Два врага

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Два врага (старая орфография)

Они, действительно, страшно враждовали между собою. При встречах они бросали друг на друга кровожадные взоры. Будь они не людьми, а зверями, они давно бы вцепились друг в друга. Но они были людьми, а людская злоба только кипит в груди и сверкает в очах. Это делает ее еще более ужасною.

Но сегодня, при встрече в Цапарчевом кабаке, они в первый раз схватились и дошли чуть не до ножей.

- Вот я выпущу из тебя кровь, из проклятого! - грозился взбешенный Ламбо, лесной сторож, человек жестокий и с очень темным прошлым.

- Разобью твою змеиную башку! - рычал в ответ ему Перван Лазаров.

Ламбо заскрежетал зубами, зверски посмотрел на своего противника и вышел. Больше его и не видали: он ушел в горы.

Много болтали в деревне об этой смертельной вражде. Одни говорили, что причиною её была любовь: Ламбо любил Найду Гечову, но Перван отбил ее у него и взял себе в жены... Другие думали, что причина должна была быть другая. Третьи просто жалели Первана.

- Перван молодец из молодцов, что говорить, а все-таки напрасно он поссорился с Ламбо. Ламбо - македонец; его лучше не трогать - укусит.

И это было похоже на правду. Скоро в деревне узнали, что Ламбо бродит в горах с разбойничьею шайкою и ищет случая убить Первана. Два раза он даже стрелял в него из засады на Банковском шоссе. Но Перван и сам не ударил лицом в грязь. Он собрал дружину и после долгого преследования загнал шайку в тесное ущелье неподалеку от Хвойны. Произошло сражение, результаты которого были следующие: двое из разбойников ускользнули, а трое попали в плен. В числе последних был и Ламбо, раненый в плечо. Девять месяцев просидел он в Пловдивской тюрьме, в ожидании суда. Прокурор называл это "предварительным заключением". Но когда обвинительный акт был готов, и дело дошло до суда, Ламбо в тюрьме не оказалось. Вместе с своим товарищем по заключению он прорыл подкоп под тюремною стеною, выбрался ночью через него к реке и исчез безследно.

Положение Первана стало с тех пор очень тяжело. Везде он должен был ожидать выстрела из засады. Мстительная физиономия разбойника мерещилась ему на всяком шагу, выглядывала из-за каждого куста в поле.

Прошел год, другой, но, славу Богу, ничего с Перваном за это время не случилось. Да и Ламбо как в воду канул. Только в 1885 году прошел как-то по деревне темный слух, что Ламбо живет в Сербии и даже председательствует там на каком-то "македонском" митинге. А некоторое время спустя стало известно, что Ламбо пал где-то в горах под турецкими пулями, во время преследования и уничтожения повстанского отряда Токмачева.

Деревенский мудрец, дед Таско, задумался, когда ему сообщили об этом, и потом сказал:

- Ну что же, царство ему небесное... Что искал он, то и нашел... Говорил я вам, ребята, что кровь не вода, - всегда скажется.

Перван мог теперь успокоиться.

В том же году король Милан объявил нам братоубийственную войну.

Все помнят еще это время. Быстро наступал неприятель к Софии, но еще быстрее отступал он потом назад. Чудо следовало за чудом. Весь мир был охвачен удивлением, когда услышал под Сливницею железное ура болгарского солдата; когда увидел, как дралось и побеждало наше молодое, неопытное войско, без хлеба, без патронов, без резервов сзади, без полководца впереди.

14-го ноября передовая колонна победоносной болгарской армии, с развернутыми знаменами и под аккомпанимент народного гимна "Шуми Марица", перешла сербскую границу и построилась в боевой порядок в двух километрах от Лирота.

"Кел-Таша" и с "Черна Чука" засыпали гранатами наши войска, эскадрон ротмистра. И очутился где-то в стороне от Лирота. Канонада почти прекратилась, но шальные бомбы еще летали от времени до времени. Две из таких последних бомб упали как раз переде эскадроном. Одна из них разорвалась, и облако дыма закрыло на мгновенье всадников. Испуганные лошади бросились в сторону, и эскадрон поспешил укрыться от неприятельского огня в ближайшей рытвине. Ротмистр приказал осмотреться: все ли целы?

Солдаты осмотрелись: одного не доставало.

- Кого?

- Первана Лазарова, ефрейтора.

Красивое лицо офицера нахмурилось.

- Убило его гранатою, ваше благородие, - доложил один из солдат, - я видел, как он упал с коня.

В этот же момент к эскадрону подскакал разгоряченный конь без всадника, с свернутым на сторону седлом. Тяжело дыша и испуганно поводя окровавленным ухом, он остановился перед эскадроном.

