Приключения парижанина в Океании.
ЧАСТЬ 1.
ГЛАВА II

ГЛАВА II
Строгий арест. -- Моряк, который не согласен иметь кормилицу. -- Замыслы бандита. -- Страшные угрозы. -- Почему бандит не выбросил обоих пассажиров за борт. -- Два океанских пути из Макао в Сидней. -- На всех парах. -- Рискованный маневр. -- Неминуемая авария. -- Прощайте, хорошие дни. -- На коралловой отмели. -- Агония погибшего судна. -- Капитан, который оставляет свой корабль первым. -- Что произошло в трюме "Лао-цзы". -- Побег эмигрантов.

Фрике был прав, а Пьер ошибался.

Они лежали связанные по рукам и ногам не в трюме, а в своей каюте. Сильное наркотическое средство сделало свое дело: оно ослабило мускулы моряков, иначе вряд ли веревки смогли удержать их.

С хладнокровием человека, бывавшего и не в таких переделках, Фрике попробовал разорвать веревки и, убедившись в их крепости, прервал молчание:

-- Пьер, все это произошло по моей вине, я должен был учесть твои подозрения.

-- Разве можно было что-нибудь сделать?

-- Конечно.

-- Как?

-- Очень просто. Я схватил бы за шиворот капитана, ты - второго бандита, его помощника. Мы спрятали бы их в надежном месте, и поверь мне: тот сброд, который составляет экипаж парохода, не выразил бы ни малейшего протеста, если бы мы приняли на себя командование "Лао-цзы".

-- Да, мой друг, нам нужно было поступить так, хотя эти проклятые янки даже во сне держатся за рукоятку револьвера. Но хуже всего то, что мы отвечаем за бедных работников. О, если бы речь шла только о нас...

-- Да, это главное несчастье, -- грустно согласился Фрике.

-- Но что нужно этому бандиту? -- яростно воскликнул Пьер. -- Почему этот мерзкий пингвин связал нас и бросил сюда? Неужели из-за того, что я вчера интересовался компасом? О, если бы я мог предположить это, то набрал бы полный рот морской воды и держал ее до самой Суматры.

-- Успокойся, мой друг, -- сказал Фрике, -- ты ни в чем не виноват. Я догадываюсь, к чему ведется игра нашего бандита. Американец, очевидно, и не собирался доставлять нас по назначению. С того самого дня, как начался прием работников на палубу парохода, он уже задумал отнять у нас и перепродать бедных кули. Чуть раньше чуть позже - его жестокость должна была проявиться. Ты, может быть, только ускорил, но не вызвал ее. И вот что приходит мне в голову. Не связан ли со всем этим шоколадный дворянчик Бартоломео ди Монте? Ты припоминаешь его последнюю угрозу?

-- Как же, очень хорошо помню эту обезьяну с безобразной улыбкой, когда он что-то прокричал нам вслед. Если мне придется снова побывать в Макао, то вряд ли он будет еще когда-нибудь улыбаться.

-- Кроме того, -- прибавил, ворочаясь, Фрике, -- положение наше не самое удобное: у меня болят все кости.

-- Бедный мальчик, -- с состраданием взглянул на товарища Пьер, -- сразу видно, что ты первый раз в такой передряге. В молодости мне часто приходилось иметь дело с пеньковыми шнурочками. Терпи и утешайся тем, что бандиты нас не разлучили.

В это время брезент, закрывавший трап, приподнялся, и в каюту проник свет. Через минуту по трапу спустился молодой китаец с огромной дымящейся чашкой рисовой похлебки, в которой плавали ломтики сомнительного мяса.

-- Ба! -- вскричал Фрике. -- Нам выпала манна небесная.

-- Молчать! -- вдруг раздался грубый голос в каюте.

Поваренок, дрожа, поставил миску, набрал полную ложку похлебки и поднес ее к заросшей физиономии Пьера.

-- Проклятие, -- вскричал тот, -- долговязый бандит хочет дать мне кормилицу! Мне, Пьеру де Галю, старому боцману фрегата "Молния" и патентованному первому рулевому! Никогда!

Китаец, встретив такой энергичный отпор, поднес ложку ко рту Фрике. Тот, превозмогая отвращение, сделал несколько глотков.

Увидев это, бретонец смирился и позволил себя накормить.

-- Так и быть, -- покорно шептал бедняга, протягивая губы вперед, когда мальчишка подносил к нему ложку с похлебкой.

Когда окончился скудный завтрак и китаец унес свою миску, Пьер де Галь подозвал часового и обратился к нему с речью на каком-то птичьем языке, который должен был считаться английским.

-- Хотя вы и порядочный мошенник, -- начал он, -- но все-таки моряк, а значит, должны знать, что моряку после еды нужна порция табака за щеку.

