Победа Элинор.
Глава ХLI. УЖАСНАЯ НЕЧАЯННОСТЬ

Глава ХLI. УЖАСНАЯ НЕЧАЯННОСТЬ

Холодный февральский ветер дул прямо в лицо Элинор, когда она проходила через лес. Ни одной звездочки на темном, сером небе, раскинувшемся над этим пустынным местом. Черные массы елей и сосен шли сплошною стеною вдоль узкой тропинки, таинственный шум, причудливые завыванья зимнего ветра разносились по темной чаще леса и казались еще явственнее среди безмолвия ночного.

Давно уже не случалось Элинор оставаться одной в потемках, но и прежде она никогда не была одна в такой темной глуши. Мужества у нее было, как у молодой львицы, но вместе с тем она была в высшей степени нервозна и впечатлительна, и ужасна была для нее эта торжественная ночь в пустынном лесу, где раздавался свист и вой зимнего ветра. Но глубокая преданность к покойному отцу была выше всех женственных ощущений в этом молодом сердце. Не останавливаясь, она шла все вперед, крепко закутываясь в свой теплый бурнус и прижимая руки к сильно бьющемуся сердцу.

Неравнодушно шла Элинор, одолевая ночную темень и лесное одиночество, но с сердцем полным преданности и самоотверженности, с геройским величием души, возвышенной любовью, сквозь огонь и воду готова была она пройти, если б только эта пытка могла доставить ясное доказательство ее любви к несчастному самоубийце в Сент-Антоанском предместьи.

"Дорогой, милый папа! -- шептала она, -- я не скоро приступаю к деятельности, но никогда ничего не забывала - нет! Никогда я не забывала, что ты лежишь в этой жестокой негостеприимной могиле! Долго я ждала, но теперь не хочу более ждать: в эту самую ночь я все открою".

Ей казалось, что Джордж Вэн, разлученный с ней страшною бездною могилы, стоит рядом с ней, чтобы быть свидетелем ее дела и слышать ее слова.

Днем этот переход через лес был только приятною прогулкою, но в такую холодную беззвездную ночь это представлялось тяжелым странствованием. Раза два останавливалась Элинор, чтоб оглянуться назад, на освещенные окна Толльдэля, лежащего внизу, и потом еще торопливее ускоряла свои шаги.

"Что, если Джильберт хватится меня? -- думала она, -- что он подумает тогда? Что будет делать?"

При мысли о муже, Элинор почти бегом пустилась через лес: какие неожиданные препятствия встанут перед нею, -- думала она, -- если он пошлет кого-нибудь или сам пойдет за нею? Но она скоро успокоила себя на этот счет.

"Что ж такого, если б он и в самом деле за мною пришел в Удлэндс, -- думала она, -- я скажу ему, что желала видеться еще раз с Морисом де-Креспиньи. Отчего мне этого не сказать, когда это правда?"

Элинор вышла на опушку леса и приблизилась к калитке в железной решетке, окружавшей замок, к той самой калитке, через которую она проходила с тех пор, как познакомилась со старым другом своего отца. Эта калитка очень редко оставалась незапертой, но в эту пору, к ее великому удивлению, она была настежь.

Но Элинор не останавливалась, чтоб удивляться этому обстоятельству, а бросилась в нее. Она была знакома с каждою тропинкою, когда, бывало, шла рядом с креслом, на котором возили больного старика, и хорошо знала кратчайшую дорогу в дом.

Кратчайшая дорога шла через широкую лужайку и между шпалерником в сад мимо комнат, занимаемых старым хозяином, который давно уже не в силах был всходить по лестнице и спускаться вниз, и потому занимал нижний этаж, откуда выходил балкон прямо на лужайку, защищаемую густою массой елей и пихт. В этом месте Элинор остановилась, чтобы перевести дух, потому что она запыхалась от поспешной ходьбы все в гору, и туг же, кстати, хотела осмотреть целы ли ее бумаги, которые она захватила с собою, тщательно спрятав их на груди, то было письмо, написанное ее отцом перед смертью и рисунок акварелью, сделанный Ланцелотом. И то и другое было цело. Успокоившись насчет их сохранности, она хотела войти в дом, когда близкий шум остановил ее. Как раз подле нее зашумели ветви лаврового дерева, как будто раздвинутые сильною рукою мужчины.

