Победа Элинор.
Глава XIII. ГЭЗЛЬУД

Глава XIII. ГЭЗЛЬУД

Фаэтон, запряженный парой, ждал Монктона на станции Сло. Экипаж был очень прост, но имел какое-то свое изящество, а лошади были куплены за пятьсот фунтов.

Элинор Вэн несколько оживилась, сидя возле нотариуса и быстро несясь по красивой сельской местности. Они почти тотчас же переехали через реку в Беркшире, миновали Уиндзорский парк и лес и повернули на тихую деревенскую дорогу, окаймленную ранними буквицами и распускающимся терном.

Элинор с восхищением смотрела на всю эту сельскую красоту. Она, бедняжка, была лондонской уроженкой и знала только Гринвичский парк или Ричмондскую террасу.

Но деревня - настоящая деревня, проблески леса и воды, пахотные земли, разбросанные фермы, были странны и новы для нее, и душа ее развернулась в непривычной атмосфере.

Если бы эта поездка могла продолжаться вечно, это было бы восхитительно, но она знала, что эти великолепные рыжие лошади мчали ее к новому дому. К ее новому дому! Какое право имела она называть Гэзльуд этим именем? Она ехала не домой. Она ехала на свое первое место.

Вся гордость происхождения, сумасбродная и ошибочная гордость потерянного богатства, которую слабоумный отец вложил в нее, возмущалась против этой горькой мысли. Какому унижению подвергнула ее жестокость мистрис Баннистер!

Элинор думала об этом, когда Монктон вдруг повернул с правой дороги и фаэтон въехал в переулок, над которым ветви еще безлиственных деревьев составляли как бы резной свод.

В конце этого переулка, где буквицы как будто росли гуще, чем в других местах, было несколько низких деревянных калиток и старинный железный фонарный столб. С другой стороны этих калиток был широкий луг, обрамленный кустарником и рощей, а за лугом мелькали освещенные окна низкого белого дома, стены которого были закрыты плющом.

Голуби ворковали, курицы кудахтали где-то за этим домом; лошадь заржала, когда фаэтон остановился, и три собаки, одна очень большая, а две очень маленькие, выбежали на луг и свирепо залаяли на фаэтон.

Элинор не могла удержаться, чтобы не подумать, как хорош был низенький с белыми стенами, покрытый плющом неправильный коттедж, хотя это был Гэзльуд.

Пока собаки громко лаяли, молодая девушка, вся в белом и голубом, выбежала с балкона к калитке.

Это была молодая девушка очень тоненькая и грациозная, цвет лица ее был белее подснежника, а развевающиеся волосы были самого бледного льняного цвета.

-- Молчать, Юлий Цезарь! -- молчать, Марк-Антоний! -- кричала она собакам, которые подбежали к ней и начали прыгать почти выше ее головы, -- молчать ты, злой, Юлий Цезарь, или ты опять отправишься в свою конуру. Так-то ты ведешь себя, когда я с таким трудом выпросила тебе свободу? Пожалуйста, не бойтесь мисс Винсент, -- прибавила молодая девушка, отворяя калитку и с умоляющим видом смотря на Элинор. -- Они только шумят. Они ни за что вас не тронут и скоро полюбят вас, когда узнают. Как я давно жду вас, мистер Монктон! Должно быть, поезд шел очень медленно сегодня.

-- Поезд шел, как обыкновенно, ни медленнее, ни скорее, -- сказал нотариус со спокойной улыбкой, высаживая Элинор из фаэтона.

Он оставил лошадей груму и пошел по лугу с двумя девушками. Собаки перестали лаять по одному его слову, хотя обратили весьма мало внимания на просьбы мисс Мэсон. Они, по-видимому, его знали и привыкли его слушаться.

-- День казался ужасно долог, -- сказала молодая девушка, -- я думала, что поезд непременно опоздал.

-- И, разумеется, вы не подумали взглянуть па ваши часы, мисс Мэсон, -- сказал нотариус, указывая на множество безделушек, висевших на голубом поясе молодой девушки.

-- Какая польза глядеть на часы, когда они не ходят? -- сказала мисс Мэсон. -- Солнце давно уже стало закатываться, но солнце изменчиво, на него положиться нельзя. Мистрис Дэррелль уехала к кому-то близ Удлэндса.

-- Я совсем одна, -- продолжала мисс Мэсон, -- и очень этому рада: мы лучше познакомимся - не так ли мисс Винсент?

