Приключения парижанина в Океании.
ЧАСТЬ 2.
ГЛАВА XIV

ГЛАВА XIV
Сипаи магараджи. -- Вред от излишнего угнетения. -- Отказ брамина есть свинину, и что из сего последовало. -- Не пришла ли пора для мести? -- Изумление батальона сипаев при виде Фрике и его странной свиты. -- Фрике получает пшеничный круглый хлебец и цветок синего лотоса. -- Уличная война. -- Новая аватара бога Вишну. -- Месть Иривальти. -- Фрике, сделавшись сначала индусским божеством, становится магараджей Борнео.

Несмотря на то что магараджа полностью поддался влиянию Боскарена, он смутно чувствовал, что его окружает нездоровая атмосфера измены. Как ни старался самозваный хаджи Гассан уверениями в преданности усыпить подозрительность полудикого монарха, тот никак не хотел успокоиться, хотя и не предполагал, что именно Гассан мечтает завладеть его троном.

Не сказав ни слова приближенным, он выписал из Индии батальон сипаев, человек пятьсот. Солдаты были как на подбор, молодец к молодцу и великолепно обучены военной службе. Они принадлежали к племени гуркасов - единственному из всех племен Индии, сохранившему верность английскому правительству во время страшного восстания 1857 года.

Это обстоятельство показалось магарадже лучшей порукой в преданности наемных телохранителей. Желая завоевать их любовь, он окружил сипаев вниманием и заботой. За неслыханную цену он выписал для них самое лучшее заграничное оружие, великолепно обмундировал и положил невероятно высокое жалованье.

Сипаям все это очень понравилось, и на первых порах они серьезно привязались к монарху, осыпавшему их такими милостями. Так продолжалось некоторое время, к величайшему неудовольствию малайцев, которые стали завидовать чужеземцам. На беду, магараджа не умел справляться со своими деспотическими замашками и скоро стал допускать распущенность в отношении своих "гвардейцев". Однажды, будучи пьян, он вздумал заставить одного из сидевших за столом сипайских офицеров съесть кусок говядины.

Индусы - народ очень умеренный и трезвый; кроме того, они очень религиозны, а религия запрещает им есть говядину. Если бы офицер исполнил требование деспота, он навсегда погиб бы в глазах подчиненных. Поэтому джамадар [Младший офицер-туземец у сипаев. -- Прим. ред.] Иривальти, будучи уважаемым брамином, решительно отказался осквернить себя. Магараджа настаивал. Ничто не помогало. Тогда, не помня себя от бешенства, правитель имел неосторожность ударить офицера. Малайцы пришли в неописуемый восторг от этой дикой расправы. Безрассудный тиран сразу же спохватился, но было уже поздно. А тут еще Боскарен шепнул ему предательский совет разжаловать джамадара, посадить его в тюрьму и наказать палками.

Совет пришелся по вкусу грубому тирану, потому что вполне совпадал с его свирепыми наклонностями. У него, впрочем, хватило благоразумия приказать, чтобы наказание было совершено не публично, а в строгой тайне. Боскарен извлек из этой истории громадную пользу для себя. Он позволил подвергнуть почтенного джамадара позорному наказанию, а потом дал наказанному и разжалованному офицеру возможность бежать из тюрьмы, тайно принял его в своем доме, перевязал ему раны и взял под свое покровительство.

Во время болезни брамин обдумывал способы мести. Боскарен навещал его каждый день. Однажды, когда раны индуса зажили, он взял руку Боскарена и поцеловал.

-- Повелитель мой, -- сказал он, -- не пришла ли пора для мести?

-- Нет, еще рано...

-- Я не могу ждать... я задыхаюсь от бешенства.

-- Терпи!

-- Но сколько же? Я не белый, я индус, кровь во мне так и кипит.

-- Как же быть? Что ты думаешь делать?

-- Я пошлю своим братьям синий цветок лотоса, посвященный богиням мести, чтобы он, переходя из рук в руки, возвестил каждому, что час возмездия пробил. Я пошлю всем индусам острова круглые пшеничные хлебы - чапати, -- и, увидав их, все братья соберутся вокруг меня.

-- Хорошо, Иривальти, хотя у меня кровь не такая горячая, как у тебя и у твоих соплеменников, хоть я только пришелец в здешних полуденных странах, но ваше дело - мое дело... Ты увидишь, что белый человек сумеет постоять за себя в бою.

-- Повелитель, ты говоришь, как правоверный. Когда ты будешь готов?

-- Недели через две. Да что ты торопишься? Ты еще и ходить не в силах...

-- Несчастный! Что ты делаешь?..

Фанатик пожал плечами, вынул из раны кинжал и возвратил Боскарену, говоря:

-- Это ничего не значит, повелитель. Прежде чем сделаться брамином, я много раз обошел Индию простым факиром и нередко подвешивал себя за крючок, воткнутый в тело. Взгляни: все тело мое покрыто рубцами. Почти все они - следы добровольных ран. Эти раны я наносил себе для того, чтобы заработать несколько рупий, или для того, чтобы меня считали святым.

