До горького конца.
Глава XXV. МИСТРИС ГАРКРОС ДОМА

Глава XXV.
МИСТРИС ГАРКРОС ДОМА

В один прекрасный июньский день, в шесть часов вечера, мистрис Гаркрос была дома. Ее большие гостиные в Мастадонт-Кресченде были переполнены оживленными существами в воздушных костюмах всех цветов радуги. В продолжение двух последних часов, мистрис Гаркрос принимала своих друзей, которые при встрече с нею выражали такой восторг, что посторонний наблюдатель мог бы подумать, что они видят ее в первый раз после нескольких лет насильственной разлуки. В числе их было несколько знаменитостей, несколько таких лиц, с которыми все жаждут познакомиться поближе, хотя сближение обыкновенно ведет к разочарованию. Мистрис Гаркрос никогда не позволяет, себе быть дома без того, чтоб ее не окружали знаменитости. Они имеют свое назначение, как спутники больших планет. Без них она чувствовала бы себя ничтожною. В одной из комнат нижнего этажа можно было найти чай, кофе и мороженое. Музыка, преимущественно классическая, говор множества гостей, из которых одна треть по крайней мере были иностранцы и объяснялись на едва понятном жаргоне, жар и благоухание цветов - все это вместе располагало гостей мистрисс Гаркрос к зевоте, но тем не менее, когда толпа начала редеть, хозяйка решила, что этот четверг был особенно удачен. Herr Тумпансантер превзошел самого себя, играя из Себастиана Баха; мистер Роргед, великий натуралист, весьма живо рассказал об интересном открытии исчезнувших млекопитающих на берегу Перу; лорд Шаум, евангелический проповедник, с полчаса держал в трепете свой обычный кружок слушателей, советуя им иметь свои светильники готовыми. В четверг седьмого две большие гостиные опустели, и мистрисс Гаркрос опустилась с утомлением на низкое кресло у одного из окон, выходивших на балкон, который в это время года был наполнен цветами и закрыт вьющимися растениями.

Один из ее гостей, неутомимый Уэстон, по-видимому, еще не думал уходить. Он стоял перед зеркалом и смотрел через плечо на свой безукоризненный утренний фрак.

-- Да, тяжелый денек, -- заметил он в виде комментария на вздох Августы.

-- Я, кажется, еще никогда так не утомлялась, -- сказала она. -- Сегодня было так много разных ничтожных лиц и потому много шуму и суеты. Ничтожные люди всегда шумны.

-- Вы думаете? -- спросил Уэстон. -- А мне показалось, что ваши скучные знаменитости шумели больше... Тем не менее, нынешний день очень удачен. Лорд Шаум был в духе. Заметили вы, как девушки теснились вокруг него в его углу? Дверь задней гостиной выдержала целую осаду. И Роргед был необыкновенно оживлен. Видели ли, как он любезничал с этой девушкой в розовом, самой хорошенькой в комнате? Я заметил, что у вашего ученого друга вкус не дурен.

-- Я сегодня ничего не замечала, -- отвечала Августа сердитым тоном. -- Я была страшно утомлена, а Губерт, кажется, поставил себе за правило отсутствовать в такие дни.

-- Но ведь у него было сегодня какое-то дело в суде, -- сказал Уэстон, продолжая осматривать себя в зеркало.

Ему начинало не на шутку казаться, что левое плечо морщит.

-- Нет ничего легче, как отговориться делами, когда не хочется быть дома.

-- Полноте, Августа, -- сказал Уэстон примирительным тоном. -- Я уверен, что Гаркрос примерный муж в своем роде.

Мистрис Гаркрос обратилась к нему с таким гневным взглядом, какого он еще никогда не видал во все время своего знакомства с ней.

-- В своем роде! -- повторила она. -- Что вы хотите сказать, Уэстон? Разве вы когда-нибудь слышали чтоб я жаловалась на него?

-- Мне сейчас показалось, что вы жалуетесь на него.

-- Нисколько! Если я жаловалась, так это на толпу гостей. Никогда еще у меня не было так много, как сегодня, людей, которых я вовсе не желала бы знать.

-- О, если бы мы могли знаться только с такими людьми, которые нам нравятся, в каком маленьком мирке пришлось бы нам прожить жизнь! А у меня мягкое сердце, я люблю всех, кого знаю.

Оба замолчали.

"В положении друга моего Гаркроса что-то не ладно, -- подумал Уэстон, но мне еще рано вмешиваться".

и Мастадонт-Кресченд был тих, как кладбище.

-- Ах, я и забыл, -- сказал Уэстон после долгой паузы. -- Я привез вам сегодня интересную вещь.

