Герой пера.
ГЛАВА XIII

ГЛАВА XIII

Зима подходила к концу. Прошло более полугода после той осенней ночи, когда не стало Фридриха. В воздухе чувствовалась весна. Шесть месяцев земля была скована льдом, покрыта снегом и залита кровью сражавшихся. Наконец, окончилась эта ужасная война. Французы были побеждены. Последний спор из-за Рейна показал Франции ее ошибку, и величественная река продолжала течь у берегов Германии до новой границы.

Первый гром предстоявшей войны прокатился по рейнским провинциям, опасность прежде всего предстояла Рейну; здесь больше всего боялись и молились за успех, а теперь, по окончании войны, никто так не ликовал, как те, кто жил на берегах могучей реки.

Город Б. готовился к торжественной встрече возвращавшихся воинов. На многих домах развевались флаги, окна и двери были украшены цветами; но не было праздника в семье доктора Стефана, несмотря на то, что доктор всегда первым принимал участие во всех торжествах. Теперь в его доме двери были закрыты, шторы спущены, как и у всех, кто потерял на войне близкого человека. Смерть племянника и, главным образом, присутствие сестры умершего заставляли доктора и его жену надеть траур и не принимать личного участия в предстоявших торжествах. Однако Стефан не мог удержаться, чтобы не украсить квартиры "своего профессора". Приезд Фернова ожидался на следующий день, поэтому доктор и его жена спешно заканчивали приготовления.

Теперь он стоял на верхней ступеньке лестницы и старался заправить конец гирлянды, которая должна была изображать молодого воина. Его жена поддерживала лестницу и сердито критиковала декораторский талант своего мужа. Она находила, что гирлянда висит то слишком высоко, то слишком низко, то ее надо подвинуть направо, то налево, и в конце концов заявила, что все равно вышло криво. Доктор, по указанию супруги, поворачивал цветы во все стороны, вытирал пот, ворчал и, наконец, совершенно потерял терпение.

- Ты не можешь судить, стоя здесь, дитя мое, - раздраженно сказал он, - подойди к двери и взгляни оттуда, прямо ли? Тут важно общее впечатление, а не математическая точность.

Докторша покорно попятилась назад, но в тот момент, когда она собиралась прислониться спиной к двери, дверь быстро открылась, и почтенная дама очутилась в объятиях какого-то господина.

- А, коллега, - воскликнул глубоким басом доктор, продолжая стоять на лестнице, - пожалуйста, оставайтесь там, у порога... вот так! А теперь скажите, не слишком ли высоко висит гирлянда и не криво ли вышло имя нашего профессора?

Беренд, к которому были обращены эти слова, сначала испуганно посмотрел вверх, откуда раздавался голос Стефана, а затем, не менее испуганно, вниз, на жену доктора, которую он еще не успел выпустить из своих объятий.

Вежливо извинившись перед дамой, он внимательно посмотрел на украшения и ответил:

- Очень красиво, великолепно, но...

- Я говорю, что важно общее впечатление, - прервал его Стефан с торжествующим видом и, ударив еще раз молотком по стене, спустился с лестницы, после чего дружески протянул руку своему молодому коллеге.

- Я хотел посмотреть, в порядке ли квартира Вальтера, - проговорил Беренд, обращаясь к жене Стефана, - и, к своему величайшему удивлению, нахожу здесь торжественные приготовления к его приему. Вы даже сами беспокоитесь...

- Беспокоится не она, а ее муж, - поправил Стефан своего коллегу. - Здесь еще не готово, но пойдемте в "святая святых профессора", и только тогда вы вполне оцените наши труды.

рука докторши, убиравшей комнату. Сквозь поднятые шторы и широко открытые окна вливался свежий весенний воздух. Письменный стол, стены, даже книжные шкафы были убраны цветами и зеленью. Комната имела необыкновенно праздничный вид.

Однако молодой врач выказал мало радости по поводу того, что его друга ожидала такая торжественная встреча. Он молча, с удрученным видом осмотрел кабинет, что-то пробормотал о любезности доктора Стефана и его жены, сделал комплимент по поводу их вкуса и затем с принужденной улыбкой стал слушать то, что ему рассказывал его старший коллега.

К счастью, Стефан, пребывавший в приподнятом настроении, не замечал кислой улыбки Беренда и продолжал весело болтать:

- Я не могу допустить, чтобы наш профессор вошел в дом, как обыкновенный смертный. Я нахожу, что у меня больше, чем у кого бы то ни было, прав для того, чтобы приветствовать нашего героя. Конечно, почестей на его долю выпадет немало: весь город собирается чествовать его, как героя и поэта, а студенты в особенности. Это - единственный из профессоров, который сражался с французами, и как сражался! Каждый раз, когда вы сообщали нам о Фернове, ваши письма производили сенсацию; а его стихи, которые вы переслали нам, вызвали у горожан восторг; они, точно искры огня, зажгли и воспламенили их сердца. Вы, конечно, знаете, что университет готовит профессору грандиозную встречу?

