Автор: | Брэддон М. Э., год: 1863 |
Категория: | Роман |
Глава ХLIX. ПОКИНУТА
Мисс Сара прочла вслух, в присутствии любопытных слушателей письмо старика к трем племянницам. Из числа тех, которые слушали его с напряженным, тревожным вниманием, никто не мог быть более взволнован, как Джильберт Монктон.
Письмо Мориса де-Креспиньи не было длинным.
"Мои любезные племянницы - Сара, Лавиния и Эллен.
Распоряжения, сделанные мною, насчет моего имущества, как движимого, так и недвижимого, может-быть, удивят вас всех трех. Но верьте мне, я вовсе не был руководим в этом случае чувством неприязни к вам: могу ли не испытывать благодарности за те попечения, которыми вы окружали мою старость?
Я полагаю, что исполнил свой долг. Как бы то ни было, в последние десять лет моей жизни я имел твердое намерение поступить таким образом. Я писал несколько раз свое завещание и уничтожал их одно за другим, хотя в главном пункте они все были одинаковы, и одна прихоть старика побуждала меня делать некоторые изменения в незначительных подробностях. Доход двести фунтов, который я оставляю каждой из вас, вполне достаточен - я в том уверен - для удовлетворения ваших скромных потребностей. Все эти три соединенных дохода по смыслу моего завещания, перейдут после вашей смерти к моему племяннику Ланцелоту Дэрреллю.
Я также вспомнил многих из старых друзей, кто знает, может быть, они меня давно забыли или посмеются над ребячеством старика и памятью, им оставленною.
Кажется, я никого не обидел, и, надеюсь, что когда я буду лежать в могиле, вы с добрым чувством, а не с горечью помянете Вашего преданного дядю
Мориса де-Креспиньи.
Удлэндс, 20 февраля."
Содержание письма ни в одном слове не противоречило смыслу завещания.
Ланцелот Дэррелль вздохнул глубоко и мать его, сидя возле него и держа его руки в своих руках, чувствовала, как их покрывал холодный пот; она могла слышать, как сильно билось его сердце. Монктон взял шляпу и вышел из комнаты. Он не хотел иметь никакого объяснения с человеком, которого считал вполне - несмотря на слова Элинор - своим счастливым соперником, лишившим его всякой возможности когда-либо приобрести любовь своей жены.
Им исключительно овладело одно чувство - то же самое, которое, двадцать лет тому назад, наполняло его душу - сильное желание бежать далеко, уйти от мук и от сомнения - словом, избавиться от ужасной среды обмана и заблуждений, оставляя за собой всякую надежду, всякую мечту и еще раз остаться одному на свете без радости, без любви, без будущего, скорее чем быть жертвою притворства вероломной женщины.
Он возвратился прямо в Толльдэль, пока толпа людей, собравшихся в Удлэндсе, разъезжалась понемногу, кто более, кто менее довольный событиями дня. Он возвратился в великолепное старинное поместье, где никогда не знал счастья. Он спросил о жене, не у Лоры ли она?
-- Нет, -- отвечал ему слуга, -- мистрис Монктон отдыхает в своей комнате.
Этого он именно и желал. Он не хотел видеть прекрасного лица Элинор, обрамленного глянцевитыми прядями каштановых волос; он не мог надеяться устоять против влияния ее красоты. Ему хотелось видеть свою питомицу одну.
Лора выбежала из своей уборной, услышав шаги Монктона.
-- Что же, -- вскричала она, -- завещание поддельное?
-- Тише, Лора, возвратитесь в вашу комнату.
прозрачными кружевами и кисеей воздушного и грациозного, как сама молодая девушка.
-- Сядьте в это кресло, мистер Монктон, -- сказала Лора, подвигая ему кресло-кушетку, до того низкое, что когда Монктон в него опустился, то колени его очень неловко приблизились к его подбородку.
-- Сядьте и расскажите мне все, ради самого Бога! Поддельное ли оно?
-- Я не знаю, Лора, подлинное ли это завещание или нет. Решение этого вопроса очень затруднительно.
-- Но, Боже мой! -- воскликнула мисс Мэсон, -- как вы можете быть так недобры и говорить с таким равнодушием, как будто совершенно все одно и то же, поддельное ли это духовное завещание или нет! Если нет, то Ланцелот не дурной человек, а если не дурной, то я, конечно, могу выйти за него и прелестные вещи, приготовленные к свадьбе, не будут брошены. Я имела предчувствие, что все уладится.