Джордж Монктон шел между девушками, но Лора Мэсон подошла к Элинор и взяла ее за руку. Рука мисс Мэсон была полненькая, детская, но как ни была она мала, на ней сверкали кольца.

-- Мне кажется, я очень вас полюблю, -- шепнула Лора Мэсон, -- а вы как думаете, вы полюбите меня?

Она взглянула на Элинор с умоляющим выражением в своих голубых глазах, это были настоящие голубые глаза, светлые, как незабудка или бирюза, и совсем непохожие на серые глаза Элинор, которые вечно изменялись, иногда казались карими, а иногда черными.

Как могла мисс Вэн отвечать на этот детский вопрос, если не утвердительно? Она чувствовала готовность полюбить этого ребенка, который заискивал перед ней. Она ожидала найти надменную наследницу, которая чванилась бы своим богатством перед своей бедной компаньонкой. Но она имела еще причину чувствовать нежную наклонность к этой девушке: она помнила, что Монктон сказал ей в вагоне:

-- Как ни были бы вы одиноки, вы никогда не можете быть так одиноки, как она.

Она пожала руку Лоры и сказала серьезно:

-- Я уверена, что полюблю вас, мисс Мэсон, если вы позволите мне.

-- И вы не будете строго взыскивать насчет триол и арпеджио, -- жалобно сказала молодая девушка. -- Я довольно люблю музыку вообще, но никак не могу играть в такт триолы.

Она шла в гостиную, разговаривая таким образом. Элинор шла с ней рука об руку, Монктон следовал за ними, внимательно наблюдая за девушками.

Гостиная была, как наружность коттеджа, очень неправильна и очень красива. Она находилась на конце дома и с трех сторон комнаты шли окна. Мебель была красива, но очень проста и недорога. Ситцевые занавесы и чехлы были усыпаны розовыми бутонами и бабочками, кресла и столы были из блестящего клена, а на этажерках был расставлен старинный фарфор. На стенах молочного цвета висели гравюры и акварельные рисунки, но, кроме этого в комнате не было украшений.

Лора Мэсон подвела Элинор к окну, где на столике две-три книги, разбросанные между мотками берлинской шерсти и начатым вышиваньем, показывали привычки молодой девушки.

-- Вы здесь разденетесь или мне сейчас проводить вас в вашу комнату? Это голубая комната возле моей, и мы можем говорить между собой когда хотим. Верно, вы ужасно проголодались после вашего путешествия? Не позвонить ли, чтобы подали кэк и вино, или подождать чай? Мы всегда пьем чай в семь часов, а обедаем очень рано, не так, как мистер Монктон, который каждый вечер обедает ужасно поздно.

Нотариус вздохнул.

-- Обед мой бывает иногда очень скучен, мисс Мэсон, -- сказал он серьезно, -- но вы напоминаете мне, что я едва успею к моему обеду, а моя бедная ключница всегда очень огорчается, когда испортится рыба.

Он взглянул на часы.

-- Шесть часов! Прощайте, Лора, прощайте, мисс Винсент. Я надеюсь, что вы будете счастливы в Гэзльуде.

-- Я уверена, что я буду счастлива с мисс Мэсон, -- отвечала Элинор.

-- Неужели! -- воскликнул Монктон, приподняв свои прямые, черные брови. -- Разве она так очаровательна? Жалею об этом, -- пробормотал он про себя - и, пожав руку девушкам, ушел.

-- Я рада, что он уехал, -- сказала она.

-- Но вы, кажется, очень его. любите. Он ведь очень добр?

-- О, да, очень, очень добр, я люблю его. Но я его боюсь, я думаю именно потому, что он такой добрый. Он как будто всегда наблюдает за мною и отыскивает во мне недостатки. Он, кажется, очень жалеет, что я такая легкомысленная, но я не могу не быть легкомысленна, когда я счастлива.

-- А вы всегда счастливы? -- спросила Элинор.

Мэсон покачала головой.

-- Всегда, кроме тех минут, когда я думаю о папа и мама и желаю знать, кто они были и почему я никогда не знала их, тогда я не могу не чувствовать себя очень несчастной.

-- Стало быть, они умерли, когда вы были очень малы? -- сказала Элинор.

Лора Мэсон покачала головой с грустным движением.

