Мой роман.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ.
ГЛАВА ХCIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мой роман. ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ. ГЛАВА ХCIII. (старая орфография)

ГЛАВА ХCIII.

На другой день, к садовой калитке в доме Риккабокка подъехал старомодный, но в высшей степени блестящий экипаж. Джакомо, еще вдалеке завидевший из окна своей комнаты приближение его, объят был безпредельным ужасом, когда увидел, что экипаж остановился у ворот их дома, и услышал пронзительный звон колокольчика. Он опрометью бросился к своему господину и умолял его не трогаться с места, не подать возможности неприятелю ворваться, посредством взрыва этой громадной машины, во внутренние пределы его владений.

- Я слышал, говорил он: - какой-то город в Италии - кажется, что Болонья - был некогда взят и предан мечу собственно во неосторожности граждан, которые впустили в город деревянную лошадь, наполненную варварами и всякого рода бомбами и конгревовыми ракетами.

- Это происшествие совсем иначе рассказано у Виргилия, заметил Риккабокка, тайком выглядывая из окна. - Несмотря на то, машина эта огромная и весьма подозрительной наружности, спустя Помпея!

- Батюшка, сказала Виоланта, покраснев - это ваш друг, лорд л'Эстрендж, я слышу его голос.

- Правду ли ты говоришь?

- Совершенную правду. Могу ли я ошибиться в этом?

- Иди же, Джакомо, да на всякой случай возьми с собой Помпея и позови меня, если окажется, что, оба мы обманулись.

Но Виоланта действительно не ошиблась. Через несколько секунд, на одной из садовых дорожек показался л'Эстрендж и по бокам его две дамы.

- Ах, Боже мой! сказал Риккабокка, поправляя свой домашний наряд. - Иди, дитя мое, и позови Джемиму. Мужчины с мужчинами; но, ради Бога, чтобы для женщин были женщины.

Гарлей привез мать и Гелен познакомить с семейством своего друга.

Надменная графиня знала, что ей придется стоять лицом к лицу с злополучием, и потому её приветствие к Риккабокка отличалось необыкновенной почтительностию. В свою очередь, Риккабокка, всегда почтительный и в высшей степени вежливый в обхождении с прекрасным полом, хотя в отзывах своих о нем и оказывал некоторое пренебрежение, но ни под каким видом не позволил бы другим стать выше себя в обрядах церемонии. Поклон, которым он отвечал, мог бы послужить назидательным примером для самых отчаянных денди и привел бы в восторг престарелых вдовушек, получивших воспитание при старинном французском дворе и встречаемых еще и ныне среди мрачного величия и пышности Сент-Джерменского Предместья. Исполнив все требования этикета, графиня на скорую руку отрекомендовала Гэлен и расположилась на диване, в ближайшем разстоянии от Риккабокка. Спустя несколько секунд, Риккабокка и графиня Лэнсмер обращались друг с другом без малейшого принуждения, как давнишние знакомые; и в самом деле, Риккабокка, с тех пор, как мы знаем его, быть может, еще ни разу не казался таким любезным, таким интересным, как теперь, подле своей образованной, хотя в некоторой степени и церемонной гостьи. Оба они так мало жили жизнью нашего новейшого времени, так мало имели с ним общого! Их обращение заимствовано было от прежнего поколения: в нем обнаруживалась та особенная, величавая гордость, которая составляла необходимость каждого образованного человека в ту пору, когда он украшал свою наружность кружевами и парчей. Риккабокка не вводил в разговор своих умных, но простых пословиц: может статься, он вспомнил лорда Честерфильда, который употребление пословиц называет вульгарным. При всей сухощавости в фигуре Риккабокка, при всей неэлегантности в его одежде, в нем было что-то особенное, сильно говорившее в его пользу; он вполне казался вельможей, человеком, которому какой нибудь маркиз де-Данго непременно предложил бы занять стул подле Роганов и Монморанси.