Несколько раз во время перехода через лес Элинор была испугана каким-то шорохом между высокой травою, около древесных пней, но каждый раз вид фазана перелетавшего через дорогу, или робкий заяц бросившийся в чащу, успокаивали ее, но на этот раз нельзя было разуверить себя. В саду у Мориса де-Креспиньи не бывало дичи, следовательно, Элинор была пе одна и какое-нибудь живое существо притаилось в тени деревьев.

Элинор опять остановилась, ощупала документы, спрятанные на груди и, стыдясь своей трусости, вышла из кустарников на лужайку.

Вероятно, человек, испугавший ее, был садовник, наверное так, кстати, он и проведет ее в дом так, чтобы избавить ее от неприятной встречи со старыми хозяйками.

Она осмотрелась вокруг себя, но никого не видела, тогда она тихо окликнула по имени садовника - не было ответа. В окнах спальной старика горел свет, но в его кабинете и в туалетной между кабинетом и спальной было темно.

Элинор подождала несколько минут в саду в надежде, что из кустарников кто-нибудь выйдет из слуг, но все было тихо и ей оставалось одно средство, обойти дом и позвонить у парадной двери.

"Я уверена, -- думала она, -- что кто-нибудь был возле меня, должно быть, Брукс, садовник, но какой же он должен быть глухой, что не слыхал, как я его звала!"

стекла, составлявшие верхние части дверей, представляли очень слабую преграду между посетителем, ожидающим на наружной стороне каменной платформы, и внутренностью дома. Но всякая массивная железная решетка или крепкая дубовая дверь, были доступнее для осаждающего, чем эти прозрачные двери под деспотическим надзором девственных племянниц старого холостяка. Много стояло отчаянных бедных родственников у этих роковых дверей с намерением взять штурмом крепость, по стеклянная преграда оставалась неприкосновенною и злополучные родственники возвращались назад с отчаянием в душе от безуспешности своих усилий и все еще с надеждою, что богатый старик отомстит за них девственным церберам и отдаст кому бы то ни было свое богатство, только бы не этим завистливым наследницам.

Итак, Элинор стояла у стеклянных дверей, только в эту ночь душа ее волновалась совсем иными чувствами, которыми обыкновенно одушевлялись родственные посетители Удлэндса.

Она дернула за ручку колокольчика, очень тугого по случаю редкого употребления, но, уступая наконец ее решительным усилиям, колокольчик пронзительно и продолжительно зазвонил, резко прерывая безмолвие ночи.

Но как ни громко звонил колокольчик, а не скоро ответ был дан на его призыв, и Элинор имела время вдоволь рассмотреть в тускло освещенной зале старинную мебель, барометр и несколько военных морских картин, украшавших стены: один из рода де-Креспиньи, служивший во времена Нельсона, отличился в каком-то сражении, взорвав несколько неприятельских кораблей, которые па картинах горели в пламени желтой охры и киновари.

Наконец из коридора вышел буфетчик, единственный слуга мужского пола в доме, и пренегостеприимный старик, но очень любимый обеими мисс де-Креспиньи за эти самые неприязненные качества, за которые обещана была ему приличная награда. С удивлением и негодованием дышавшими на его лице, старик подходил к двери, где Бог знает с каким нетерпением ожидала его Элинор.

 -- думала она, -- приходил, быть может, прежде меня, теперь он у деда и, может быть, успел убедить его переменить духовное завещание. Он в состоянии это сделать, если действительно уверен, что дед лишил его наследства".

оставалась слабая надежда вести с ним переговоры о сдаче, она не знала, что крепость уже взята и что прежде нее вступила страшная гостья, для которой не существует ни железных засовов, ни дубовых дверей, и не понимала, что дворецкий только по старой привычке выходил на бой с воображаемыми наследниками.