- Король! - закричали солдаты.

Это был конь Первана - Не могло быть более сомнения, что несчастный ефрейтор убит.

Пушечные выстрелы, между тем, прекратились.

- Поищите его и, если найдете, снесите на перевязочный пункт, - приказал ротмистр, обращаясь к двум из своих солдат. Сказал он это больше для очистки совести, так как не сомневался, что ефрейтора нет более в живых.

Эскадрон двинулся в путь и скоро потерялся в вечерних сумерках.

Минутою позже никто из товарищей убитого ефрейтора не думал более о Перване. О Перване забыли, потому что его не было на лицо.

Так бывает всегда на войне.

А Перван лежал там, где упал с коня. Никто, не искал его... Вероятно, посланные за ним солдаты потеряли направление... А между тем, граната его не тронула. Взрыв только сбросил его с коня. Падая, он ударился головою о землю и потерял сознание...

Между тем, наступала тихая звездная ночь. Месяц поднялся над Руйскими горами и облил поле битвы своими бледными лучами. Там и сям по склонам гор и на равнине между ними заблистали лагерные огни обоих неприятелей. А на поле битвы, в окрестных виноградниках и на холмах валялись окровавленные трупы сотен человеческих существ, - вчера еще братьев, а сегодня - кровожадных, озверевших врагов. Рядом лежат они, убитые и истерзанные, на холодной земле, под холодным пологом ночи, не зная даже, зачем их пригнали сюда на убой и кому была нужна их смерть. О них уже забыли, никто о них не думает, и менее всего те, которые привели их сюда, на это пиршество смерти.

А Перван все лежал без движения. Слабое мозговое сотрясение бросило его в состояние полусознательного бреда. Ему грезились какие-то страшные картины, какие-то грозные образы, которые давили ему грудь и наполняли ужасом его душу. Между прочим, ему грезилось, что его смертельный враг, Ламбо, стоит над ним с всклокоченною бородою, с налитыми кровью глазами и замахивается на него ножом. Перван хочет отбить нож, но его рука не поднимается; хочет крикнуть, позвать на помощь, но ни малейший звук не вырывается из его уст. А нож все над ним, все грозит вонзиться ему в сердце. Ламбо смотрит на него своими кровавыми глазами и начинает вонзать в него свой нож. Холодная сталь проникает ему в тело и причиняет ему ужасные, невообразимые страдания... А Ламбо стоит над ним и смеется...

Вдруг страшная молния, сопровождаемая громовым ударом, ярко блеснула над Пиротом. Громадный огненный столб озарил своим светом окрестные поля, горы и небо.

То сербы взорвали на воздух свою Пиротскую крепость.

Этот ослепительный свет разбудил Первана. Он открыл глаза. Через несколько секунд все кругом опять потемнело. Перван начал приходить с себя. Первою его мыслью было радостное сознание, что все эти ужасы он видел во сне... Ночной холод оживил его. Он попробовал встать, и это ему удалось без труда. Никакой сильной боли нигде он не чувствовал. Он понял, что не был ранен. Он огляделся вокруг: прямо против него темнели горные склоны, усеянные там и сям огненными точками, - это были огни сербского лагеря. Перван сообразил, что болгарский лагерь должен находиться внизу, и тронулся в путь, стараясь идти на восток. Он шел довольно долго по виноградникам и кустам, ничего не различая в окутывавшем его со всех сторон густом мраке. Через некоторое время он увидел, что забрел не туда, куда надо: вокруг него были какие-то плетни и заборы. Он остановился и начал соображать. Очевидно, он попал в самый Пирот.

- Ну что-же, - сказал он себе, - тем лучше! Ведь Пирот теперь наш...

Однако, он ошибался. В это время Пирот не был ни наш, ни сербский. В самом начале боя в него проник, правда, по следам отступавших сербов один наш отряд, но он не задержался там. К вечеру он очистил город, боясь какой-нибудь засады. Большая часть города оставалась еще в руках сербов.

И на беду Первана он вошел в город как раз с того конца, которым владели еще сербы.

Пусты и темны были пиротския улицы; только собачий лай нарушал царившее в них грозное молчание. Было ясно, что город покинут жителями, или что все, что еще было в нем живого, притаилось в далеких углах. Однако, от времени до времени до слуха Первана доносились звуки ломаемых дверей и разбиваемых окон. Кое-где в окнах показывался - и тотчас же исчезал - трепетный свет свечи...

