Победа Элинор.
Глава X. ГОРТЕНЗИЯ БАННИСТЕР ПРОТЯГИВАЕТ РУКУ ПОМОЩИ

Глава X. ГОРТЕНЗИЯ БАННИСТЕР ПРОТЯГИВАЕТ РУКУ ПОМОЩИ

Синьора Пичирилло осталась очень довольна своим утренним делом. Она получила согласие Элинор уехать из Парижа, это было важно. Оставив то место, где случилась ужасная смерть Джорджа Вэна, молодая девушка, при своем веселом характере, могла мало-помалу забыть свое горе.

В этот печальный период болезни и несчастья, добрая учительница музыки полюбила дочь мистера Вэна еще более прежнего. Жизнь вдовы была очень грустная. Может быть, самым спокойным периодом можно было назвать последние десять лег. Десять лет тому назад, муж и дети итальянки умерли один за одним, и она осталась на свете одна с долговязым восемнадцатилетним юношей, осиротелым сыном ее умершей сестры, ее единственным покровителем.

Этот долговязый юноша был Ричард Торнтон, единственный сын хорошенькой младшей сестры синьоры и щеголеватого кавалерийского офицера, который женился на незнатной и бедной девушке, влюбившись в ее хорошенькое личико, и умер через два года после свадьбы, оставив свою вдову вести печальную, тревожную жизнь в совершенной зависимости от сестры. Синьора с ранних лет привыкла нести чужую тяжесть. Она была старшей дочерью талантливого скрипача, двадцать лет бывшего капельмейстером в оркестре в одном из главных лондонских театров, с детства она была существом мужественным, привыкшим полагаться на самое себя. Когда сестра ее умерла и бледными, дрожащими губами просила синьору не оставить ее бедного сына, Ричарда Торнтона, Элиза Пичирилло обещала верно исполнить данное ею слово. Бедная, увядшая красавица умерла с улыбкой на лице, а когда Пичирилло - который был учителем языков в нескольких второстепенных школах, и ленивым, добродуш-но-ничтожным человеком - воротился домой в этот вечер, он нашел нового члена в своем домашнем кругу и, следовательно, нового нахлебника.

Тетка учила его музыке, сам он научился живописи и копил шиллинги, зарабатываемые им скрипкою, чтобы вступить в какую-то академию, где-то в Блумсбери.

Но зарабатывать деньги картинами было не так-то легко, и впоследствии Ричард рад был взять место помощника живописца в театре "Феникс", где он уже получал жалованье, как вторая скрипка.

Эти простые люди были единственными друзьями детства Элинор Вэн, и теперь Ричард Торнтон восхищался мыслью принять к себе в дом эту прелестную младшую сестру, хотя эта идея заключала в себе необходимость работать для Элинор, пока она будет в состоянии сделать что-нибудь для себя.

-- Ничего не могло быть лучше для нас во всем этом печальном деле, тетушка, -- сказал молодой живописец, когда зашел на Архиепископскую улицу и нашел тетку одну в маленькой гостиной, Элинор прилегла после утреннего волнения, а ее приятельница укладывала ее гардероб и все приготовляла к отъезду.

-- Ничего не могло быть лучше для нас, -- повторил молодой человек. -- Золотистые волосы Нелль осветят, как солнце, наши комнатки, и у меня всегда будет модель для моих картин. Какой собеседницей будет она для вас в длинные печальные ночи, когда я ухожу в театр! Как отлично она будет помогать вам в ваших уроках! Она, наверно, играет теперь и поет.

 Но она хочет воротиться к мисс Беннет в Брикстон-скую школу, Дик.

-- Но мы ее не пустим, тетушка! -- закричал Торнтон.