- Да, я слышал об этом и просил господ распорядителей не делать никаких приготовлений, так как еще большой вопрос, приедет ли завтра Вальтер.

- Какой же может быть вопрос, когда мы получили точное известие, что завтра его полк вступает в Б.? - раздраженно воскликнул он.

 Да, относительно полка не может быть сомнений, - возразил Беренд, - но не думаю, чтобы Вальтер вернулся с ним. Судя по его последнему письму, которое я получил сегодня утром, он, кажется, остается в X. и вообще не намерен возвращаться в наш город.

Стефан с такой злобой поставил вазу на письменный стол, что она разбилась.

- К поручику Фернову следовало бы применить строжайшие дисциплинарные меры и насильно заставить его приехать сюда, - возмущенно сказал он. - Ничего подобного еще никогда не бывало! Больным, полумертвым он уезжает отсюда, а теперь, когда может показаться своим друзьям во всем блеске здоровья и славы, желает остаться в X. и вообще не возвращаться больше в свой город. Это неслыханно! Как хотите, коллега, а это неспроста. Раньше Фернов не мог приехать в Б. потому, что служба не позволяла, а теперь, когда служба обязывает его быть здесь, он, наверное, что-нибудь придумал, чтобы остаться в X. Скажите, коллега, в чем дело?

 Я, право, ничего не знаю, - уклончиво ответил Беренд, - может быть, ему неприятны те овации, которые ожидают его здесь. Вы ведь знаете, что он никогда не любил выделяться, быть на первом плане.

- Так пусть привыкает к этому, черт возьми!.. Мы еще могли простить ученому, что он отдаляется от общества, чтобы погрузиться в свою науку; он мог оставаться в тени, так как его превосходные труды были известны лишь специалистам, но теперь, когда он сделался поэтом и слава его, как гения, распространяется по всей Германии, он должен быть на виду; мы не позволим ему прятаться, не станем потакать его причудам.

- Не возлагайте слишком больших надежд на Вальтера, как на поэта, - возразил Беренд, покачав головой. - Я опасаюсь, что он отложит в сторону вместе с военным мундиром и свою поэзию. Боюсь, что он снова зароется в книги, замкнется еще больше в своей науке, отгородится от внешнего мира и через год придет в такое состояние, в каком был до начала войны.

- Нет, нет, этого не будет! - испуганно воскликнул Стефан.

- А я думаю, что будет, судя по его настроению. При всей гениальности Вальтера ему не хватает энергии для борьбы с теми элементами повседневной жизни, которые притупляют вдохновение, мешают творчеству. Кроме того, у него нет уверенности в себе, он нуждается в постоянном поощрении. Если бы возле него был близкий друг, человек, который стал бы между ним и буднями жизни, ежедневно и ежечасно втягивал его в радости бытия, внушал уверенность в себе и возбуждал честолюбие, тогда из Вальтера вышел бы великий поэт, а при его пассивном отношении к жизни... И еще эта несчастная любовь...

 Несчастная любовь? - воскликнул Стефан, вскакивая со своего места и с удивлением глядя на Беренда. - Несчастная любовь? Господи, неужели наш профессор влюбился?

- Нет, я не знаю, - поспешно возразил Беренд, прикусив язык. - Я только высказываю предположение.

Однако Стефан не поверил ему.

- Пожалуйста, не выдумывайте. Раз уж проболтались, так говорите всю правду. В кого влюблен профессор? Когда это случилось? Почему его любовь несчастна? Вероятно, она - француженка, и со стороны ее родителей встретились препятствия? Национальная вражда... не правда ли?

- Ничего не знаю! - твердо заявил Беренд.

 Вы прямо невыносимы со своим вечным "не знаю", - проворчал Стефан. - Я убежден, что вам все прекрасно известно, и не понимаю, почему вы делаете из этого тайну. Кажется, вы можете положиться на мою скромность?

- Повторяю вам, - это - только мое предположение. Вы знаете замкнутость Вальтера; он никогда не сказал бы ничего, если бы даже мое предположение оказалось верным. Во всяком случае, я убедительно прошу вас ничего не говорить по поводу моего подозрения кому бы то ни было, даже вашей супруге.

- Боже сохрани! - воскликнул Стефан, осторожно покосившись на дверь, за которой скрылась его жена. - Боже сохрани, ей ничего нельзя говорить. Она поднимет на ноги все женское население Б., если сообщить ей такую новость. В глазах наших дам Фернов - и так герой, а если его еще окружить ореолом безнадежной любви, то он совершенно погибнет от романтического участия к его судьбе всех кумушек города. Вот уж никогда не подумал бы, что наш робкий, болезненный профессор так быстро преобразится и физически, и морально, и умственно. Он идет на войну, сражается, как герой, пишет стихи и, в конце концов, влюбляется. Прямо поразительно!

