Сценка на Соборной площади

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Сценка на Соборной площади (старая орфография)

Я перебирался на другую квартиру... Этого, надеюсь, будет совершенно достаточно, чтобы читателю стало ясно, почему я убежал в этот день из дому...

Я безцельно бродил по новым софийским улицам и незаметно для самого себя очутился, в конце концов, на Соборной площади. Тут, не подалеку от колокольни, собралась толпа народа, теснившаяся вокруг кого-то или чего-то. Любопытство также прилипчиво, как зевота или политика: я тоже подошел к толпе и с помощью локтей скоро пробрался в её середину. Что бы вы думали, я увидел там? Человека, попавшого под фаэтон? или случай скоропостижной смерти? или еще какое-нибудь из подобных зрелищ, имеющих незавидную привилегию будить людское любопытство?

Нет, я увидел там женщину, бежавшую из своего дома.

Женщина была крестьянка. Она сидела на земле... Молодая, миловидная, с потупленными глазами, в живописном наряде местных шопских женщин, она сидела, повидимому, безучастная ко всему окружавшему.

Возле нея стоял высокий и русый парень, её муж. Я тщетно старался прочитать на его лице те потрясающия чувства, которые он должен был испытывать. На нем ясно видно было лишь какое-то смущение.

Любопытная толпа состояла из мужчин и женщин, но характер зрелища выдвигал на первый план женщин. Оне стояли ближе к центральной группе. Некоторые из них увещевали беглянку вернуться добром к мужу. Но молодая баба продолжала сидеть, упорно глядя в землю, и не отвечала ни одним словом... К женским голосам присоединялись от времени до времени и мужские, но сам муж молчал. Баба все молчала. Наконец, она подняла на мгновение свои черные глаза и проговорила, не обращаясь ни к кому в отдельности:

- Не пойду; убейте меня, но не пойду!..

Эти слова вызвали в толпе смешанный шум голосов, в котором большинство было на стороне мужа... Вдруг толпа раздалась и на сцене появился городовой. Он грубо дернул бабу за руку и приказал ей встать и идти с мужем.

- Убейте меня, не пойду, - крикнула решительно баба.

Эти ли слова, тон ли, которым они были произнесены, появление ли власти в лице грубого городового, но симпатии толпы сразу переместились. Теперь она была за жену.

- Не хочет идти с ним, не любит значит!.. Тут силою все равно не поможешь! - говорила одна из присутствовавших.

- Несчастная! Не сладко, видно, жилось ей, коли побегла! - говорила другая.

- Господи, Господи, срам-то, срам-то какой! - послышался полный отчаяния голос...

Сначала мне было показалось, что эти слова произнес муж. Но нет: их произнес стоявший тут же старый шоп, как оказалось, отец бабы.

Городовой еще раз рванул бабу за руку. Она наполовину поднялась, но потом опять повалилась на землю.

- Какое варварство! - с негодованием воскликнул стоявший в толпе высокий студент местной Высшей школы.

Представитель власти бросил на обладательницу громадной корзины полуугрожающий, полупренебрежительный взгляд и, не удостоив ее ответом, позвал на помощь мужа и еще нескольких ближайших мужчин, они схватили бабу за руки и за ноги и подняли ее с земли. Несчастная делала отчаянные, но тщетные усилия вырваться. При виде подъехавшого фаэтона она удвоила усилия и полным отчаяния голосом закричала:

- Не хочу, не хочу!..

Эта отвратительная сцена возмутила всех. Со всех сторон послышались протесты и негодующие крики. Возмущение достигло своего апогея, когда муж, перешедший внезапно в состояние свирепого бешенства, нанес несколько ударов кулаком по лицу своей жертвы.

- Безобразие, безобразие! - закричал студент, бросаясь к городовому с сжатыми кулаками. Это движение увлекло за собою всех. Теперь в толпе нельзя было найти ни одного человека, который не был бы на стороне беглянки. Столкновение между возмущенною человеческою совестью и законным правом казалось неминуемым. Но прежде чем дело дошло до этого, баба очутилась в фаэтоне, вместе с мужем и с блюстителем порядка. Фаэтон тронулся, и толпа остановилаюь, понимая, что дело кончилось, что порядок окончательно восторжествовал. Но неравная борьба в фаэтоне тотчас же возобновилась: баба вырвалась, выпрямилась и сделала движение, чтобы броситься из экипажа. Но это было её последнее усилие. Через мгновение она опять исчезла на дне экипажа, под дождем сыпавшихся на нее кулачных ударов. Фаэтон поехал быстрее и повернул в одну из улиц. На дне его лежала баба, ноги у которой торчали наружу; а на бабе сидели, навалившись на нее всёю тяжестью, городовой и муж, закрывавший ей рот своею ладонью.

Толпа провожала взорами фаэтон, пока он не скрылся в боковой улице, и затем начала расходиться.

Составлявшия толпу женщины продолжали обмениваться впечатлениями по поводу только что виденного.

- И что это за жизнь теперь у них будет! - сказала одна из них.

- Известно, какая!.. Такая же, как и до сих пор была! - отвечала другая.

- А что, крепко он ее бил?

- Еще бы не бил! Так бил, что...

- Ну, да и она тоже хороша, - вмешалась новая собеседница, - получила, что заслужила; только и всего...

Все обернулись к ней.

- Не слыхали, разве, что её отец тут говорил, - продолжала она. - Безстыдница!.. И она прибавила шопотом некоторые подробности, которые несколько охладили симпатии публики к героине только что разыгравшейся сцены.

- Ну, в таком случае и жалеть ее нечего, - сказала сурово одна из женщин.

- Да ведь все равно силою любить не заставишь, - возразила другая.

- Ничего, ничего... Такую и поучить не грех - отвечала третья.

- Да что толку-то? Все одно ненавидит она его!

- Ненавидит! Да он-то ее любит, как сумасшедший!..

Я ушел, не дождавшись конца завязавшагося разговора.

к жене своей; образ городового, который в качестве орудия закона охранял право сильного. Все эти элементы картины - простые, потому что ежедневно повторяющиеся на наших глазах, - становились в своей совокупности сложными, загадочными и трагическими, обращались в мрачную и неразрешимую загадку...

Заворачивая в улицу, я обернулся назад: группа женщин еще продолжала оживленно разговаривать. Их, вероятно, занимала та же загадка, тот же страшный вопрос, который встречаем во всяком человеческом обществе, который не разрешила до сих пор никакая философия, который никогда не разрешат никакия политическия и социальные перевороты... Где же тайна этой фатальной дисгармонии между двумя половинами человеческого рода? В условиях жизни скрывается ли она, или в истории человечества, или в капризном, как волны, человеческом сердце?

Да, страшный это вопрос...