 Какую? -- спросила мистрис Гаркрос, не оборачиваясь к нему.

-- Гравюру для вашего альбома и, кажется, довольно редкую. Снимок с одной из последних картин Лауренса.

-- Благодарю, -- сказала мистрис Гаркрос, зевая, -- Не скажу, чтобы такие гравюры были в моем вкусе, я предпочитаю немецкую школу, но ваш подарок будет иметь место в моем альбоме. Покажите гравюру.

 Она осталась в швейцарской. Я пошлю за ней, если позволите.

Он позвонил и приказал лакею отыскать сверток, оставленный где-то в швейцарской. Когда сверток был принесен, он тщательно развернул его и подошел к своей кузине, продолжавшей смотреть на цветы.

-- Не правда ли, какое красивое лицо? -- сказал он. -- Необыкновенно характерное!

Августа подняла глаза, не стараясь скрыть, что кузен уже надоел ей со своею гравюрой, но едва она взглянула на нее, как вскочила с криком удивления.

-- Уэстон! -- воскликнула она. -- Разве вы не знаете, что это такое?

 Прелестный портрет прелестной женщины, -- отвечал он, как бы не замечая удивления мистрис Гаркрос.

-- Были вы когда-нибудь в комнатах Губерта? -- спросила она резко.

-- Да, раза два или три. Мистер Гаркрос не поощрил меня бывать там чаще.

-- Но если вы были там раз, вы должны знать эту картину.

-- Честное слово, -- я не понимаю, что вы хотите сказать.

 Вздор, Уэстон. В комнате Губерта есть только одна картина, та, которая висит над камином, а эта гравюра - копия с нее.

-- Неужели! -- воскликнул Уэстон с притворным удивлением. -- Да, я теперь вспомнил, что в комнате Гаркроса есть картина, бросающаяся в глаза. Когда я нашел эту гравюру у Томбса, мне показалось, что я уже видел это лицо. Это портрет мистрис Мостин, актрисы, прославившейся в комических ролях. Вы о ней, вероятно, не слыхали.

-- Актрисы! -- воскликнула Августа, побледнев.

-- Да, вот на обороте написано карандашом ее имя. "Портрет мистрис Мостин в роли Виолы, в "Двенадцатой ночи",  -- Что вы так побледнели, Августа? Можно подумать, что вы сделали какое-нибудь ужасное открытие. Томбс рассказывал мне историю мистрис Мостин. Она умерла тридцать лет тому назад, и вы не можете ревновать к ней.

-- Ревновать! -- воскликнула Августа, бросив на него грозный взгляд. -- Как вы глупы, Уэстон.

Потом совершенно другим тоном и как бы говоря сама с собой, она повторила: "актриса!" Она молчала несколько минут, потом неожиданно обратилась к своему кузену.

-- Вы сказали, что слышали историю мистрис Мостин. Хорошая она была женщина?

 Хорошая - слишком многозначительное слово, Августа. Она была обворожительна, по словам Томбса, и необыкновенно добродушна.

 Вы понимаете, о чем я спрашиваю, Уэстон? -- воскликнула с досадой мистрис Гаркрос. -- Я хочу знать, была ли она респектабельная женщина?

Уэстон пожал плечами.

-- Не думаю, чтобы драматическая профессия претендовала на респектабельность тридцать лет тому назад, -- сказал он. -- Актрисы были тогда красивее, чем теперь, но мне кажется, что репутация их была сомнительна. Встречались, конечно, исключения. Что же касается этой мистрис Мостин, Томбе отзывается о ней довольно неопределенно. На сцене она пробыла недолго, но во время своего краткого артистического поприща производила фурор. Надо полагать, что она была замужняя женщина, потому что называлась "мистрис", но мистер Мостин - какое-то загадочное лицо. Она имела много поклонников между своими современниками и с одним из них бежала.

-- Бежала!

-- Да, и с одним из худших. Томбс забыл его имя, но хорошо помнит, как это случилось. Она исчезла в одно прекрасное утро во время представления новой комедии в театре Колизеум, и с тех пор ее больше не видели. Полагают, что она умерла за границей, несколько лет спустя. Я спрашивал, что сделалось с ее мужем, и как взглянул он на ее побег, но, оказывается, что об этом предание умалчивает. Никто ничего не знает о Мостине. Не правда ли, что это довольно странно? Но, может быть, она была уже вдовой, когда вступила на сцену.

из виду свою кузину. Немного спустя, она встала, небрежно бросила картину на стол и вышла на балкон.