-- Я, право, не знаю, когда они умерли, -- отвечала она, -- я была у какой-то дамы в Девоншире, которая воспитывала нескольких девочек. Я оставалась у нее, пока мне минуло десять лет, тогда меня отдали в модный пансион в Бэйсуотор, и там я оставалась до пятнадцати лет, а потом приехала сюда и здесь уже живу два года с половиной. Мистер Монктон мой опекун, он говорит, что я очень счастливая девушка и буду иметь со временем много денег, но какая же польза в деньгах, если не имеешь родных во всем обширном мире? Он велит мне хорошенько учиться, не ветреничать, не заботиться о нарядах и брильянтах, а стараться сделаться доброй женщиной. Он говорит со мною очень серьезно и иногда пугает меня своим важным видом, но, несмотря на все это, он очень добр и о чем бы я ни попросила его, он все исполняет. Он сам страшно богат, хотя он нотариус и живет в прелестном поместье за четыре мили отсюда, называемом Тольдэльским Приоратом. Я закидывала его вопросами о папа и мама, но он не хотел говорить мне ничего, так что я теперь не говорю с ним об этом.

-- Слуга мистрис Деррэлль пошел за вашими вещами, -- сказала мисс Мэсон, -- так уж, пожалуйста, причешитесь моими щетками и гребенками, а потом мы сойдем к чаю.

Она повела Элинор Вэн в смежную комнату, где туалет был уставлен разными женскими безделушками, и там мисс Вэн причесала свои роскошные золотисто-каштановые волосы, которые не падали уже на ее плечи струистыми кудрями, но просто были завернуты в густую косу. Элинор теперь была женщина и начала битву жизни.

Коляска, запряженная пони, подъехала к калитке, когда Элинор стояла у открытого окна, мистрис Дэррелль вышла из коляски и по лугу прошла к дому.

Это была женщина высокого роста, необыкновенно высокого для женщины, в черном шелковом платье, которое висело на ее угловатых плечах тяжелыми тусклыми складками. Элинор могла видеть, что лицо ее было бледно, а глаза черные и блестящие.

ужасно длинны и черны в весенних сумерках. В низком камине горел огонь. Служанка зажигала лампу, стоявшую посреди стола, когда вошли девушки.

Мистрис Дэррелль очень вежливо приняла Элинор, но в ее вежливости была какая-то суровость и чопорность, напомнившая Элинор ее сестру, мистрис Баннистер. Обе женщины принадлежали к одной школе, по мнению мисс Вэн.

Свет лампы освещал лицо мистрис Дэррелль и теперь Элинор могла рассмотреть, что лицо ее было прекрасно, хотя бледно и утомлено. Волосы вдовы были седы, но в глазах еще остался блеск молодости. Эти глаза были очень черны и блестящи, но выражение их не имело ничего приятного. Их зоркий взгляд напоминал сокола или орла. Но Лора Мэсон, по-видимому, вовсе не боялась своей покровительницы.

-- Мы с мисс Винсент уже подружились, мистрис Дэррелль, -- сказала она, -- и я надеюсь, что нам будет очень весело.

-- А я надеюсь, что мисс Винсент приучит вас к трудолюбию, Лора, -- серьезно отвечала мистрис Дэррелль.

Сидя на этом месте, Элинор не могла не заметить портрет масляными красками - единственную картину в комнате - висевший над камином. Это был портрет молодого человека, с черными волосами, осенявшими прекрасный лоб, правильные черты, бледный цвет лица и черные глаза. Лицо его было очень красиво, очень аристократично, но в выражении его был какой-то недостаток юности, свежести и пылкости. Какой-то небрежный и надменный вид, как туча, помрачал почти безукоризненные черты.

Мистрис Дэррелль смотрела на глаза Элинор, когда девушка рассматривала портрет.

-- Вы глядите на моего сына, мисс Винсент, -- сказала она, -- может быть, мне не было надобности говорить вам это: йсе уверяют, что между нами есть большое сходство.

Действительно, было поразительное сходство между увядшим лицом вдовы и портретом молодого человека. Но для Элинор Вэн лицо матери, как оно ни поблекло от лет и забот, казалось моложе лица ее сына. Нерадивое равнодушие, совершенный недостаток энергии в физиономии юноши составляли поразительный контраст с моложавостью его наружности.

 Да, -- воскликнула Лора Мэсон. -- Это единственный сын мистрис Дэррелль, Ланцелот Дэррелль - не правда ли, какое романтическое имя, мисс Винсент?