Перван начал чувствовать некоторое безпокойство. В самом деле, могла ли бы царить здесь такая пустота, если бы Пирот был, действительно, взят?.. Он начал подумывать о том, чтобы вернуться по добру по здорову назад... Вдруг, где-то далеко за городом загремели пушечные выстрелы...

- Это еще что? Ночная атака? - подумал ефрейтор.

В этот же момент вблизи послышались быстрые шаги; кучка солдат с ружьями на плечах показалась на улице. Они говорили между собою по-сербски... У Первана даже во рту пересохло. Его положение было отчаянное... Что было делать? Бежать? - но пули его все равно догонят! Сопротивляться? - очевидно невозможно! Сдаться? - позорно!.. Он быстро прижался к стене и остался неподвижен.

Сербские солдаты шли прямо на него. Увидев человека, прятавшагося в тени, они остановилось.

- Кто тут? - спросил один из них.

- Сливница! - громко и сурово проговорил Перван и затем, не ожидая ответа, крикнул, обернувшись назад:

- Ребята, бегом, вперед!

И с этими словами он смело бросился на сербов, крича им:

- Сдавайтесь!

Несколько ружей упали на землю.

- Вперед! - скомандовал Перван, не давая одуматься одураченным сербам и указывая им улицу перед собою.

Перван, вероятно, припомнил - и повторил - рассказы о дерзких подвигах русских казаков во время русско-турецкой войны.

И, действительно, этот отчаянный маневр, почти всегда удающийся с деморализованным неприятелем, спас его.

Когда захваченные им в плен сербы повернули в указанную им улицу, сам он бросился в другую, противоположную, думая, что она выведет его в поле.

Он ошибся. Эта улица вела, напротив, в город. Когда Перван увидел это, ворочаться было уже поздно. Перван решил идти вперед, куда глаза глядят.

- Что будет, то будет! - пробормотал он про себя.

Результат не заставил себя ждать. При повороте в в одну из улиц, как раз на углу, на котором стоял зажженный фонарь, его настигли два сербских всадника.

- Болгарин! - закричал один из них.

- Ах, чтоб его!.. - выругался другой, и оба бросились за Перваном.

О повторении маневра, удавшагося только что с пехотинцами, нечего было и думать. Единственным спасением было бегство, и Перван бросился бежать. Всадники скакали за ним с обнаженными саблями. Он бежал по какой-то узкой и темной улочке. В одном месте он поскользнулся и упал в какую-то липкую лужу... Он подумал, что это кровь, и мурашки пробежали по его телу... Но это была не кровь, - это было только вино, выпущенное из разбитой бочки... Перван тотчас же вскочил и побежал дальше. Но падение задержало его, и гнавшиеся за ним всадники были теперь у него совсем на шее. Один из них замахнулся саблею и зацепил её концом по плечу Первана. Перван выронил ружье и, отскочив в сторону, успел уклониться от второго удара. Он продолжал бежать, стараясь держаться поближе к стенам домов, где тень и нависшия над улицею широкия стрехи скрывали его от преследователей. Но еще несколько шагов, и улица переходила в широкую площадь, где гибель Первана была неизбежна. К тому же он чувствовал себя изнеможенным от усталости и потери крови. Печальный конец казался при таких условиях неизбежным. Но случайность спасла Первана. Он наткнулся на бегу на какую-то дверь; дверь отворилась; он вбежал через нее и очутился в какой-то лавке, где и упал, полуживой, на пол.

Преследователи этого не заметили и проскакали мимо.

Перван не мог двинуться с места. Потеря крови, усталость и перенесенные волнения обезсилили его до такой степени, что он снова потерял на некоторое время сознание. Но молодость взяла свое. Через короткий промежуток времени сознание к нему вернулось. Где он был? В темноте ничего нельзя было разобрать. Он начал ощупывать рукою окружающие предметы и догадался, что находится в какой-то лавке... Рукав его был весь мокрый от вытекшей из раны крови... Дверь лавки оставалась открытою настежь; из нея в комнату врывалась холодная воздушная струя.

Прошло несколько минут.... Вдруг на пороге показалась высокая человеческая фигура.

Она ввалилась в лавку, хлопнула за собою дверь и заперла ее ключем, проворчала по-сербски какое-то грубое ругательство и бросила что-то тяжелое на пол. Потом она чиркнула спичкою и зажгла стенную лампочку. Свет позволил Первану оглядеться. Он увидел, что, действительно, попал в жалкую мелочную лавчонку и принесенные только что вещи были, вероятно, добыты из такой-же, но разграбленной лавки. Вошедший - по всей вероятности хозяин - стоял спиною, так что Перван не мог сначала видеть его лица. Видно было только, что это здоровый, сильный мужчина. Но вот он повернулся лицом к свету, и Перван с ужасом узнал в нем македонца Ламбо. В тот же миг и Ламбо узнал своего ночного гостя. Свирепая ярость вдруг искривила его лицо.. Итак, слух о его смерти был, значит, ложен!..