-- Благодарю за гравюру, -- сказала она. -- Мне она нравится и я уверена, что Губерт приобрел оригинал за красивое лицо, когда не имел средств покупать дорогие картины. Слышите? Это его шаги на улице.

Уэстон выглянул из-за глиняной вазы с пунцовой геранью.

-- Да, я вижу Гаркроса, но за шесть домов, по крайней мере. Какой у вас славный слух, и как я завидую способности Гаркроса внушать вам такую внимательность!

-- Когда вы женитесь, жена ваша будет тоже знать ваши шаги, если только не будет глуха, -- холодно заметила Августа.

 Глухой жены у меня никогда не будет, -- возразил Уэстон внушительно.

-- Вы уверены?

-- Да, потому что я никогда ни на ком не женюсь.

-- О, вы перемените это намерение, когда встретите особу, которую полюбите.

-- Милая Августа, к несчастью, я уже давно знаю единственную особу, которую могу любить.

-- Если вы принимаете такого рода тон, Уэстон, -- сказала она с оледеняющим взглядом, -- я принуждена буду затворить мои двери для моего ближайшего родственника.

-- О, понимаю! Ручная кошка не должна никогда высовывать когтей. Ее назначение вечно мурлыкать. Простите меня, Августа, я обещаю больше никогда не оскорблять вас, но вы не должны говорить о моей женитьбе. Я никогда не женюсь и желаю только одного: остаться навсегда вашим покорнейшим слугой.

Такая речь была во вкусе мистрис Гаркрос. Она подала Уэстону руку, руку холодную, как лед, несмотря на жаркий день, и улыбнулась ему столь же холодной улыбкой.

-- Вы всегда были очень добры, -- сказала она, -- и мне было бы очень жаль, если бы что-нибудь расстроило нашу дружбу.

дополнял ее чтение, для которого общественные обязанности оставляли ей не более часа времени, рассказывал ей все, что читал сам, словом, оказывал ей сотни мелких услуг, часть которых, как ей иногда казалось, мог бы взять на себя ее муж. Но Уэстон имел, по-видимому, всегда больше свободного времени, чем Вальгрев Гаркрос.

-- Ты еще не начинала одеваться, Августа, -- сказал он с удивлением. -- Разве ты не знаешь, что уже семь часов? Я еще никогда не замечал, чтобы ты могла одеться менее, чем в час. Уэстон был, вероятно, необыкновенно занимателен.

-- Я сейчас уйду, -- сказал Уэстон, -- но не думаю, чтоб я мог помешать вам одеваться, Августа. Вы редко церемонитесь со мной.

-- Нет, вы мне нисколько не мешали. Я едва ли поеду сегодня.

 Как! Ты не поедешь к твоей милой леди Базингстон, Августа? Мне казалось, что вы обожаете друг друга.

-- Мне очень неприятно огорчить леди Базингстон, но у меня сильная головная боль, -- возразила Августа. -- Что вы смотрите на меня таким сострадательным взглядом, Уэстон? Мне нужно только отдохнуть. Поезжай на обед без меня, Губерт. Джулии очень хочется, чтоб ты был у нее.

Уэстон ушел, сильно заинтересованный и задумчивый. "В этой картине есть что-то загадочное, -- сказал он себе, -- и я не ручаюсь за семейное счастье мистрис Гаркрос в продолжение нынешнего вечера. Но ревновать к женщине, которая умерла тридцать лет тому назад, невозможно. Может быть, в портрете, который висит в его комнате, есть случайное сходство с какой-нибудь особой, которую он некогда любил, и это неприятно Августе. Но если так, то почему она встревожилась, услышав историю мистрис Мостин? Все это странно, но я очень рад, что случайно нашел эту гравюру. Она послужит мне точкой опоры".

-- Жаль, что ты не можешь ехать, -- сказал мистер Гаркрос жене. -- Разве сегодня собрание было больше и несноснее обыкновенного?

-- Да, сегодня был утомительный день, а вы никогда не хотите помочь мне.

 Милая Августа, если б я был самым праздным человеком в мире, я и тогда старался бы не быть дома в такие дни. Я не умею казаться в восхищении при виде толпы неинтересных людей. Я предпочитаю большие званые обеды. Звон ножей и вилок и шампанское необыкновенно оживляют людей, и если вдобавок хозяин имеет счастье обладать таким поваром, как наш, он может видеть своих друзей с их лучшей стороны. Но дообеденное собрание, толпа, бродящая бесцельно из угла в угол и жужжащая, как стая мух, музыка, литература, наука, религия, сплетни, всего понемногу и все вместе... Нет, надо иметь много терпения и мужества, чтоб это вынести. Но если б я и желал, я не мог бы быть сегодня дома. У нас было заседание в комитете.