-- Я желаю видеть мистера де-Креспиньи, -- воскликнула Элинор с жаром, -- мне непременно надо видеть его по очень важному делу и я, уверена, что ему приятно будет видеть меня, если вы только доложите ему, что я здесь.

Буфетчик отворил было рот, чтоб отвечать, как вдруг дверь в залу отворилась и вышла мисс Лавиния де-Креспиньи. Она была очень бледна и держала в руках носовой платок, который по временам прикладывала к глазам, хотя глаза ее были совершенно сухи и слезы не думали показываться.

-- Кто там? -- закричала она пронзительным голосом. -- Что это значит. Паркер? Разве ты не можешь объяснить, что мы никого не можем принимать в нынешнюю ночь?

 Я только что хотел это сказать, -- отвечал дворецкий, -- но ведь это мистрис Монктон, которая желает видеть нашего бедного господина.

Он отошел от двери, как бы давая тем знать, что его ответственность прекратилась с появлением хозяйки, и Элинор вошла в залу.

-- О милая мисс Лавиния! -- воскликнула Элинор, задыхаясь от нетерпения, -- позвольте мне видеться с вашим дядею. Он, наверное, не откажется видеть меня, ведь вы знаете, что он очень любит меня. Пожалуйста, пустите меня к нему.

Мисс Лавиния приложила носовой платок к своим сухим глазам, прежде чем отвечала на пламенное воззвание Элинор.

-- Мой любимый дядюшка, -- начала она медленно, -- покинул этот мир час тому назад. Последнее дыхание он испустил в моих объятиях.

 И в моих также, -- подхватила мисс Сара, выскочившая в залу вслед за сестрой.

-- Я тоже стоял у его смертного одра, -- заметил буфетчик почтительно, но твердо, -- и перед вашим приходом в его комнату, мисс Лавиния, последние слова моего покойного господина были таковы: "Паркер, ты всегда был добрым и верным слугою и не будешь мною забыт". Точно так, мисс, последние его слова были "и не будешь мною забыт, Паркер".

Пытливо или скорее подозрительно обе сестрицы посмотрели на Паркера, как будто заподозрив, что, пожалуй, и этот старик не подделал ли какую-нибудь духовную, которую намерен подменить законную подлинную.

-- Я что-то не слыхала, Паркер, чтобы мой любимый дядюшка упоминал о тебе, -- сказала мисс Сара принужденно, -- но мы никого не забудем, кого он желал вспомнить - можешь быть в том уверен.

Молча и неподвижно стояла Элинор, как бы ошеломленная известием о смерти больного старика.

 Умер! -- шептала она, -- умер, прежде чем я успела сказать ему...

Она остановилась: на ее лице выразился ужас.

-- Не знаю, откуда у вас такое сильное желание видеть моего покойного дядюшку? -- сказала мисс Лавиния, забывая свою минутную досаду на Паркера, чтобы прицепиться к Элинор, как возможной сопернице. -- Не понимаю также, что вам надо было ему сказать, но, думаю, что с вашей стороны не совсем деликатно беспокоить нас в такой поздний час ночи, а тем более оставаться здесь после того, как вы узнали о несчастье, постигшем нас - опять платок поднесен к глазам - если же вы пожаловали сюда только за тем, чтобы узнать, подобно другим корыстолюбивым людям, сколько денег осталось у дядюшки, то я не могу вам дать этого сведения. Садовник отправлен в Уиндзор за клерком нотариуса Лауфорда. Сам же мистер Лауфорд отправился недавно в Нью-Йорк по делам. Это большое несчастье, что при таких важных обстоятельствах его нет здесь, потому что мы питаем к нему полное доверие. Впрочем, надеюсь, что и клерк все сделает, как следует. Он должен приложить печати ко всем вещам покойного дядюшки, и до самих похорон ничего не будет известно о духовном завещании... Но во всяком случае я не думаю, чтобы вам, мистрис Монктон, стоило беспокоиться насчет этого предмета, потому что мне очень хорошо помнится, что наш любезный дядюшка очень ясно объявил вам, что ничего не оставит вам, кроме какой-то картины или что-то в этом роде. Мы очень будем рады вручить вам эту картину, -- заключила она с холодной вежливостью.

