ясны и цвета лазури. Белое кисейное платье с низким вырезом мягко охватывало белые, пухлые плечики Клити. Клити поглядела на учителя, и тот кивнул головой.

Тогда Клити мягко проговорила:

-- Иисус Навин приказал солнцу остановиться, и оно повиновалось ему!

Глухие апплодисменты раздались в публике, торжествующее выражение показалось на лице Мак-Снэгли, лицо же учителя омрачилось, а физиономии, торчавшия в окнах, выразили комическое разочарование. Млисс провела рукой по своему учебнику астрономии, и затем с шумом захлопнула книгу. Мак-Снэгли издал стон, ропот изумления пробежал в публике, а из окон послышались радостные вопли, когда Млисс, ударив своим красным кулачком по пюпитру, произнесла с пафосом:

ГЛАВА IV.

Длинное дождливое время года подходило к концу. Приближение весны сказывалось в наливающихся почках и шумящих потоках, катившихся с гор. Еловые леса издавали свежий, смолистый запах. Азалии уже были покрыты почками, и над могилой Смита зазеленела нежная травка.

На улицах города прибито было несколько афиш, возвещавших, что знаменитая драматическая труппа даст несколько представлений, и новость эта произвела большое волнение и великия ожидания среди учеников и учениц нашей школы. Учитель обещал Млисс, что сведет ее в театр, и сдержал свое слово.

Исполнение было самое посредственное; мелодрама не была достаточно плоха, чтобы вызвать смех, и недостаточно хороша, чтобы взволновать. Но учитель, повернувшись со скучающим видом в Млисс, был изумлен и даже почувствовал нечто к роде угрызения совести, заметив потрясающее действие, какое производило зрелище на её впечатлительную натуру. Кровь бросалась ей в лицо с каждым биением её маленького сердечка. Её маленькия страстные губки были раскрыты от учащенного дыхания, глаза расширены, а черные брови поднята. Она не смеялась над пошлыми шутками комика, потому что Млисс вообще редко смеялась. Она также не прибегала к носовому платку, подобно чувствительной "Клити", которая при этом ухитрялась тут же перекидываться словечками с своими поклонниками и бросать кокетливые взгляды на учителя. Но когда представление было окончено и зеленый занавес опустился на маленькую сцену, Млисс глубоко перевела дух и повернулась к учителю с утомленным видом и с улыбкой, выражавшей как-бы извинение.

-- Отведите меня теперь домой! и опустила ресницы, как-бы стараясь мысленно воспроизвести все виденное ею.

Идучи к миссис Морфер, учитель нашел нужным осмеять все представление. - Чего доброго, говорил он, Млисс вообразила, что молодая дама, которая так хорошо играла, представляла все это взаправду и в самом деле влюблена в джентльмена, который был так нарядно одет. Но, ведь, еслибы это было так, то тем хуже для нея!

-- Почему! спросила Млисс, быстро поднимая опущенные ресницы.

-- О, потому, что он при своем теперешнем жалованье не мог бы содержать жену и покупать себе такия нарядные платья; да еслибы они были женаты, то не получали бы столько денег, сколько получают их теперь, когда только разыгрывают влюбленных. Притом же, прибавил учитель, судьба их уже связана с другими лицами; как мне кажется, муж хорошенькой молодой графини собирает билеты у дверей, или подымает занавес, или зажигает свечи, или вообще занимается чем-то в этом роде...

сама порою впадала в сардоническое настроение духа, которое одинаково отражалось как на её поступках, так и на её речах.

Но молодой человек не унимался, пока не дошел до дверей миссис Морфер и не поручил Млисс материнских заботам последней. Отклонив приглашение миссис Морфер отдохнуть и закусать, и закрыв глаза рукой, чтобы избежать кокетливых взглядов голубоокой Клитемнестры, он извинился и ушел домой.

Дня два или три спустя после театрального представления, Млисс не явилась в школу, и учителю пришлось отложить свою обычную послеобеденную прогулку, вследствие отсутствия своей верной спутницы. Он убрал книги и собирался оставят школу, как вдруг возле него раздался тоненький голосок:

-- Извините, сэр.

Учитель обернулся и увидел Аристида Морфера.

-- Это что за пустяки, возразил учитель с той досадой, которую в нас всегда возбуждают неприятные вести.