Американец выслушал и безмолвно отошел в угол.

-- Животное! -- выругался Пьер де Галь. -- Хорошо, мне не придется завязывать узелок на память для того, чтобы рано или поздно заставить тебя плясать под мою дудку.

Поваренок поставил миску, набрал полную ложку похлебки и поднес ее к заросшей физиономии Пьера.

Пятнадцать смертельно томительных дней прошли, не принеся ни малейшего облегчения в судьбе заключенных. Единственным утешением для Пьера был сюрприз, сделанный маленьким китайцем: он незаметно сунул моряку пакет с табаком.

-- Бедный юнга, -- говорил Пьер, -- невесело твое житье на этом проклятом пароходе, судя по синякам, которые украшают твою рожицу. И, несмотря на это, ты все-таки остался добрым малым.

Моряк схватил зубами драгоценный пакет и после нескольких минут нечеловеческих усилий раскрыл его и заложил за щеку гигантскую порцию табаку.

-- О блаженство! -- шептал он, захлебываясь от восторга. -- Ведь это бархат! Бедный Франсуа, как жаль, что ты не понимаешь в нем вкуса!

-- Да, старина, я не нахожу в этом удовольствия, но я отдал бы день жизни за несколько глотков чистого воздуха. Без этого моя голова расколется на части.

-- Не отчаивайся, чем-нибудь все это да кончится.

Прошло еще два дня, и Пьер де Галь стал серьезно беспокоиться о здоровье друга. Наконец на третий день в их каюту вошел капитан.

-- Я полагаю, -- начал он без всякого предисловия, -- что вам здесь довольно скучно.

-- Нет, ничего, -- ответил иронически Пьер, -- а вам?

-- Дело идет о вашем освобождении. Я не буду тратить слов, ибо вы знаете, что время - деньги.

 Что нужно от нас? -- спросил Пьер.

-- Вот что, -- ответил американец, больше обращаясь к Фрике, -- вы должны продать мне китайцев. Они мне нужны. Акт перепродажи будет составлен на французском и английском языках. Вы его подпишете...

Пьер де Галь и Фрике застыли, потрясенные этим бесстыдным предложением.

-- К сожалению, -- продолжал бандит, -- состояние моих финансов не позволяет предложить вам высокую цену, но все-таки вы получите пятьсот долларов, то есть две тысячи франков. Конечно, эта цифра гораздо меньше той, которую вы заплатили, но что делать... Я вас высажу на австралийский берег, недалеко от Сиднея, и вы, если захотите, найдете себе выгодное занятие в английских колониях.

-- Значит, мы идем не на Суматру, а в Австралию? -- вскричал Фрике, видя, что его опасения оправдались.

-- Да, -- невозмутимо вымолвил капитан.

-- А если я не подпишу акта? -- спросил Фрике, едва сдерживая крик негодования.

-- Тогда, к сожалению, я вынужден буду продержать вас здесь без пищи и воды до тех пор, пока голод и жажда не дадут вам лучший совет.

-- Вы самый последний из плугов! -- воскликнул в бешенстве Фрике.

-- О, как французы болтливы! Поймите, это лишние слова, а время все-таки деньги. Скажите ваш окончательный ответ.

-- Если бы не веревки, я задушил бы вас - вот мой ответ, -- сказал Фрике и отвернулся.

-- Как вы вспыльчивы, молодой человек. Я мог бы преспокойно послать вас путешествовать на дно океана, но это не скрепит акта перепродажи, и потому я подожду. До свидания, через два дня хорошего поста мы опять поговорим.

Американец насмешливо поклонился и вышел.

-- И это моряк, капитан! -- с негодованием сказал Пьер, молчавший до сих пор. -- Позор, позор для всего американского торгового флота!

-- Знаешь, старина, дела наши улучшаются!

-- Как? -- вскричал изумленный Пьер. -- Разве тебе приятно умереть с голоду?

-- Пьер, милый мой, ты, старый боцман, бравый моряк - и не можешь догадаться, что бандит находится в невыгодном положении? Он не может нас выбросить за борт, ведь для входа в порт ему нужны документы, дубликаты тех, которые остались у португальских властей, с моей подлинной подписью о перепродаже работников. Если у него не будет этого документа, то, как только станет известно, что "Лао-цзы" не прибыл на Суматру, его сейчас же арестуют.

-- Понимаю. Значит, этому кашалоту туго придется.

-- Разумеется, иначе мы давно бы пошли на завтрак акулам.

-- Тсс! -- вдруг произнес Пьер, прислушиваясь. -- Мы, кажется, пошли под парами.

Это обстоятельство, казалось бы незначительное, произвело большое впечатление на друзей.