-- Мы сделаем из нее примадонну, или трагическую актрису, или что-нибудь в этом роде. Мы научим ее зарабатывать сто фунтов в неделю своими белыми руками и блестящими серыми глазами. Как прелестна была она вчера, когда, стоя на коленях, клялась отомстить злодею, обыгравшему ее отца! Ее золотистые волосы струились по ее плечам, а глаза бросали огненные искры! Вся зала затряслась бы от-рукоплесканий, если бы она сделала это в театре. Она чудная девушка, тетушка, она весь Лондон может свести с ума не сегодня-завтра. К мисс Беннет, в Брикстон! -- кричал Ричард, презрительно щелкая пальцами. -- Вы точно так же могли бы приковать эту девушку к обязанностям гувернантки, как могли бы заставить молнию исполнять обязанность грошовой свечи.

Элинор Вэн воротилась в Англию со своими друзьями. Они выбрали дорогу через Дьепп и Брайтон, по экономическим соображениям, и на тот же самый ландшафт, на который Элинор с таким восхищением смотрела менее чем месяц тому назад, глаза ее смотрели теперь уныло и грустно. Она узнавала холмы, широкие луга, извилистые реки, деревеньки, белевшиеся вдали, и удивлялась перемене в себе самой, которая делала все эти предметы столь различными для нее. Каким ребенком была она месяц тому назад! Каким беззаботным, счастливым ребенком, с безумной уверенностью смотрела она на продолжительную жизнь с отцом и не ожидала никаких горестей, кроме мелочных неприятностей, которые она разделяла с ним, надеясь на все в безграничной будущности!

Теперь она была женщина, одна, в страшной пустыне, по глубокому песку которой она должна была пробираться медленно и с трудом к цели, которой она надеялась достигнуть.

Было ссрое сентябрьское утро, когда кэб привез Элинор и друзей ее в маленькое убежище, называемое Пиластры.

Место, называемое таким образом, одно из самых странных уголков в Лондоне. Оно состоит из ряда покривившихся домиков, наполненных шумной жизнью от погреба до чердака. Но я не думаю, чтобы преступление и порок могли укрываться в этом месте. В Пиластрах живут по большой части мелкие ремесленники, отправляясь оттуда на работу в лучшие дома на главных улицах.

Синьора Пичирилло наняла тут квартиру над лавкою башмачника. Я боюсь, что этот башмачник чаще чинил старые башмаки, чем шил новые, но синьора делала вид будто не знает этого обстоятельства и была довольна, что ей посчастливилось отыскать очень дешевую квартиру недалеко от центра города.

Элинор Вэн никогда еще не приходилось жить в такой бедной квартире, но она не показывала отвращения к простому убранству комнат. Надежды синьоры осуществлялись мало-помалу. Сначала девушка сидела целый день в унылой позе, держа пуделя на коленях и опустив голову па грудь, устремив глаза на пустое пространство, все ее обращение выказывало признаки всепоглощающего горя, почти доходившего до отчаяния. Она поехала в Брикстон вскоре после ее возвращения в Англию, но тут ее ожидало жестокое разочарование. Мисс Беннетт выслушала ее грустную историю с выражением сожаления и сострадания, но они пригласили уже молодую девушку в младшие учительницы, и ничем не могли помочь ей. Элинор воротилась домой, как олицетворенное изображение бледного отчаяния, по синьора и Ричард уверяли ее, что для них ничего не могло быть приятнее ее согласия остаться с ними.

также богатым контральто, обещавшим сделаться прекрасным и сильным со временем, и практиковалась на старых онерах, пожелтевших от времени, которые синьора держала в опрятном переплете на своей этажерке.