Августа стояла у отворенного окна, бледная, как полотно. Заговорить ли ей с ним теперь или подождать, пока он вернется с обеда? То, что она имела сказать ему, не могло быть сказано спокойно; она, всегда такая хладнокровная, чувствовала, что не будет в состоянии владеть собой, когда коснется своего ужасного открытия. Не лучше ли отложить до ночи, когда можно будет быть уверенной, что слуги не подслушают? Она взглянула на часы: было четверть восьмого. В восемь она обещала быть у леди Базингстон. Она знала, что миледи рассчитывает на поддержку ее мужа. Гости милой Джулии были шумны, но скучны. Если они оба не приедут, это возбудит толки; даже если она одна не приедет, то и об этом заговорят. Ее уже видели в этот день в полном блеске. Она содрогнулась при мысли, что ее друзья будут составлять различные предположения на ее счет и решат, может быть, что она повздорила с мужем. Она знала, что этой причиной всегда объясняют неожиданное отсутствие жены.

-- У меня ужасная головная боль, Губерт, -- сказала она, -- но я поеду. Бедная Джулия рассчитывает на нас.

-- Очень рад, душа моя, -- пробормотал мистер Гаркрос, не открывая глаз. -- Поезжай, если успеешь одеться в три четверти часа. Или не можешь ли ты ехать в этом платье? Оно необыкновенно красиво.

Мистрис Гаркрос взглянула на свой тяжелый шелковый шлейф и верхнюю юбку из индийской кисеи и презрительно пожала плечами.

 Удивляюсь, как ты можешь делать такие дикие предложения, Губерт. В этом платье меня сегодня видели человек сто, по крайней мере, и в том числе леди Базингстон.

-- В таком случае поспеши. Я могу одеться в двадцать минут.

Мистрис Гаркрос взяла со стола свою гравюру, тщательно свернула ее и унесла в свою уборную, где заперла ее в один из секретных ящиков. В восемь часов без пяти минут она сошла вниз во всем своем вечернем великолепии. Если положение мужа одной из красивейших женщин в Лондоне составляет преимущество, то мистер Гаркрос им, бесспорно, пользовался.

Но во взгляде его не заметно было удовольствия, когда он стоял внизу и смотрел на великолепную фигуру Августы, сходившую к нему. Если вид жены пробуждал в нем какое-нибудь чувство, то это было удивление, удивление, что женщина может довольствоваться такой жизнью, какую вела она.

Мистрис Гаркрос была вообще разговорчива со своим мужем, но в этот, вечер, на довольно далеком пути к леди Базингстон, она не сказала ни слова. Мистер Гаркрос был утомлен, и молчание жены не было ему неприятно и не внушало ему никаких опасений. Он заключил, что четверг был утомителен и неудачен.

развлечениями, он часто размышлял о пустоте своего существования и говорил себе, что вся его жизнь одна суета, то, очутившись опять в обществе, он всегда оживлялся. Никто у леди Базингстон не сказал бы, что мистер Гаркрос утомлен жизнью.

Милая Джулия с жаром благодарила милую Августу при прощании.

-- Как вы добры, что приехали! Я никогда не видела сэра Томаса Гавитри таким любезным. Как он сошелся с мистером Гаркросом? Приятно было видеть его таким оживленным.

 Я очень рада, что мы были в состоянии приехать, Джулия. У Губерта было сегодня заседание в палате лордов, и я боялась, что он слишком утомится, чтобы обедать вне дома.

-- Он так удивительно умен и так хладнокровен, что кажется не способен утомляться. Но вы что-то бледны сегодня, Августа. Я это заметила за обедом.

 Это, может, быть, только так кажется от цвета моего платья. Старомодный цвет, не правда ли? Я это говорила Буффант, но она настояла, чтобы я сделала себе такое платье.

-- Платье ваше, по обыкновению, прелестно, душа моя, но сами вы сегодня как будто нездоровы.

После многих других изъявлений дружбы, приятельницы расстались, и мистрис Гаркрос уехала в сопровождении своего мужа. Он был доволен своим вечером. Общество было довольно скучное, но он чувствовал себя в нем центральной фигурой и источником оживления. Этот род общественного успеха был одним из необходимых условий его профессионального положения и одной из его достигнутых целей. Теперь ему нечего уже было ожидать от будущего, кроме небольшого повышения на лестнице, по которой он медленно поднимался с юношеских лет и каждая ступень которой была ему хорошо знакома. Судьба так щедро наделила его благами земными, что он выиграл бы очень мало в этом, отношении, если бы сделался самим лордом-канцлером. Он имел основания быть довольным.