Между тем Гэлен и Гарлей сидели несколько в стороне и были оба молчаливы - Гэлен вследствие робости, а Гарлей вследствие задумчивости. Наконец отворилась дверь; Гарлей моментально встал со стула: в гостиную вошли Виоланта и Джемима. Взоры лэди Лэнсмер с первого раза остановились на дочери Риккабокка: она с трудом могла удержаться от невольного восклицания; но потом, когда увидела скромную наружность мистрисс Риккабокка, - наружность, не лишенную своего достоинства, когда увидела перед собой несколько застенчивую, но в строгом смысле благородную и благовоспитанную женщину, она отвернулась от дочери Риккабокка и с savoir vivre утонченной старинной школы выразила свое почтение его жене, - почтение в буквальном смысле слова: оно выражалось в её манере и словах и заметно отличалось от почтения, оказанного самому Риккабокка, добродушием, простотою и чистосердечием. Вслед за тем лэди Лэнсмер взяла руку Виоланты, в обе свои руки и поглядела на нее с, таким вниманием и удовольствием, как будто она не могла налюбоваться вдоволь её красотой.

- Мой сын, сказала она нежно и с легким вздохом: - мой сын напрасно уговаривал, меня не удивляться. Я в первый раз узнаю, что действительность может, превосходить описание!

Застенчивой румянец придавал лицу Виоланты еще более прелести, и в то время, как графиня снова возвратилась к Риккабокка, Виоланта тихо приблизилась к Гэлен.

- Рекомендую вам мисс Дигби, мою питомицу, довольно сухо сказал Гарлей, заметив, что его мать пренебрегла обязанностию отрекомендовать Гэлен двум даман.

После этого он сел и начал разговор с мистрисс Риккабокка; но его светлый взор безпрестанно останавливался на двух девицах. Оне были ровесницы; общого между ними, для человека ненаблюдательного, была одна только юность. Невозможно было вообразить более сильного контраста, и - что всего страннее - обе оне выигрывали в этом контрасте. Очаровательная прелесть Виоланты казалась еще ослепительнее, между тем как прекрасное и нежное лицо Гэлен становилось одушевленнее и привлекательнее. Ни та, ни другая во время детского возраста не имели близких сношений с равными себе по возрасту и по наклонностям; оне понравились одна другой с первого взгляда. Виоланта, как менее застенчивая, начала разговор.

- Итак, мисс Дигби, вы питомица лорда л'Эстренджа?

- Да.

- И вы вместе с ним приехали из Италии?

- Нет; я приехала сюда несколькими днями раньше. Впрочем, я прожила в Италии несколько лет.

эффектных красок.

- Лорд л'Эстрендж сказывал, что вы были очень еще молоды, когда он оставил вас. Он тоже отдает Италии преимущество перед Англией.

- Он! Не может быть!

- Почему же не может быть, позвольте вас спросить, прекрасный скептик? вскричал Гарлей, остановившись на середине невысказанной Джемиме мысли.

Виоланта вовсе не воображала, что ее услышат: она говорила очень тихо, - но, хотя и заметно смущенная, отвечала весьма определительно.

- Потому что в Англии для человека с благородной душой всегда открыта благородная карьера.

Гарлей был изумлен этими словами; он отвечал на них легким, притаенным вздохом.

- В ваши лета я сказал бы то же самое. Но наша Англия до такой степени наполнена людьми с благородными душами, что они только толкают друг друга, и потому все поприще их неизбежно покрывается облаком густой пыли.

- Точно такой же вид, как я читала, имеет битва в глазами обыкновенного воина, но не полководца.

- Должно быть, вы читали очень хорошия описания о битвах.

Мистрисс Риккабокка, принявшая эти слова за упрек, имевший прямое отношение к начитанности своей падчерицы, поспешила на помощь Виоланте.

- Её папа заставлял ее читать историю Италии, а мне кажется, что эта история составляет безпрерывный ряд кровопролитных войн.

- Это удел общий всякой истории; но дело в том, что все женщины любят войны и воинов. Удивляюсь только, почему!

- А ведь можно догадаться, почему.... правда ли, что можно? сказала Виоланта, обращаясь к Гэлен, и сказала самым тихим голосом, решаясь не позволить Гарлею подслушать их.

- Если вы можете догадаться, Гэлен, то, сделайте милость, скажите мне, возразил Гарлей, выслушав каждое слово, как будто он стоял на противоположной стороне галлерея, устроенной по всем правилам акустики.