Элинор вздрогнула. Этот Ланцелот Дэррелль был законным наследником состояния де-Креспиньи. Как часто слышала она имя этого молодого человека! Так это он стоял бы между ее отцом и богатством, если бы был жив ее милый отец, или, может быть, его родственные права уступили бы более родственным правам дружбы.

Портрет этого молодого человека висел в той комнате, где она сидела. Он, может быть, и жил в этом доме. Где было ему жить, как не в доме его матери?

Но Элинор скоро успокоилась на этот счет, потому что Лора Мэсон в промежутках занятий за чайным столом, очень много говорила об оригинале этого портрета.

-- Вы находите его красавцем, мисс Винсент? -- спросила она, не дожидая ответа. -- Разумеется, вы находите, все находят его красавцем, а мистрис Дэррель говорит, что он так изящен, так высок, так аристократичен! Он со временем получит Удлэндс и все богатство де-Креспиньи. Но, разумеется, вы не знаете ни Удлэндса, ни де-Креспиньи. Как бам знать, когда вы никогда не бывали в Беркшире? А он, де-Креспиньи, это противный, неугомонный ипохондрик, но Ланцелонт Дэррелль такой талантливый! Он художник, и все акварельные эскизы в гостиной и чайной комнате его работы, он поет, играет и танцует восхитительно, ездит верхом, играет в крикет, отлично стреляет. Не воображайте, пожалуйста, что я влюблена в него, мисс Винсент, -- прибавила молодая девушка, краснея и смеясь.

 Я ведь никогда не видала его и знаю все это только понаслышке.

-- Вы никогда его не видали! -- повторила Элинор.

Стало быть, Ланцелот Дэррелль не жил в Гэзльуде.

-- Нет, -- вмешалась вдова. -- Я с сожалением должна сказать, что у сына моего есть враги между его родными. Вместо того, чтобы занять положение, на которое его дарования - не говоря уже о его происхождении - дают ему право, он принужден был отправиться в Индию по торговой части. Я не удивляюсь, что душа его возмущается против такой несправедливости. Я не удивляюсь, что он не может простить...

Лицо мистрис Дэррелль помрачнело при этих словах, и она тяжело вздохнула. После, когда обе девушки остались одни, Лора Мэсон намекнула на разговор за чайным столом.

 Кажется, мне не следовало бы говорить о Ланцелоте Дэрреле, -- сказала она - Я знаю, что его мать несчастлива насчет его, хотя я не знаю, наверно, почему. Видите, его две тетки, которые живут в Удлэндсе, отвратительные, хитрые старые девы, и им удалось удалить его от его деда де-Креспиньи, который должен оставить ему все свои деньги. Я не вижу, кому другому может он их оставить теперь. У де-Креспиньи был университетский товарищ старик: думали, что ему достанется Удлэндс, но, разумеется, это была нелепая идея: и старик - отец той самой мистрис Баннистер, которая рекомендовала вас, мистрис Дэррелль, -- умер, так что все это и кончилось.

-- А Ланцелот Дэррелль непременно получит это состояние? -- спросила Элинор после довольно продолжительного молчания.

-- Да, если де-Креспиньи умрет без завещания. Но эти две старые лицемерки, сестры мистрис Дэррелль, не оставляют его ни днем, ни ночью, могут его уговорить, наконец, а может быть, уже давно уговорили написать завещание в их пользу. Разумеется, все это очень огорчает мистрис Дэррелль. Она обожает своего сына, у нее детей больше нет. Говорят, в детстве она ужасно его баловала, и она не знает, богач он будет или нищий.

-- А между тем мистер Дэррелль в Индии.

-- Да. Он уехал в Индию три года тому назад. Он надсмотрщик над плантацией индиго в каком-то месте, название которого и выговорить нельзя, миль за сто от Калькутты. Он, кажется, очень несчастлив и пишет редко - не больше одного раза в год.

 Стало быть, он не очень добрый сын, -- сказала Элинор.

-- О! этого я не знаю. Мистрис Дэррелль никогда не жалуется и очень им гордится. Она всегда называет его "сын мой". Но, разумеется, от этого и от другого она часто бывает несчастлива, так что, если она иногда будет несколько строг а, мы постараемся иметь с нею терпение - не так ли, Элинор? Могу я называть вас Элинор?