-- Хорошо. Довольно. Я никогда не сомневался в твоей твердости. Оденься поскорее в одежду факира. Повидайся со своими сипаями. Расскажи им, какой позор ты перенес. Вдохни в них такую же ненависть к тирану, какая кипит в твоем сердце... Прощай. Иривальти. Будь осторожен.

Подготовив все таким образом, с такою дьявольской ловкостью склонив на свою сторону сипаев, которые одни могли предоставить магарадже серьезную защиту, Боскарен не сомневался больше в успехе. Услыхав о волнении на улицах города, он, не подозревая истинной причины, был полностью уверен, что оно организовано собственными его слугами.

Таким было положение дел, когда Фрике неожиданно наткнулся на сипаев, смотревших на него с изумлением и восторгом. Им было странно видеть европейца, спокойно идущего по городу в сопровождении ручных тигра и обезьяны. Сипаи не удивлялись, что факиры обладают секретом зачаровывать змей и тигров: Брама велик, и милость его к верным своим служителям бесконечна. Но чтобы белый человек мог так безмятежно идти рядом с укрощенными обитателями лесных дебрей, этого не в состоянии были постичь заурядные буддисты. Да перед таким чудом стали бы, пожалуй, в тупик даже мудрецы, знакомые с книгой Вед и искусные в толковании Законов Ману.

Гуркасы магараджи с наслаждением глядели на эти два орудия убийства - на обезьяну и на тигра, готовых броситься в бой по первому знаку своего хозяина. Но вот к французу подошел юный индус лет двенадцати, держа в одной руке синий цветок лотоса, а в другой - круглый пшеничный хлеб, и подал оба эти символа чужеземцу. Тогда индусы сразу почувствовали к французу большую симпатию.

Фрике до смерти хотелось есть. С наслаждением понюхав цветок, он жадно поглядел на хлеб. Цветок он вдел в петлицу, а хлеб совсем было собрался есть, невзирая на присутствие многочисленной публики, как вдруг из рядов батальона вышел командир, высокий, стройный, мускулистый мужчина, вложил в ножны саблю и, протянув руки, приблизился к Фрике, взглядом и жестом умоляя возвратить ему обе вещи.

Фрике удивился, но, разумеется, исполнил желание командира сипаев, заметив при этом:

-- Извольте, если вам так хочется. Очень рад доставить вам удовольствие. Я в восторге от приема, который вы мне оказали. Там, у ворот, меня хотели алебардой... или чем-то в этом роде... Конечно, то были не вы, а желтолицые малайцы. Ну, да и им хорошо от меня досталось. Будут помнить... А здесь мне подносят хлеб и цветы. Приятный символ. Очень приятный. Жаль, что это только символ, а мне очень хочется есть. Страсть как хочется... Ну, что-нибудь дадут потом. Небось и ты проголодался. Дедушка, а? И ты, Мео?

Тем временем цветок лотоса и хлеб быстро переходили из рук в руки. Когда последний солдат дотронулся до таинственных знаков, офицер скомандовал по-английски: "На плечо!.. Справа, слева заходи!" - и Фрике вместе со свитою окружила двойная шеренга солдат. Забил барабан, зазвенела туземная труба, и странный кортеж тихо двинулся по улице.

-- Прощай, Иривальти. Будь осторожен.

Дедушка и Мео шли довольно спокойно, несмотря на воинственный шум вокруг них. Дедушка тяжело выступал своей вихляющей походкой, изумленно поглядывая по сторонам и по временам громко фукая то на барабан, то на трубу. Фрике всякий раз успокаивал его взглядом. Мео вел себя, на удивление, лучше. Размахивая хвостом и поводя Ушами в такт мерному военному шагу солдат, он шел как ни в чем не бывало.

Все шло как нельзя лучше, и Фрике радовался благоприятному повороту дела, как вдруг обстоятельства переменились. Отряд проходил малайским кварталом, направляясь к дворцу.

Парижанин, не зная, что лотос и хлеб означали близкое восстание, думал, в простоте души, что его ведут в полковые казармы. Все его мысли сводились лишь к тому, чтобы отведать хотя бы солдатского пайка. Сипаи приняли его с почетом, и это его нисколько не удивляло. "Быть может, они догадались, что я путешественник, -- думал он, -- много видел и могу кое-что порассказать". Ему не пришло в голову, что здесь кроется недоразумение, некая ошибка.

В малайском квартале сипаев встретили резкими криками, начали кидать в них чем попало. Командир велел сомкнуть ряды и приготовить оружие.

-- Вот тебе раз! -- пробормотал Фрике. -- Видно, военных здесь не очень любят. Однако это уже не похоже на шутку. Сначала кидали кочерыжками, а теперь в нас летят булыжники. А терпеливы эти индусы, хотя по их лицам видно, что они далеко не трусы.