Как друзья ее надеялись, ее веселый характер взял свое. Внешние признаки ее горя постепенно прошли, хотя воспоминание, о ее потере наполняло еще ее душу. Образ ее отца и мысль о его несчастной смерти все еще были перед нею. Не в ее натуре было долго сдерживать себя или прятаться от общества, и месяцев через шесть, когда лондонские ласточки чирикали на весеннем солнце, мисс Вэн начала петь за своей работой, порхала из комнаты в комнату, сметала пыль с фортепьяно и со старого фарфора, между тем как верный пудель прыгал возле нее. Веселость и жизнь сопровождали ее и на темной лестнице, и в пасмурных комнатках. Ее юность и красота превращали бедную квартиру в волшебный дворец - так казалось Ричарду и его тетке. Учительница музыки и живописец любили смотреть па Элинор, когда она играла на фортепьяно, они с восхищением следовали за ней глазами, когда она порхала взад и вперед и удивлялись ее грации и красоте.

Она имела аристократическое изящество своего отца, его способность очаровывать. Все опасные дары, бывшие столь гибельными для Джорджа Вэна, наследовала его младшая дочь. Так же, как и он, она была существом впечатлительным, пылким, самопроизвольным, переменчивым и подчиняла других своему влиянию силою избытка своей жизненности. Самые скучные люди развеселялись от ее живости, от ее бессознательной миловидности. Да, может быть, величайшее очарование Элинор Вэн заключалось в неведении того, что она очаровательна. В три года школьной жизни она не научилась знать силу своего очарования. Она знала, что люди ее любили и была признательна им за их любовь, по она не знала, что она заслуживала столько любви и преданности вследствие удивительной привлекательности, врожденной ей.

Никто никогда не говорил ей, что она прекрасна. Она обыкновенно носила бедные платья и ее струистые золотистые волосы нечасто были гладки, может быть, поэтому брикстонские пансионерки не знали, как прелестна была их подруга. Нежный профиль, блестящие серые глаза, бледное лицо, пунцовые губы и янтарные волосы затемнялись шелковыми платьями и кружевными оборками богатых девушек. Бедность знает свое место даже в небольшом свете пансионерок точно так же, как и в большом свете, за садовою стеной, окружавшей это заведение. Но по какому-то таинственному могуществу, против которого богатые подруги Элинор напрасно возмущались, она занимала свое место в пансионе мисс Беннетт. Ее откровенное сознание в своей бедности, в соединении с тем обстоятельством, что отец ее был прежде богат и знатен, может быть, давало ей эту возможность. Если она носила поношенные платья, она казалась в них аристократичнее, чем другие девицы в щегольских нарядах. Элинор царствовала в силу своей красоты и того нравственного могущества, которое смутно признавалось в ней, но еще не совсем было развито. Пансионерка была талантлива, блистательно очаровательна, но еще было неизвестно, какова будет женщина.

Добрая учительница музыки смотрела на своего юного друга с любовью и изумлением, к которым примешивался страх. Что должна она была делать с этой странной и прелестной птичкой, которую она принесла в свое гнездо? Справедливо ли было сковать навсегда этот светлый дух? Справедливо ли было заключить всю эту веселость в эту бедную квартиру, задушить этот избыток жизненности в душной атмосфере скучной и однообразной жизни?

домашний приход. Дни уходили очень быстро в этом спокойном однообразии. Платья мисс Вэн становились все короче. Ей было теперь почти семнадцать лет, и она уже полтора года жила под тенью Пиластров. Ричард и тетка его совещались между собою, какова должна быть будущая жизнь Элинор, но никак не могли прийти ни к какому заключению.

 Хорошо говорить о том, что она оставит нас, тетушка, -- сказал живописец. -- Но что мы будем делать без нее? Весь солнечный блеск и вся поэзия нашей жизни исчезнут вместе с ней, когда она оставит нас? Притом кем же она будет? Гувернанткой? Кто захочет обречь ее на такие труды? Актрисой? Нет, милейшая тетушка, мне не хотелось бы видеть эту блестящую красавицу на сцене. Лучше ей жить вместе с нами. Оставим ее у нас, тетушка, она не хочет оставлять нас. Те, кто имеют на нее право, бросили ее. Она явилась на пути моем, как странствующий бесприютный ангел. Я никогда не забуду ее лица, когда я в первый раз увидал ее на освещенном бульваре, и узнал девочку, которую я знал три года тому назад, в светло-русой пятнадцатилетней красавице. Она не хочет оставлять нас. Зачем же вы все говорите об этом, милая тетушка?