Хорошенькая головка опустилась на плечо мисс Вэн, когда наследница задала этот вопрос, и голубые глаза были подняты с умоляющим видом.

-- Да-да, я предпочитаю, чтобы меня называли Элинор, чем мисс Винсент.

-- А вы называйте меня Лорой. Меня никто не называет мисс Мэсон, кроме Монктона, когда он читает мне нравоучения. Мы будем очень-очень счастливы, я надеюсь, Элинор.

 И я надеюсь, душечка.

В сердце Элинор вдруг зашевелилось опасение и угрызение, когда она говорила это. Неужели она будет счастлива и забудет цель своей жизни? Неужели она будет счастлива и изменит памяти убитого отца? В этой тихой деревенской жизни, в этом приятном обществе, которое было так ново для нее, неужели она откажется от единственной мрачной мечты, от единственного глубоко вкоренившегося желания, которые наполняли ее душу после преждевременной смерти ее отца?

С трепетом ужасалась она простого счастья, которое угрожало приманить ее своим спокойствием, в котором ее намерение могло потерять свою силу, и мало-помалу изгладиться из ее души.

Она освободилась из тоненьких ручек, обвивших ее детскою ласкою, и вдруг вскочила на ноги.

-- Лора, -- закричала она. -- Лора, вы не должны говорить со мной таким образом. Моя жизнь не похожа на вашу. У меня есть дело. -- У меня есть цель, цель, перед которой каждая мысль моей души, каждое впечатление моего сердца должны уступить.

 Какая цель, Элинор? -- спросила Лора Мэсон, почти испугавшись энергии своей собеседницы.

-- Я не могу вам сказать - это тайна, -- отвечала мисс Вэн.

Она опять села возле Лоры и нежно обвила рукою стан испуганной девушки.

-- Я постараюсь исполнять мою, обязанность к вам, милая Лора, -- сказала она, -- и я знаю, что я буду счастлива с вами. Но если вы будете видеть меня скучной и молчаливой, вы поймете, душечка, что в моей жизни есть тайна, а в моей душе - скрытая цель, которой, рано или поздно, я должна достигнуть, рано или поздно, повторила Элинор со вздохом: но одному Богу известно - когда.

Она молчала и была рассеянна во весь остаток вечера, хотя сыграла одну из самых трудных своих фантазий, по просьбе мистрис Дэррелль, и совершенно удовлетворила ожидание этой дамы своей блистательной игрой. Она очень обрадовалась, когда в десять часов две служанки и юноша, смотревший за пони и птичьим двором и от которого сильно пахло конюшней, пришли слушать молитвы, которые читала мистрис Дэррелль.

 Я знаю, что вы устали, душечка, -- сказала Лора Мэсон, пожелав Элинор спокойной ночи в дверях ее спальной, -- поэтому я не буду просить вас говорить со мною сегодня. Ложитесь и засыпайте тотчас, душечка.

Но Элинор не сейчас легла в постель и заснула очень поздно.

Она раскрыла один из своих чемоданов и вынула из маленькой сафьянной шкатулки, в которой лежали разные недорогие и старинные безделушки, оставшиеся ей от матери, смятый лоскуток последнего письма ее отца.

Она села за маленький туалетный стол и прочла бессвязные фразы этого грустного письма, а потом спрятала опять это письмо в шкатулку.

Она поглядела на луг и кустарник. Листья трепетали от тихого апрельского ветерка. Все было тихо в этом простом сельском убежище. Высоко на спокойном небе сияла полная луна из бледного, прозрачного облака.

домов.

"Мне не следовало приезжать сюда, -- думала Элинор, -- с горечью опуская занавес у окна и закрывая от себя великолепие ночи. -- Мне надо было остаться в Лондоне: я могла иметь некоторую надежду встретиться с этим человеком в Лондоне, где всегда случаются странные вещи, но здесь..." Она задумалась. Заключенная в этом тихом сельском убежище, могла ли она иметь какую-нибудь надежду подвинуться хоть на один шаг на той мрачной дороге, по которой она сама назначила себе идти?

Она долго не могла заснуть. Она лежала несколько часов, лихорадочно перевертываясь на своей спокойной постели.

Воспоминания о ее прежней жизни смешивались с мыслью о ее новой будущности. То ее преследовало воспоминание об отце и о его смерти, то ей представлялся Гэзльуд, седые волосы и проницательные глаза вдовы и портрет Ланцелота Дэррелля.