-- Лора, -- вскричал Монктон, -- вы не должны говорить так легкомысленно. Вы больше не ребенок, речь идет о самом важном шаге в вашей жизни. Я не знаю, в какой мере это настоящая духовная, по которой Ланцелот Дэррелль вступает во владение Удлэндсом, конечно, я имею повод предполагать, что духовная не подделана, но не могу взять на себя решение этого вопроса. Как бы то ни было, я знаю, что он человек нехороший и с моего согласия вам никогда не быть за ним.
Молодая девушка заплакала, приговаривая сквозь слезы, что жестокосердно обращаться с нею таким образом, когда она больна и проглотила целый океан успокоительного питья, но Монктон остался непоколебим.
-- Если бы вам предстояла еще целая дюжина болезней такого рода, -- сказал он, -- это не могло бы заставить меня отступить от принятого мною намерения, изменить моей решимости. Когда я добровольно взял на себя ответственность за вашу судьбу, Лора, я взял ее с тем, чтобы свято исполнять свой долг. Я изменил ему, я разрешил вам быть невестою человека, к которому никогда не имел полного доверия. Но еще не поздно: ошибку можно исправить. Вы никогда не будете женой Ланцелота Дэррелля.
-- Почему же? Если он не подменил духовного завещания, как говорит Элинор, почему же мне нельзя за него выйти?
-- Потому что он никогда вас искренне не любил, Лора. Вы сами сознаетесь, что он прежде ухаживал за Элинор. Вы полагаете же это - не так ли?
хотел читать наставления. Мысли его помрачнели от безумного, страстного сожаления, убийственного разочарования и оскорбленной гордости, а каждое из этих чувств, взятое отдельно, уже способно было поразить бессилием разум и превратить Соломона в совершенного безумца.
-- Да, -- наконец произнесла Лора, почти задыхаясь, -- он без сомнения сначала просил руки Элинор, но тогда она завлекала его.
-- Завлекала его? -- вскричал Монктон. -- Как?
Лора взглянула на него с большим смущением, прежде чем решилась ответить на его вопрос.
-- О, ведь вы знаете, -- сказала она после минутного молчания, -- я не могу описать вам в точности, как она водила его за нос. Она ходила с ним, они разговаривали вместе, а меня исключали из разговора, что было очень жестоко с их стороны по меньшей мере будь сказано - если я не была довольно для них умна и не могла вполне постичь о чем они там толковали - Ланцелот все говорил о какой-то мета... как это называется? Вы ведь знаете, кто понял бы подобный разговор? Они могли бы говорить о вещах, которые мне понятны, как, например, о Байроне и Тенписоне. Потом она принимала такое живое участие в его работах, толковала о полутоне и рефлексе, среднем плане и ракурсе и подобных вещах, точно какой художник. Пфом она позволяла ему сидеть в чайной и курить, когда давала мне урок музыки. Желала бы я знать, кто сумел бы сыграть в такт пассажи с пятисвязными нотами, тогда как табачный дым щекотал нос, а в комнате находился неугомонный молодой человек, который то шумно переворачивал листы газеты, то носовым платком бил мух на стеклах окон. Потом он писал с нее Розалинду в своей картине. Впрочем, Боже ты мой! К чему повторять все это, она завлекала его.
В том, что сказала его питомица, конечно, не заключалось ничего необыкновенного, но весьма достаточно для него. Элинор и Ланцелот прежде были в дружеских отношениях: они беседовали о метафизике, о литературе, о поэзии и живописи. Молодой художник проводил летнее утро, куря и предаваясь приятному бездействию в обществе мисс Вэн. Без сомнения, в этом заключалось весьма мало значительного, но ровно столько, сколько обыкновенно содержит в себе история любви новейших времен. Век рыцарства не существует более с его турнирами, трубадурами и странствующими рыцарями. Если молодой человек нашего времени истратить деньги на отдельную ложу в Ковент-Гардене или лишнюю гинею на букет; если он достанет билеты на модную выставку цветов и доволен, когда может провести большую часть утра среди роскошного беспорядка гостиной, следя за белыми пальчиками своей возлюбленной в их разнообразных занятиях - его можно вполне предположить на столько же искренне влюбленным, как если бы он водрузил на своем шлеме ее зонтик, украшенный кружевом, и поскакал во весь опор с целью дать разбить себе голову в честь ее.