А Элинор все стояла, устремив на нее неподвижный взор, который обе старые девы принимали за обманутое ожидание по поводу духовной: их умы всегда следовали по привычной колее. Наконец Элинор, сделав усилие, чтоб победить свое волнение, сказала почти спокойно:

-- Поверьте мне, я не имею ни малейшего желания получить наследство. Мне очень, очень жаль, что он умер, потому что я должна была ему нечто сообщить, нечто очень важное. Мне следовало давно это сделать, а я была так боязлива, так безумна, что все ждала.

-- Надеюсь, что ваш дядюшка оставил наследство вам, мисс Лавиния, и вашей сестре. Дай Бог, чтоб он это сделал.

К несчастью, старые девы были в таком расположении духа, что на все обижались. Страшная пытка ожидания и неизвестности изгрызла сердце старых наследниц и научила их ненавидеть и подозревать всех, кто попадался им на дороге. В эту ночь им казалось, что из-под земли должны выскочить соперники, чтобы оспаривать их права на наследство.

-- Чувствительно благодарим за ваши добрые желания, мистрис Монктон, -- сказала мисс Сара с кислой вежливостью, -- и по достоинству оцениваем вашу любезную искренность. Добрый вечер!

При этом слове дворецкий отворил дверь с торжественной почтительностью, пока обе старухи выпроваживали Элинор из дома. Дверь затворилась за нею, и она медленно и рассеянно спускалась с крыльца ошеломленная быстрым окончанием своих ожиданий.

 -- восклицала она полушепотом, -- умер! Я никак не хотела верить, что он мог так скоро умереть! Я все ждала и обдумывала, когда придет время говорить, когда он в состоянии будет поверить мне - и вот теперь он умер, и я потеряла всякую надежду отомстить за смерть моего бедного отца! Закон не может обвинить Ланцелота, но этот старик имел право наказать его, и он воспользовался бы этим правом, когда я рассказала бы ему всю историю смерти его друга. Я не сомневаюсь в том, что Морис де-Креспиньи с нежностью любил моего отца".

Вдруг Элинор остановилась на ступеньке, как будто стараясь припомнить, не надо ли еще чего-нибудь сделать.

духовной, по которой Ланцелот окажется - а может быть, и нет - законным наследником богатого состояния деда своего.

Но тут она вспомнила рассказ Ричарда о посещении Уиндзора и о наблюдениях его за встречею Ланцелота с писарем. Ричард был убежден, что наследство, наверное, достанется кому-нибудь другому, только не Ланцелоту, а поступки последнего после этой встречи только подтверждали догадки Ричарда. Следовательно, тут не могло быть сомнения, что по духовной, написанной Лауфордом и при которой Монктон был свидетелем, Морис де-Креспиньи лишал наследства Ланцелота Дэррелля. Покойник говорил о каком-то долге, который ему следует исполнить. Вероятно, он этим намекал на двух племянниц, посвятивших себя ему на служение и на вознаграждение, которое они заслужили своей преданностью. Такие преданные сиделки обыкновенно заслуживают достойную награду за смой труды, почему же и тут не вышло бы того же?

Но, с другой стороны, надо и то взять, что старик был своенравен и причудлив. Его нервы были сильно раздражены продолжительной болезнью. Как часто ночью, когда сон бежал от него, он раздумывал о распоряжениях своим богатством, желая, без сомнения, сделать все это к лучшему! Известно, что он несколько раз делал духовные и потом сжигал их, когда на него находило дурное расположение духа. Много у него было времени, чтобы изменять свои последние желания. Очень легко мог он уничтожить и ту духовную, которая была подписана Монктоном, и написать другую в пользу Ланцелота.

 -- наконец, с глубоким вздохом отошла от парадного подъезда.