- Я одно только скажу вам, отвечала, Гэлен, улыбаясь непринужденнее обыкновенного и в то же время, отрицательно качая своей маленькой головкой: - я не люблю ни войны, ни воинов.

- В таком случае, сказал Гарлей, обращаясь к Гэлен: - я еще раз должен спросить вас, обвиняющая себя Беллона, - неужели это происходить от жестокосердия, этой душевной наклонности, которой так легко покоряются все женщины?

- От двух и еще более натуральных наклонностей, отвечала Виоланта, заключая свои слова музыкальным смехом.

- Вы приводите меня в крайнее недоумение. Какие же могут быт наклонности? спросил Гарлей.

- Сожаление и восхищение: мы сожалеем слабых и беззащитным и восхищаемся храбрыми.

Склонив голову, Гарлей оставался безмолвным.

Лэди Лэнсмер нарочно прекратила разговор с Риккабокка, чтобы послушать суждения его дочери.

- Очаровательно! вскричала она. - Вы превосходно объяснили то, что так часто приводило меня в недоумение. Ах, Гарлей, я очень рада, что сатира твоя поражена таким слабым оружием; ты не находишься даже отвечать за это.

иметь притязания на её восхищение.

Сказав это, Гарлей встал и посмотрел в окно.

- Вот это кстати: сюда идет более страшный диспутант, который непременно вступит в состязание с моей победительницей, - человек, которого профессия заменит всю романтичность военного поля и крепостной осады.

- Кто это? наш друг Леонард? сказал Риккабокка, в свою очередь бросая взгляд в окно. - Правда, совершенная правда. Квеведо весьма остроумно замечает, что с тех пор, как развилось книгопечатание и распространилось требование на книги, чувствуется весьма сильный недостаток в свинце на ружейные пули.

Через несколько секунд вошел и Леонард. Гарлей послал к нему лакея лэди Ленсмер с запиской, которою предварил его о встрече с Гэлен. При входе в гостиную Гарлей взял его за руку и подвел его к лэди Ленсмер.

- Вот друг мой, о котором я говорил вам. Полюбите его так, как любите меня; и потом, едва дозволив графине выразить, в напыщенных фразах, довольно холодный привет, он увлек Леонарда к Гэлен.

- Дети, сказал он нежным голосом, отзывавшимся в глубине сердец молодых людей: - сядьте вон там и поговорите о прошедшем. Синьорина, позвольте предложить вам возобновление нашего диспута, по поводу не совсем для меня понятного метафизического предмета. Посмотрите, не найдем ли мы источников для сожаления и восхищения более привлекательных в сравнении с войной и воинами.

И Гарлей отвел Виоланту к окну.

- Вы помните, что Леонард, рассказывая вам вчера свою историю, упомянул, как вы полагали, слегка, о маленькой девочке, которая была ему спутницей во время его самых тяжких испытаний. Помните, когда вы хотели узнать от него несколько более об этой девочке, я прервал вас и сказал: "вы увидитесь с ней в самом непродолжительном времени и тогда сами можете пораспросить ее". Теперь скажите мне, что вы думаете о Гэлен Дигби? Тихонько.... говорите потише. Впрочем, слух у Гэлен не так остер, как у меня.

- Неужели это и есть прекрасное создание, которое Леонард называл своим гением-хранителем? О, какое милое, невинное личико! она и теперь кажется тем же гением-хранителем!

- Вы так думаете, сказал Гарлей, весьма довольный похвалою и тою, кто произнес эту похвалу: - ваше мнение совершенно справедливо. Гэлен, как видите, не слишком сообщительна. Но прекрасные натуры все то же, что и прекрасные поэмы. Один взгляд на две первые строфы уже заранее говорит вам о красотах, которые ожидают впереди.

Виоланта внимательно смотрела на Леонарда и на Гэлен, в то время, как они сидели в отдалении. Леонард говорил, Гэлен слушала. И хотя первый из них, в повествования своем накануне, действительно слегка коснулся эпизода своей жизни, в которой принимала участие несчастная сиротка, - но, во всяком случае, сказано было весьма достаточно, чтоб пробудить в душе Виоланты высокое и трогательное чувство к прежнему положению молодых людей и, к счастию, какое они испытывали при этой встрече, - они, разлученные годами на безпредельном пространстве житейского моря и сохранившиеся от непогод и кораблекрушения. Слезы плавали в глазах Виоланты.