- Что, узнал, небось? - проговорил он с налитыми кровью глазами:

- Да, - прошептал ефрейтор.

- Попался, проклятая собака! - прорычал Ламбо, вытаскивая из кармана револьвер.

- Убей меня! - сказал Перван.

Но разбойник не спешил с развязкою. Прежде чем убить врага, он хотел его помучить.

- Небось, не пожалею... Два с половиною года поджидал я тебя... Наконец, дождался... - глухо проговорил македонец.

Перван ничего не отвечал; смертельная слабость охватила все его существо. Все вертелось у него перед глазами, но ни сознание, ни энергия его не покидали.

Македонец, между тем, увидел у Первана висевшую под шинелью часовую цепочку. Машинально, по привычке, он дернул за нее и вытащил часы, которые положил к себе в карман. Это движение опять заставило Первана открыть глаза.

- Ты что же не просишь пощады?... Проси, сказал ведь я тебе, что убью... Давно поклялся не пощадить тебя, проговорил Ламбо, откладывая в сторону револьвер и вытаскивая вместо него нож.

Он сознавал, что смерть неизбежна. И в этот предсмертный миг его мысль перенеслась через Руйския горы, через Витошу, через долину Марицы и Родопы и остановилась в родной Чирвенской долине... Он увидел родной дом, образ дорогой матери, свою Найду, своего маленького Стояна... В миг перенесся он туда мысленно и в миг же вернулся назад, в лавку своего смертельного врага!

Он снова открыл глаза и снова увидел перед собою македонца с ножом в руке. Борода его попрежнему была всклокочена; глаза попрежнему, казалось, горели зловещим огнем.

- Ты был под Сливницею? - внезапно спросил он.

Его глаза заблистали, но не от света лампы, который отражался в них. В них показались слезы!.. Кто может сказать, что вызвало их? Проснулся ли человек? Болгарское ли чувство заговорило в нем? Или ему просто стало стыдно перед этим беззащитным и безстрашным в своей беззащитности врагом?..

- Где ты ранен? - спросил он.

Перван показал ему на свое левое плечо.

- Вставай, пойдем на верх; посмотрю твою рану... Ляжешь спать на моей постели... Гостем моим будешь эту ночь...

Разбойник и герой исчезли в темноте.

А там, за городом трещали и гремели ружейные выстрелы.

Действительно, в эту ночь на нашем левом крыле кипел ожесточенный бой. Болгарския войска с отчаянною смелостью штурмовали сербския укрепления на "Черной Чуке", которые отвечали нам огненным дождем. Два приступа были отбиты, но третий сломил сопротивление сербов, и Черная Чука была взята.

На разсвете бой возобновился и продолжался до тех пор, пока разстроенные окончательно сербы не начали отступать по Нишскому шоссе, оставив победителю и Пирот, и своих убитых.

показывали им постоянные примеры отчаянной храбрости, закалили их дух. А может быть ихний поздний героизм был и плодом отчаяния...

Но болгарский натиск напоминал собою неудержимый могучий поток. Отпущенный при Сливнице, он сорвал удерживавшие плотины у Драгомана и Цариброда и теперь несся по Нишавской долине, все валя и ломая на своем кровавом пути.

Увы, этот натиск оставил за собою глубокую, страшную бездну, которая разделяет теперь один от другого два братские народа.

На следующий день в полдень вступал в покоренный Пирот и ротмистр И. с своим эскадроном. Проезжая по одной узкой улочке, ротмистр увидел неожиданное, поразившее его зрелище. У дверей одной лавчонки стоял Перван Лазаров и делал ему честь. Возле Первана стоял Ламбо.

- А, Перван! Так ты жив, значит! Молодчина! - воскликнул, весело улыбаясь, ротмистр.

- Точно так, ваше благородие, - подтвердил Ламбо.

Ротмистр недоверчиво усмехнулся и сказал:

- Ну ладно, ладно!.. Садись на "Короля", - он давно уже скучает по тебе.

"Король" узнал своего хозяина. Он уже не скучал, а прыгал от удовольствия. Перван вскочил на него и снова обернулся к Ламбо:

- Как же! Ел у него за столом несколько раз.

- А знаешь, что постоянно любил он повторять? - что "кровь не вода: всегда скажется"... Ну, прощай!..

Он снял шапку, низко поклонился и, ударив коня шпорою, поскакал вслед за эскадроном.