-- Да что, сэр! она совсем больше не сидит дома, и Керг, и я, мы видели, как она разговаривала с одним из актеров; да она и теперь с ним; а еще, сэр, она сказала мне и Кергу, что могла бы говорить речи не хуже мисс Целлерстины Монморенси

Тут маленький мальчик умолк.

-- С каким актером? спросил учитель.

-- С тем, который носит блестящую шляпу. И волосы... И золотую булавку... И золотую цепочку, отвечал правдивый Аристид, ставя точки, вместо запятых, чтобы успеть перевести дух.

Учитель надел перчатки и шляпу, чувствуя неприятное стеснение в груди и, выйдя из школы, пошел по дороге. Аристид побежал рядом с ним, из всех сил работая своими маленькими ножонками, чтобы поспеть за крупными шагами учителя, и когда последний внезапно остановился, Аристид ударился головой об его ноги.

-- В Аркэде, отвечал Аристид.

Когда они дошли до главной улицы, учитель остановился.

-- Беги домой, сказал он мальчику. Если Млисс дома, приходи в Аркжд и скажи мне. Если ее там нет, оставайся дома; скорей!

И Аристид пустился бежать со всех ног.

на него. Он оглядел свое платье, вынул носовой платок и отер лицо, прежде чем войти в погребок. Там находились уже обычные посетители, которые уставились на учителя, когда тот вошел. Один из них так пристально и с таким странным выражением поглядел на него, что учитель остановился и в свою очередь уставился на него... но тут увидел, что то было его собственное изображение, отражавшееся в большом зеркале. Это заставило учителя сообразить, что должно быть он несколько взволнован, а потому он взял со стола газету и постарался привести себя в порядок за чтением объявлений.

После этого он прошел через погребок в трактир, и затем в биллиардную. Девочки там не было. В последней комнате у одного из биллиардных столов стоял человек, державший в руках широкополую глянцовитую шляпу. Учитель узнал в нем агента драматической труппы; он с первой же встречи не взлюбил его за особую манеру носить бороду и волосы. Довольный тем, что предмета его поисков тут не было, учитель обратился к человеку с глянцовитой шляпой. Тот заметил учителя, но принял безпечный вид, которым вульгарные натуры обыкновенно, хотя и безуспешно, пытаются отвести глаза наблюдателям. Помахивая кием, который держал в руке, он сделал вид, будто прицеливается им в шар, лежавший посреди биллиарда. Учитель встал против него и ждал, пока тот поднимет глаза; когда взоры их встретились, учитель подошел к нему.

Он хотел избежать сцены или ссоры, но когда заговорил, то почувствовал, что ему как-будто сдавили горло, вследствие чего слова с трудом выговаривались, и звук собственного голоса испугал его, - до того он был глух и неровен.

-- Мне говорили, начал он, что Млисс Смит, сирота и одна из моих учениц, сообщила вам о том, что собирается поступить на сцену. Правда ли это?

Человек с глянцовитой шляпой оперся на биллиард и так толкнул шар, что тот запрыгал на биллиарде. Затем, обойдя биллиард, поправил шар и прицеливаясь в другой, проговорил:

Горло учителя опять судорожно сжалось, но стиснув сукно биллиарда в руке, обтянутой перчаткой, он продолжал:

ее от жизни, которая была бы хуже смерти... от уличной, порочной жизни. Я и теперь стараюсь спасти ее. Будем говорить, как люди. У ней нет ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата. Можете ли вы заменить ей все это?

Человек с глянцовитой шляпой поглядел на кончик своего кия и затем огляделся вокруг, как-бы ища свидетелей, которые могли бы позабавиться вместе с ним.

-- Я знаю, что она странная, своенравная девушка, продолжал учитель, но она уже исправилась сравнительно с тем, какою была прежде. Полагаю, что имею над ней некоторое влияние. А прошу и надеюсь, что вы не станете поощрять её намерение, но как человек, как джентльмен, предоставите мне заботиться о ней. Я готов...

Человек с глянцовитой шляпой, истолковав по своему молчание учителя, поднял голову с грубым, резким смехом и громко сказал:

-- Хотите-мол сами прибрать ее в рукам. Эта штука вам не удастся, молодой человек!