"Лао-цзы", подняв все паруса, взял обычный курс из Макао в Сидней. Этот путь, которым идут все суда, ведет сначала к Лусону, одному из самых больших Филиппинских островов, затем проходит по проливу, который отделяет Лусон от Минданао, входит в океан, пересекает экватор на меридиане Анахоретовых островов и, описав отлогую кривую, кончается у Сиднейской бухты. Таким образом, весь путь похож на гигантскую букву S, где Макао - верхняя точка, Сидней - нижняя, а середина кривой приходится как раз на экватор.

Первую половину пути "Лао-цзы" прошел блестяще. Попутный муссон гнал его со скоростью девять и даже десять узлов. Скоро пароход достиг экватора и вдруг попал в полосу безветрия. Капитан, боясь надолго заштилеть в этих широтах, тотчас велел развести пары. Но для того, чтобы сократить путь, топливо и припасы, он решил не описывать вторую половину кривой, а идти по прямой линии. Его новый маршрут шел через острова Адмиралтейства, пролив Дампир и архипелаг Луизианы.

Этот путь был настолько рискованный, что ни один моряк никогда не избрал бы его. Но американец, как азартный игрок, шел ва-банк и не принимал во внимание водный лабиринт коралловых рифов, которого так страшатся моряки. Он приказал только для успокоения кидать лот [Прибор для измерения глубины моря] с обоих бортов, хорошо понимая, что это не спасет "Лао-цзы", если встретятся рифы.

Такое легкомыслие не могло обойтись без последствий. На выходе из пролива Дампир американец направил пароход на мыс главного острова из группы Луизиадских, и вдруг судно получило страшный подводный удар. Крик ужаса вырвался у сотни несчастных китайцев, запертых на нижней палубе, когда широкая струя воды ринулась в пробоину.

заделали, и капитан скомандовал "вперед".

Увы! "Лао-цзы" остался на месте: машина не работала. Очевидно, в результате толчка ее сложный механизм оказался испорчен.

Тем временем начал дуть ветерок. Капитан решил воспользоваться этим и поставил паруса. "Лао-цзы" потихоньку двинулся вперед.

Ветер постепенно крепчал, поднялись волны. На "Лао-цзы", как будто в насмешку над опасностью, были подняты все паруса.

Так прошла ночь. Наутро послышался зловещий шум прибоя.

 Право на борт! -- бешено заорал капитан.

Но было поздно. "Лао-цзы" на полном ходу выскочил на самую середину коралловой отмели. Раздался страшный треск; пароход застонал, раза два покачнулся и плотно уселся на рифах. Судно спело свою последнюю песню.

Капитан, увидев это и не желая предпринимать бесполезных попыток сняться с мели, распорядился спустить на воду лучшую шлюпку. Взяв с собой белых членов экипажа, вооруженных с головы до ног, деньги, припасы и воду, он горестно махнул рукой и оставил погибавший пароход.

Понимая, что "Лао-цзы" продержится недолго, что вскоре он лопнет по швам и волны разнесут его в щепки, негодяй ни на минуту не задумался о судьбе несчастных эмигрантов, заботясь только о своей шкуре.

Малайцы, бенгальцы, индусы, составлявшие половину команды парохода, обезумели от ужаса при виде капитана, удалявшегося на шлюпке с белыми матросами, и метались с воплями по палубе, суетясь около оставшихся лодок.

Но янки были не так глупы, чтобы позволить отнять у себя шлюпку.

Поспешность, с которой белые оставили погибающее судно, объяснялась очень просто: невольники, по распоряжению капитана запертые в душном помещении и обреченные на смерть, были бы ужасны, если бы освободились и по заслугам отплатили своим мучителям. Капитану были известны результаты нескольких возмущений эмигрантов, доведенных до отчаяния. Они становились у решетки, закрывавшей люк, упираясь в нее спинами, и через несколько часов нечеловеческих усилий, беспрерывно толкая ее, пробивали брешь и разбегались по судну, не щадя никого.

Какое дело было бандиту до жизни двухсот человек? Он застраховал свой живой груз, так же как и пароход.

бездна отверстия появились изможденные, изнуренные, полузадохнувшиеся существа с безумными, блуждающими глазами.

пятьдесят, увидев, что шлюпка капитана уже отплыла, а другие еще не готовы к спуску, бросились в море, вплавь догоняя американца.

Но янки были не так глупы, чтобы позволить отнять у себя шлюпку. Они встретили китайцев градом пуль, сабельных ударов, за несколько минут успокоив навеки человек двадцать. Остальные, увидев бесполезность попытки, поплыли обратно на корабль, а шлюпка с бандитами быстро скрылась из виду.

Когда пловцы вернулись на "Лао-цзы", палуба была усеяна трупами индусов и малайцев, на которых пленники выместили свою злобу.

А Фрике и Пьер, связанные, по-прежнему лежали на старом месте. В минуту крушения капитан позабыл о них.