- Извините меня, но мне нужно уйти, - сказал Беренд, видимо не желавший говорить на эту тему.

- Идите с Богом, - сердито ответил Стефан, - ведь от вас все равно не выжмешь ни слова. Пусть только профессор приедет сюда, я ему хорошенько намылю голову; он еще смеет поддаваться унынию!

- Попробуйте! Я уже принимал все меры, чтобы образумить его, но с этой болезненной меланхолией ничего не поделаешь.

Молодой врач ушел, оставив Стефана в дурном расположении духа. Праздничное настроение, вызванное предполагаемым приездом Фернова, было испорчено сообщением Беренда; если бы даже профессор и приехал, то, судя по словам его друга, вряд ли оценил торжественную встречу, приготовленную его домохозяином. Следовательно, нечего было ожидать, что его обрадует сюрприз доктора Стефана, который находил, что со смертью Фридриха все пошло вверх дном.

Смерть племянника очень подействовала на Стефана и его жену; они не могли забыть, что расстались с Фридрихом, как со слугой, а вернулся он к ним в роскошном гробу, в качестве ближайшего родственника. Их обоих, точно так же, как и Джен, мучило сознание вины перед тем, кого они все тщетно искали, на чьи поиски тратили тысячи; а он жил рядом с ними, под одной кровлей, но не пользовался и сотой долей благ и привилегий, на которые имел право. Бедный Фридрих был благодарен даже за то немногое добро, что видел от Стефанов.

приемного отца, ввела его родственников в заблуждение. Называйся он Форестом, вероятно, все сейчас же обнаружилось бы.

какое-нибудь воспоминание детства, тем более, что он знал о пребывании своих настоящих родителей в Америке. Понятно, что в качестве слуги профессора Фридрих не мог быть настолько откровенным ни с доктором, ни с его женой, чтобы посвящать их в свое семейное положение, а сам профессор, которому была известна настоящая фамилия Фридриха, вообще ни с кем не вступал ни в какие частные разговоры, а тем более не стал бы касаться прошлого своего лакея. Таким образом брат и сестра прожили несколько месяцев под одной кровлей, чуждаясь друг друга, и только в минуту смерти Фридриха выяснилось это страшное недоразумение. Но, может быть, все это было не простым случаем, а предопределением судьбы, и из всех богатств отца на долю Фридриха выпал лишь богатый могильный памятник, да и тот был нужен не ему, а его близким. Вскоре после смерти молодого Фореста Аткинс получил от Франца Эрдмана письмо с адресом приемного брата, жившего у профессора Фернова, и дословным подтверждением того, что было уже и так известно. Никаких сомнений больше не оставалось!

Отношения между Джен и ее родными стали еще холоднее, чем прежде, молодая девушка не сделала ни малейшей попытки сблизиться с дядей и теткой. Когда Джен с телом умершего брата вернулась в Б. в сопровождении Аткинса и Алисона, Стефан и его жена встретили племянницу с сочувствием к ее горю; но молодая девушка замкнулась в своей печали, молча переносила несчастье, не принимая слов утешения. Родственники не в состоянии были понять ее чувства и еще более, чем когда-либо, убеждались в бессердечии Джен.

То, что сообщил Беренд Стефану относительно возвращения Вальтера, касалось и мисс Форест. Ее дальнейшая жизнь зависела от Фернова, и она ждала его приезда, встречи с ним, чтобы окончательно решить свою судьбу.

Аткинс тоже поселился на зиму в Б., чтобы не оставлять Джен; что касается Алисона, то он после похорон Фридриха немедленно уехал. Он видел, что его присутствие не только не способствует смягчению горя невесты, а, наоборот, раздражает ее, и потому решил продолжать свое путешествие и, посетив крупнейшие города Европы, только весной вернулся в Б. До сих пор ни доктор Стефан, ни его жена не знали, что Алисон - жених их племянницы. Джен не обмолвилась им ни одним словом.

После смерти Фридриха Джен начала собираться в дорогу, ей больше незачем было оставаться в Германии. Аткинс должен был сообщить родственникам молодой девушки, что она вернется в Америку в качестве миссис Алисон, и потому было бы желательно, чтобы свадьба состоялась в доме ее дяди. В согласии Стефана нельзя было сомневаться, может быть, это и было причиной того, что американец не торопился со своим сообщением.