Монктон закрыл лицо руками, обдумывая услышанное. Да, сумасбродная болтовня его питомицы открыла ему все тайны сердца его жены. Он видел хорошенькую комнату, освещенную солнцем, молодого человека возле окна и его красивую голову, окруженную зеленью и розами. Он видел Элинор у фортепьяно, показывавшую вид, что она слушает свою ученицу, а между тем бросавшую украдкою взгляды на своего обожателя. Из этих материалов он составил прехорошенькую картину для собственного мучения.
-- Итак, вы полагаете, что Элинор любила Ланцелота? -- спросил он, немного спустя.
-- Полагаю ли я это? -- вскричала мисс Мэсон. -- Еще бы! Без всякого сомнения. Иначе зачем бы ей так отговаривать меня выйти за него. Я люблю ее, она очень добра ко мне, -- прибавила Лора, поспешно, почти стыдясь, что так строго судит свою приятельницу, которая с таким терпением еще недавно ухаживала за нею в ее болезни. -- Я очень люблю ее, но будь она равнодушна к Ланцелоту, зачем бы ей так противиться моему браку?
мечту мести против врага своего покойного отца, она была только ревнивая, злопамятная женщина, искавшая мести за неверность к себе самой.
-- Лора, -- сказал Монктон, -- позовите вашу горничную и прикажите ей немедленно уложить ваши вещи.
-- Для чего же?
-- Я увезу вас за границу теперь же, не откладывая далее.
-- Ах Боже мой! А Элинор?
Элинор останется здесь. Я поеду с вами в Ниццу, и там мы постараемся излечить себя от нашего безумства, если только возможно. Не берите с собою лишних вещей, возьмите только самое необходимое из белья и платьев, велите все это уложить в два чемодана. Все должно быть готово через час. Мы отправимся из Уиндзора четырехчасовым поездом.
-- А мое приданое... что я с ним буду делать?
-- Уложите его, сожгите его, если вам этого хочется, -- сказал нетерпеливо Монктон, оставив Лору прийти в себя, от своего сильного удивления.
Он встретил ее горничную в коридоре.
-- Чемодан мисс Мэсон должен быть готов через час, -- сказал он. -- Я увожу ее отсюда для перемены воздуха.
Когда он его закончил, сложил и подписал адрес, он взглянул на часы. Было четверть третьего. Он опять пошел наверх, в уборную Лоры, и застал молодую девушку совершенно растерянную среди страшного беспорядка, она изо всех сил мешала своей горничной укладывать, под предлогом, что ей помогает,
-- Наденьте вашу шляпку и шаль, Лора, и сойдите вниз, -- сказал Монктон решительным тоном, -- а то Джэн никогда не удастся уложить вашего чемодана, пока вы ее тормошите таким образом. Сойдите вниз, в гостиную, и подождите там, пока все будет уложено.
-- Разве мне нельзя проститься с Элинор?
-- Где она? В своей комнате еще?
Да, сэр, -- ответила горничная, подняв глаза от чемодана, перед которым стояла на коленях, -- я сейчас только смотрела в щелку двери и видела, что мистрис Монктон спит крепким сном. Она так утомилась за это время, ухаживая за мисс Мэсон.
-- Хорошо. Ее не надо беспокоить.
-- Но если я еду в Ниццу, -- возразила Лора, -- не могу же я уехать не простясь с Элинор. Вы знаете, как добра она была ко мне.
-- Я переменил свое намерение, -- сказал Монктон, -- я передумал и решил не везти вас в Ниццу. Торкэй принесет вам такую же пользу.
Мисс Мэсон сделала гримасу.
Я надеялась увидеть новые места, -- сказала она, -- Торкай для меня не новость: я была там ребенком. Я могла бы забыть Ланцелота при совершенной перемене обстановки, когда бы меня окружали люди, дурно говорящие по-французски, и которые носят деревянные башмаки - словом, когда все решительно было бы иначе, чем здесь, но в Торкэе я никогда не забуду Ланцелота.
Джильберт Монктон не обратил никакого внимания на жалобы своей воспитанницы.
-- Ваши услуги нужны будут мисс Мэсон, Джэн, -- сказал он горничной, -- как скоро вы управитесь с укладкою ее вещей, приготовьтесь и сами для дороги.
Он опять сошел вниз, отдал приказание насчет кареты и стал ходить взад и вперед по гостиной в ожидании своей питомицы.
Через полчаса и Лора и ее горничная были готовы. Чемоданы положили в фаэтон - тот же, который привез Элинор в Гэзльуд два года тому назад - и Монткон уехал из Толльдэльского Приората, не простясь со своею женой.