- Правду говорили вы, сказала она едва слышным голосом: вот это скорее может пробудить чувство сострадания и восхищения, нежели....

И Виоланта замолчала.

- Доскажите вашу мысль, синьорина. Неужели вы стыдитесь отступления?. Неужели вас удерживают от признания гордость и упрямство?

- Совсем нет. Напротив, я и здесь вижу борьбу и героизм - борьбу гения с злополучием, и героизм невинного ребенка, который участвовал в этой борьбе и утешал. Заметьте, в каком бы случае мы ни чувствовали сострадание и восхищение, им непременно должно предшествовать чувство более возвышенное, чем обыкновенное сожаление: тут непременно должен участвовать героизм.

- Гэлен еще до сих пор не знает, что значит слово "героизм", сказал Гарлей, и на его прекрасном лице изобразилась глубокая грусть: - вы должны передать ей значение этого слова.

"Возможно ли - подумал он, говоря эти слова - возможно ли, чтоб Рандаль Лесли пленил это создание с такой возвышенной душой? В этом хитром молодом человеке нет ни на волос героизма."

- Ваш батюшка, сказал он вслух и пристально взглянул в лицо Виоланты: - ваш батюшка сказывал мне, что он часто видится с молодым человеком, почти одних лет с Леонардом. Впрочем, я никогда не считаю человеческий возраст по приходской метрике я, с своей стороны, должен сказать, что я считаю этого молодого человека за современника моего прадеда... Я говорю вам о мистере Рандале Лесли. Скажите откровенно, нравится он вам?

- Нравится ли он мне? повторила Виоланта протяжным голосом, как будто углубляясь за ответом в свою душу. - Нравится ли он.... конечно.

- Почему же? - спросил Гарлей голосом, в котором слышалась досада.

- Потому, что его посещения доставляют удовольствие моему неоцененному батюшке. Да, он нравится мне.

- Гм! И, конечно, он показывает вид, что вы нравитесь ему?

"Неужели для вас это кажется странным?" но уважение к Гарлею удержало ее. Эти слова казались ей дерзкими.

- Мне говорили, что он очень умен, начал Гарлей.

- И вам сказали правду.

- И ведь он весьма недурен собой. Но как хотите, а лицо Леонарда мне лучше нравится.

- Лучше! нет. Вы употребили весьма слабое выражение. Лицо Леонардо доказывает, что он часто смотрит на небо, а лицо мистера Лесли - на нем, кажется, никогда еще не отражалось ни солнечного, ни звездного света.

- Неоцененная Виоланта! воскликнул Гарлей, не в силах будучи скрыть своего восторга и вместе с тем крепко сжав её руку.

Кровь бросилась в лицо Виоланты; её рука дрожала в руке Гарлея.

В этот момент тихо подошла к ним Гэлен и робко взглянула в лицо своего покровителя.

- Леонарда матушка тоже здесь живет, сказала она: - он просит меня сходить и повидаться с ней. Могу ли я?

- Можете ли вы? Хорошее же составит синьорина понятие о вашем положении в качестве моей питомицы, услышав от вас подобный вопрос. Без всякого сомнения, вы можете.

- Не проводите ли и вы меня туда?

Этим вопросом Гарлей заметно поставлен был в затруднительное положение. Он вспомнил о душевном волнении мистрисс Ферфильд, когда произносили его имя; вспомнил её желание избегнуть встречи с ним, - желание, которое хотя Леонард и объяснил по своим чувствам, но причину которого Гарлей начинал угадывать, а потому и сам старался устранить себя от встречи с ней.

- В таком случае отложите это посещение до другого раза, сказал он, после минутного молчания.

На лице Гэлен изобразилось чувство обманутого ожидания; но она не сказала ни слова.

Холодный ответ Гарлея изумил Виоланту. В другом случае, они приписала бы это недостатку чувств и уважения к своему полу; но все, что делал Гарлей, имело в её глазах справедливое основание.

- Нельзя ли мне итти вместе с мисс Дигби? сказала она. - Вероятно, и моя мама согласится проводить нас. Ведь мы тоже знаем мистрисс Ферфильд. Нам бы очень приятно было еще раз повидаться с ней.