Синьора Пичирилло со вздохом пожала плечами.

-- Богу известно, что я не имею желания расстаться с ней, Дик, -- сказала она, -- но мы должны поступать с ней по справедливости. Здесь не место для дочери Джорджа Вэна.

Но между тем как учительница музыки и ее племянник раздумывали о будущности их любимицы, практичная мистрис Баннистер задумывала удар, который должен был потрясти счастье смиренного кружка. В первых числах холодного марта 1855-го Элинор получила холодную записку от своей сестры, в которой мистрис Баннистер писала, что теперь представился случай устроить се будущность, и что если Элинор желает занять порядочное положение в свете - прилагательное было безжалостно подчеркнуто - она хорошо сделает, если воспользуется этим. За дальнейшими сведениями она должна была зайти рано на следующее утро к мистрис Баннистер. Мисс Вэн хотелось оставить это письмо без ответа и сначала она не хотела повиноваться приглашению мистрис Баннистер.

 Я не нуждаюсь в ее покровительстве, -- говорила Элинор с негодованием - Неужели она думает, что я забыл а о жестоком письме, которое она писала к моему отцу, или что я прощу ей бездушную дерзость этого письма? Пусть она сохраняет свои милости для тех, кто добивается их. Мне ничего не нужно от нее. Я только хочу, чтобы меня оставили в покое с друзьями, которых я люблю. Или вы хотите избавиться от меня, синьора, убеждая меня заискивать милости мистрис Баннистер?

Бедной синьоре Пичирилло было очень трудно убеждать девушку принять руку столь холодно протянутую ей, по добрая женщина чувствовала, что она обязана это сделать, и мисс Вэн любила свою покровительницу слишком нежно для того, чтобы не послушаться ее. Элинор пошла на следующее утро к своей сестре в Бейсуотер, где обширные комнаты показались ей вдвое обширнее в сравнении с маленькой гостиной, половина которой была занята старинным фортепьяно. А тут великолепный рояль Эрара казался оазисом в пустыне, на роскошном брюссельском ковре.

Мистрис Баннистер заблагорассудилось быть очень любезной к своей сестре, может быть, она была любезна потому, что Элинор не показывала к ней любви. Эта холодная, жестокосердная женщина подозревала бы корыстолюбивые причины под проявлением сестринской любви.

-- Я рада слышать, что ты училась зарабатывать себе пропитание, Элинор, -- сказала она, -- а более всего, что ты усовершенствовала свой талант на фортепьяно. Я тебя не забыла, как ты увидишь. Люди, с которыми ты живешь, прислали мне свой адрес, когда привезли тебя из Парижа, и я знала, где тебя найти, когда представится случай пристроить тебя. Этот случай теперь представился. Моя старая знакомая мистрис Дэррелль - племянница друга твоего отца, Мориса де-Креспиньи, который еще жив, хотя очень стар и дряхл - написала мне, что ей нужна молодая девушка, которая могла бы быть и компаньонкой и учительницей музыки для молодой особы, которая с ней живет. Эта молодая особа не родственница мистрис Деррелль, но или воспитанница, или питомица. Твоя молодость в этом случае, Элинор, оказывается преимуществом, так как молодой девушке нужна компаньонка ее лет. Тебе дадут умеренное жалованье и будут обращаться как с членом семейства. Кстати, дай мне послушать твою игру, чтобы я могла положительно говорить о твоих талантах.

Элинор Вэн села за рояль. Эраровские струны зазвучали под ее пальцами. Ее почти испугал громкий звук инструмента. Она играла очень блистательно, и ее сестра удостоила сказать:

 Я думаю, что могу добросовестно похвалить твою игру. Ты, верно, поешь?

-- О, да.