Оскорбление заключалось больше в тоне, чем в словах, больше во взгляде, чем в тоне, а всего больше в инстинктивной грубости натуры этого человека. Самым лучшим аргументом с такого рода животными является кулак. Учитель почувствовал это и ударил кулаком животное прямо в осклабляющуюся харю. Удар выбил у агента из одной руки шляпу, а из другой кий, и разорвал перчатку и кожу на руке у учителя. Он угодил прямо в угол рта противника, и подпортил на время особую форму его бороды.

Послышался крик, проклятие, шум борьбы и топот многочисленных шагов. Затем толпа разступилась направо и налево, и два выстрела послышались один за другим. Затем толпа снова окружила противника учителя, а этот последний остался один. Он помнил, что вынул горящий пыж из своего рукава левой рукой. Правую кто-то держал. Поглядев на нее, он увидел, что кровь струилась из нея, а пальцы сжимали рукоятку сверкающого ножа. Он не мог припомнить, когда и как он схватил этот нож.

-- Все в порядке, друг мой, отвечал м-р Морфер. Она дома.

И они вместе вышли на улицу. Дорогой м-р Морфер сообщил, что Млисс прибежала домой несколько минут тому назад и потащила его за собой, говоря, что кто-то готовится убить учителя в Аркэде. Желая остаться на-едине, учитель обещался м-ру Морферу, что не пойдет разыскивать агента сегодня вечером, и простившись с м-ром Морфером, направился к школе. Подходя к ней, он удивился, заметив, что дверь открыта... удивление его возросло, когда он нашел в школьной комнате Млисс.

В основе характера учителя, как я уже раньше намекал на это, лежал эгоизм, как и у большинства нервных натур. Грубый намек, только-что брошенный ему в лицо противником, все еще щемил его за сердце. Весьма возможно, думалось ему, что и другие точно так же объясняют его привязанность к девочке, которая во всяком случае была неразумна и романтична. Кроме того, ведь она добровольно отвергла его авторитет и дружбу! Неужели он затем оспаривал всеобщее мнение, чтобы в конце-концов быть вынужденным признать истину, которую все предсказывали? И вот, ему довелось подраться в винном погребке с каким-то проходимцем и рисковать жизнью, - и ради чего? Чего он добился? Ничего! Что скажут люди? Что скажут его друзья? Что скажет Мак-Снэгли?

Терзаемый угрызениями совести, он всего менее желал бы в настоящую минуту встретиться с Млисс. Он вошел в дверь и подойдя к своему столу, объявил девочке кратко и холодно, что занят и желает остаться один. Когда она встала с места, он занял его и закрыл лицо руками. Несколько времени спустя отняв руки от лица, он увидел, что она не трогалась с места и глядела ему в лицо с тревожным выражением.

-- Нет, отвечал учитель.

-- Ведь я затем и дала вам нож! продолжала девочка торопливо..

-- Дала мне нож? повторил удивленный учитель.

-- Ну да, дала вам нож. Я залезла под прилавок. Видела как вы его ударили. Видела как вы оба упали. Он выронил свой нож. Я подала вам его. Зачем вы его не зарезали? спешила объясниться Млисс, выразительно мигая своими черными глазами и размахивая маленькой красной ручкой.

-- Да, продолжала Млисс. Еслибы вы спросили меня, то я сказала бы вам, что собираюсь уйти с актерами. А почему? Потому что вы скрыли от меня, что уезжаете отсюда. А я это знала. И не хотела оставаться здесь одна с этими Морферами. Скорее - умереть!

И с драматическим жестом, вполне под-стать в её характеру, она показала ему несколько зеленых листьев:

бы меня, если бы не ненавидели и не презирали!

Страстная маленькая грудь вздымалась и две крупные слезы навернулись на ресницы Млисс, но она поспешила смахнуть их передником.

ношу его здесь; и она ударила себе кулаком по груди.

Учитель подумал о незанятом месте возле могилы Смита, так как суеверие заставляло жителей городка хоронить своих покойников поодаль от могилы самоубийцы, и взяв руки Млисс в свои, он поглядел в её честные глаза и сказал:

-- Лисси, хочешь идти со мной?

Девочка охватила его шею руками и радостно отвечала:

-- Да.

-- Сегодня вечером.

И рука об руку они пошли по дорожке, по той самой узкой дорожке, которая однажды уже привела усталого ребенка в учителю и по которой, казалось, им уже не суждено было ходить вместе. Звезды горели над их головами. К добру или в худу, но урок судьбы не пропал даром и двери школы "Красной Горы" затворились за нашей четой навеки.