Раздался выстрел. Один сипай упадал. В рядах прокатился звук взводимых курков. Два индуса взяли раненого товарища на руки и унесли в середину отряда. Фрике подбежал, схватил его ружье и крикнул:

-- Я на его место. Будем друг за друга стоять!

На улице поднялась беспорядочная стрельба. Обыватели, пользуясь случаем сорвать злобу на ненавистных наемниках, разряжали как попало свои допотопные кремневые ружья. Фитильные ружья чихали и сыпали на сипаев смехотворные пули, безвредные, как горох.

В общей сложности получилось много шуму и очень мало толку. Но вот командир подал знак. Раздался дружный залп из английских карабинов, улицу заволокло густым дымом. Стены домов дрожали, и гул далеко прокатывался вдоль каналов. Лодки останавливались, поворачивали назад, и малайцы с обычной храбростью спасались бегством. Слышны были отчаянные крики. Ответный залп сипаев, видимо, привел нападавших в замешательство.

Из рядов индусов выходил каждый третий, бросался в какой-нибудь дом и через минуту выходил оттуда, смеясь дьявольским смехом. Из домов вырывались клубы дыма. Крики усиливались. Жители, задыхаясь, пытались выбежать из горящих домов. Тщетно. Индусы в упор расстреливали всех, не считаясь с полом и возрастом. Деревянные дома горели, как бумага. Вся длинная улица была охвачена пламенем. Сипаи быстро продвигались вперед, оставляя за собою огненное море. Горнисты трубили изо всех сил. Трещали барабаны.

По толпе сипаев прокатился гул восторга.

Европеец, повелевающий зверями, юноша с чуть пробившимся пушком над верхней губой, вырос в их глазах: ведь он не только укротил зверей, он полностью подчинил их своей воле, и самый свирепый из них служил ему, как раб, повинуясь взгляду.

Хотя Фрике и не понимал слов, но был польщен знаками почтения, которое ему оказывали. В его голове успел зародиться план, как с помощью сипаев отыскать друзей и Мэдж.

Тем временем трусливый магараджа дрожал всем телом и умолял тех из приближенных, на чью верность он мог еще рассчитывать, защитить его от мятежников. Шум, внезапно раздавшийся возле самого дворца, окончательно привел в ужас тирана, десять лет угнетавшего несчастных малайцев.

Но приближенные раджи и сами растерялись. Хладнокровие сохранил только первый министр. Он собрал малайскую гвардию, расставил часовых, раздал оружие и боевые патроны. Но, взглянув в окно, он увидел сипаев, которые быстро приближались к дворцу, стреляя в народ. В его голове промелькнуло подозрение.

-- Беги, государь!.. Измена!.. Спасайся скорее!..

-- Ты лжешь, собака! -- кричал тиран, скрежеща зубами, и выстрелом из пистолета убил верного министра.

-- Гассан!.. Где Гассан?.. Позовите Гассана!..

-- Он скоро придет, -- прорычал ему в ответ человек в изодранной, окровавленной одежде.

Внезапное появление этого человека привело гнусного тирана в ужас, заставив его вскрикнуть коснеющим языком:

-- Иривальти!.. Пощади!..

Иривальти подскочил к магарадже, схватил его за бороду и ударом ятагана снес голову с плеч.

-- Ко мне, друзья, ко мне! -- кричал неумолимый палач. -- Тиран Убит! Да здравствует магараджа Гассан!

Но брамин поторопился торжествовать победу. Малайцы, бывшие во дворце, несмотря на охвативший их ужас, отлично понимали, к каким последствиям привело бы воцарение мнимого араба. Они не вступали в заговор. Им ничего не было обещано. Они чувствовали, что их счастливые дни прошли. В них заговорил инстинкт самосохранения.

-- Ко мне, друзья, ко мне! -- кричал неумолимый палач.

что бунт вызвало исключительно появление Фрике. Малайцы бросились на Иривальти и убили его.

После отчаянного сопротивления индусам удалось занять дворец. Они с дикими криками разбежались по бесчисленным залам и коридорам. Фрике дрался отчаянно, бросив ружье, рубил саблей налево и направо. Он первый ворвался в тронный зал, за ним - Дедушка, размахивавший своей страшной дубиной, за Дедушкой - Мео, терзавший малайцев страшными лапами.

Умирающий Иривальти заметил молодого человека с лепестком синего лотоса в петлице. При виде свиты молодого человека он почувствовал то же, что и остальные.

Брамин с усилием поднял над головой руки, громко воскликнул:

 Ты будешь магараджей!

За несколько минут индусы перебили всех малайцев до единого. Командир батальона, расталкивая ногою трупы, подошел к Фрике и на английском языке сообщил ему предсказание умирающего брамина.

Парижанин, с грехом пополам понимая английский язык, слушал и не верил своим ушам. Но почтение, с которым к нему относились, не позволило более сомневаться: его провозглашают магараджей Борнео!