-- Стало быть, прекрасно, ты можешь считать это место за собой. Остается устроить только один вопрос. Разумеется, тебе должно быть известно, что твой отец занимал в свете очень высокое положение. Самый близкий друг его был де-Креспиньи, дядя той леди, в дом которой я желаю, чтобы ты вступила. Следовательно, ты не можешь удивляться, когда я скажу тебе, что я не желаю, чтобы мистрис Дэррелль знала кто ты.

-- Что вы хотите сказать, Гортензия?

-- Я хочу сказать, что я рекомендую тебя как молодую девушку, в которой я принимаю участие. Ты должна отправиться в Гэзльуд под чужим именем.

 Гортензия!..

-- Ну что! -- Вскричала мистрис Баннистер, приподняв свои прекрасные черные брови.

-- Мне не нужно этого места, я не хочу принимать чужое имя. Я лучше останусь с моими друзьями. Я очень их люблю и очень счастлива с ними.

-- Боже мой! -- Воскликнула мистрис Баннистер. -- Какая польза стараться оказать некоторым людям услугу? Я придумывала как бы мне воспользоваться этим случаем, а эта неблагодарная девушка говорит, что ей не нужно этого места! Знаешь ли ты от чего ты отказываешься, Элинор Вэн? Или ты переняла от отца привычку к нищенству, что предпочитаешь быть в тягость этой бедной учительнице музыки и ее сыну, или племяннику, что ли, скорее чем честными трудами содержать себя?

Элинор вскочила из-за рояля, до сих пор она перебирала пальцами белые клавиши, восхищаясь красотою тона. Она вскочила и взглянула на свою сестру, покраснев от негодования до самых корней своих золотистых волос.

-- Если вы это думаете, Гортензия, -- сказала она, -- если вы думаете, что я в тягость милой синьоре, или Ричарду, я возьму всякое место, какое вы хотите, как бы ни было оно трудно. Я буду трудиться день и ночь скорее, чем быть им долее в тягость.

Элинор вспомнила, как мало получала она от своих немногих учениц. Да, Гортензия, без сомнения, права: она была в тягость этим добрым людям, которые взяли ее в дом в час отчаяния и несчастья.

-- Я возьму это место, Гортензия! -- закричала Элинор.

-- Я назовусь чужим именем. Я сделаю все на свете скорее, чем употреблять во зло доброту моих друзей.

 Очень хорошо, -- холодно отвечала мистрис Баннистер-- Пожалуйста, не говори никаких геройских фраз. Это место очень хорошее - уверяю тебя, и многие девушки были бы рады воспользоваться таким случаем. Я напишу к моему другу, мистрис Дэррелль, и рекомендую тебя ей. Больше я ничего не могу сделать. Разумеется, я не могу ручаться за успех, но Эллен Дэррелль и я были большими друзьями несколько лет тому назад, и я знаю, что я имею на нее значительное влияние. Я напишу тебе о результате моей рекомендации.

Элинор вышла от сестры, выпив два-три глотка светлого хереса, который мистрис Баннистер заставила ее выпить. Вино имело такой кислый вкус, как будто виноград, из которого оно было сделано, никогда не видал солнца. Мисс Вэн была рада поставить рюмку и убежать от холодной пышности гостиной ее сестры.

звании, что должна была даже отказаться от своего имени.

Но было бы трусостью и эгоизмом с ее стороны отказаться от этого места, потому что, без сомнения, жестокая мистрис Баннистер сказала правду: она была в тягость своим бедным друзьям.

Угрюмо думала Элинор об этом, но сквозь все мрачные мысли о настоящем проглядывал в черном будущем еще более мрачный призрак, призрак ее мщения, неопределенная и неверная тень, наполнявшая ее девические мечты с тех самых пор, как великое горе о смерти ее отца постигло се.

 -- думала она, -- если я проведу мою жизнь у мистрис Дэррелль, как могу я надеяться найти убийцу моего отца?"