- И прекрасно! сказал Гарлей: - а я дождусь здесь вашего возвращения. О, что касается моей мама, она извинит вас.... она извинит отсутствие мистрисс Риккабокка и ваше. Взгляните, в каком она восторге от беседы с вашим папа. Я должен непременно остаться здесь и охранят супружеские интересы моего папа.

Но, несмотря на деревенское воспитание мистрисс Риккабокка, она на столько имела понятия о законах светского приличия, что не решалась оставить графиню одну и Гарлей принужден был принять на себя труд устроить прогулку, не делая изменений в составленном плане. Когда обстоятельство дела было окончательно изложено, графиня встала и сказала:

- Это прекрасно. Я охотно сама пойду с мисс Дигби.

- Нет, мама, напрасно, сказал Гарлей, принимая серьёзный вид. - Напрасно, я бы не советовал, произнес он шопотом: - почему? я объясню вал после.

- В таком случае, сказала графиня, бросив на сына взгляд полный недоумения: - я убедительно прошу вас, мистрисс Риккабокка, и вас, синьорина, не стеснять себя моим присутствием. К тому же мне нужно переговорить по секрету с вашим....

- О, нет! Гарлей пусть останется с нами, сказала графиня тем же тоном. - В настоящую минуту я не имею намерения разстроить ваше супружеское счастие, - не знаю, что будет впоследствии. Мое намерение до такой степени невинно, что сын мой будет участником в нем.

Спустя несколько минут три лэди и Леонард находились уже на дороге к соседнему коттеджу.

Виоланта, руководимая, по обыкновению, своею тонкою предусмотрительностию, полагала, что Леопард и Гэлен имели еще очень многое сказать друг другу, и, оставаясь в совершенном неведении, как и сам Леонард, касательно помолвки Гэлен за Гарлея, начинала уже, в романтичном расположении духа, свойственном её возрасту, предсказывать им счастливые и неразлучные дни в будущем. На этом основании она взяла под руку свою мачиху, оставив за собой Гэлен и Леонарда.

- Удивлюсь, право, сказала она, с задумчивым видом: - каким образом мисс Дигби сделалась питомицей лорда л'Эстренджа. Мне кажется, она небогата и не очень высокого происхождения.

- Ах, Виоланта, сказала добродушная Джемима: - я не ожидала от тебя этого... Надеюсь, что ты не завидуешь ей - этой бедняжке?

в памяти и так долго сохраняют всю свою прелесть.

При этих словах длинные ресницы Виоланты опустились на её задумчивые глазки.

- Поэтому-то, продолжала она, после минутного молчания: - поэтому-то я и заключаю, что мисс Дигби небогата и не очень высокого происхождения.

- Теперь я понимаю тебя, Виоланта! воскликнула Джемима - в душе её вдруг пробудилась её собственная ранняя страсть к составлению супружеских партий - теперь я совершенно понимаю тебя. Как Леонард ни умен и известен, а все же он сын Марка Ферфильда, обыкновенного плотника, и, конечно, еслиб мисс Дигби была богата и высокого происхождения, то через это испортилось бы все дело. Я согласна с тобой, душа моя: это прекрасная партия, - право, прекрасная. Я желала бы, чтоб мистрисс Дэль находилась теперь здесь: она удивительно как хорошо умеет устроивать подобные дела.

Между тем Леонард и Гэлен друг подле друга шествовали в арриергарде. Леонард не подал ей руки. С той минуты, как вышли из дому, они не сказали слова друг другу.

другому.

- Скажите, неужели вы ни разу не видели доброго доктора Моргана, который прописывал порошки против душевных страданий, и который так великодушен был к нам, - хотя, прибавила она, покраснев: - хотя в ту пору мы думали о нем совсем иначе?

- Он отнял от меня моего гения-хранителя, сказал Леонард, с сильным душевным волнением: - и еслиб этот гений не возвратился ко мне, что бы было из меня теперь? Впрочем, я давно уже простил ему.... С тех пор я не встречался с ним.

- А где этот ужасный мистер Борлей?

- Бедный, бедный Борлей! И он тоже исчез из круга моей нынешней жизни. Я делал множество осведомлений о нем, и все, что узнал, заключается в том, что он уехал за границу, в качестве корреспондента какого-то журнала. С каким бы удовольствием я встретился бы ним еще раз! Быть может, теперь я помог бы ему, как и он помогал мне.

- Он

Леонард улыбнулся. Сердце его забилось сильнее, когда он снова увидел умный, предостерегающий взгляд Гэлен, и, по невольному чувству, взял её руку, в эту минуту, казалось, оба они находились под влиянием давно минувших детских ощущений.

- Да, он много помог мне своими советами, а еще более, быть может, своими пороками. Для ваших понятий недоступно, Гэлен... извините! я хотел сказать: мисс Дигби.... я совершенно забыл, что уже мы более не дети.... для ваших понятий недоступно, как мною мы, мужчины, а еще более, быть может, мы, писатели, которых главное занятие состоит в том, чтобы распутывать паутину человеческих деяний, бываем обязаны нашим собственным прошедшим заблуждениям, - и еслиб мы ничего не извлекали из заблуждений других людей, мы навсегда остались бы скучными, непонятными себе и другим. Мы должны узнать, где дороги нашей жизни разветвляются и куда ведут эти ветви, прежде чем решимся поставить на них поверстные столбы; а что такое книги, как не поверстные столбы на пути человеческой жяэни?

- Книги! Кстати: я до сих пор не читала ваших произведений. Лорд л'Эстрендж сказывал мне, что они прославили вас.... А вы все еще не забыли меня - бедную сиротку, которую вы встретили рыдающую на могиле её отца, и которою вы обременили свою молодую жизнь, и без того уже обремененную до нельзя. Пожалуста называйте меня по прежнему: Гэлен; для меня вы всегда должны быть.... братом! Лорд л'Эстрендж сам сказал мне это, когда объявил, что я увижусь с вами.... Он так великодушен, так благороден. Брат! неожиданно воскликнула Гэлен, протягивая руку Леонарду с пленительным, но вместе с тем и торжественным взором: - мы никогда вполне не употребим во зло его благодеяний, мы должны оба всеми силами стараться быть признательными! Не правду ли я говорю? отвечайте мне.

Леонард с трудом преодолевал сменяющия одно другое и непонятные ему чувства, волновавшия его душу. Тронутый до слез последними словами Гэлен, испытывая трепет, сообщаемый ему рукою, которую держал он, с безотчетным страхом, с каким-то сознанием, что б этих словах заключалось совсем другое значение, чувствовал, что надежда на счастие навсегда покидала его. А это слово "брат", некогда столь драгоценное для него, - почему от самых звуков его веяло каким-то холодом? Почему он сам не отвечает на него пленительным словом "сестра"?

"Она не доступна для меня теперь, и навсегда!" - подумал он, с печальным видом, и когда он снова заговорил, его голос дрожал, звук его переменялся. Намек на возобновление дружбы только удалял его от Гэлен. Он не сделал прямого ответа на этот намек. В эту минуту мистрисс Риккабокка оглянулась к ним и, указав на коттедж, который открылся их взору, с своими живописными шпицами, вскричала:

- Неужели это ваш дом, Леонард? Милее, прекраснее этого я ничего не видала!

- Разве вы не помните этого коттэджа? сказал Леонард, обращаясь к Гэлен, и сказал голосом, в котором слышался грустный упрек: - разве вы не помните места, где я виделся с вами в последний раз? Я долго колебался, сохранить его в прежнем виде или нет, и наконец сказал себе: "Нет! воспоминание об этом месте никогда не заменится, если стану окружать его красотами, какие только могут создать изящный вкус и искусство: чем дороже воспоминание, тем натуральнее будет итти к нему все прекрасное". Быть может, это для вас немного, быть может, это понятно только для нас, поэтов!

- Напротив, я очень хорошо понимаю, сказала Гэлен, бросая разсеянный взгляд на коттэдж.

- Он совсем переменился. Я так часто рисовала его в моем воображении, - не в этом виде - иногда, никогда; все же и любила его: он служил для меня предметом самых отрадных воспоминаний. Этот коттэдж да еще наша тесная квартирка и дерево, на дворе плотника....