он проявлял в свой первый приезд, чем и вызвал тогда насмешку Аткинса. Теперь он стоял у окна и с усталым равнодушием смотрел на улицу. Во всем существе молодого американца не осталось и искры той страсти, которая вывела его из границ самообладания в роковую ночь смерти Фридриха. В течение своего полугодового путешествия он сумел овладеть собою и сделаться прежним уравновешенным, корректным молодым человеком. Перед Аткинсом был снова расчетливый коммерсант с ясным, наблюдательным взглядом и невозмутимо-спокойным лицом; то, что делалось в его сердце, не проявлялось внешне. Судя по лицу, можно было подумать, что Генри не были знакомы волнения страсти; только глубокая, мрачная складка, появившаяся на его лбу в тот день, когда он встретил в С. Джен и Фернова, так и не разгладилась.

- Вы приехали очень поздно, Генри, - сказал Аткинс, - мы ждали вас раньше.

- "Мы"? - повторил Алисон, - следовательно, вы говорите это и от имени мисс Форест?

Аткинс уклонился от прямого ответа.

- Вы должны были раньше приехать, - продолжал он, - с вашей стороны было крайне неосторожно оставить Джен одну во время предстоящих торжеств. После ее потери ей будет особенно тяжело видеть, как радостно встречают возвращающихся воинов. Нам следовало бы всем троим быть давно на пути в Америку.

- Я не мог изменить план путешествия, кроме того, был уверен, что мисс Джен будет благодарна мне за любую отсрочку. Вы уже сообщили мистеру и миссис Стефан о предстоящей свадьбе?

- Пока еще нет!

- Прекрасно! В таком случае я сам представлюсь им сегодня в качестве будущего племянника; понятно, я предварительно поговорю со своей невестой. В три недели можно будет покончить со всеми формальностями, а затем, сейчас же после венца, мы отправимся в Америку. Мисс Форест сообщила вам о нашем решении?

- Да, Джен сказала мне, что предоставляет все на ваше усмотрение и чтобы я обращался к вам за всеми распоряжениями.

 Хорошо! Тогда я вас попрошу завтра же начать приготовления к свадьбе.

Генри отвернулся к окну и внимательно всматривался во что-то. Аткинс молча подошел к нему и, положив руку на его плечо, неожиданно сказал:

- Вы знаете, Генри, что завтра сюда возвращается полк, в котором служит Фернов?

- Я знаю это! - ответил Алисон, не поворачивая головы.

- И мистер Фернов вернется тоже! - многозначительно заметил Аткинс.

 Вы убеждены в этом? - спокойно спросил Генри.

 Встреча ведь готовится, главным образом, для него; не думаю, чтобы он мог где-нибудь остаться!

- Нет, Фернов сюда не вернется, - решительно заявил Алисон, - после того, что произошло между нами, он не покажется там, где живет моя невеста, - иначе мне придется усомниться в его чувстве чести.

- Ну, я не был свидетелем вашего разговора, - с сомнением сказал Аткинс, - вам лучше знать, на что можно рассчитывать. Но допустим Фернов действительно не приедет; можете ли вы ручаться за мисс Форест?

Генри ничего не ответил, но недобро улыбнулся.

 Она, правда, дала вам слово, - продолжал Аткинс, - но если она теперь откажется от него?

- Она не откажется! - уверенно ответил Генри.

- Вы заблуждаетесь, Генри: Джен уже не та, какою была, когда мы приехали в Б. Она молчит по обыкновению, но я знаю, что в ее душе созрело какое-то решение и что она никоим образом не подчинится слепо вашей воле. Будьте осторожны!

Алисон улыбнулся и почти с состраданием взглянул на Аткинса.

- Неужели вы думаете, что я мог бы спокойно уехать на шесть месяцев, если бы не принял заблаговременно ряд предосторожностей? Я вызвал Фернова на дуэль, он отказался под тем предлогом, что его жизнь не принадлежит ему во время войны, но в мирное время он к моим услугам. Он связан словом, а мне, как оскорбленному, полагается первый выстрел. Мисс Форест знает это, ей известно также, что я убью Фернова, если она не согласится на мои требования. Я уже тогда поставил ей это условие, когда она отсрочила день нашей свадьбы, ссылаясь на траур по убитому брату. Я потому так спокойно оставил ее здесь, что знал о действии моих слов. Джен не могла не согласиться на мои требования, так как от этого зависела жизнь Фернова. Страх за его жизнь связывает мисс Форест крепче, чем десять клятв, вместе взятых. Она не станет противиться моему желанию, потому что этой ценой покупает спасение Фернова.

 И вы согласны на таких условиях жениться на ней? - с ужасом воскликнул Аткинс. - Берегитесь, Генри! Джен не принесет себя покорно в жертву; она отомстит вам за потерянное счастье! Вы получите желанный миллион, но ваша жизнь превратится в ад.

Алисон, презрительно улыбнувшись, возразил:

- Не беспокойтесь, мистер Аткинс, за наше будущее семейное благополучие; во всяком случае, я не уступлю своей жене в силе характера. Однако, я думаю, нам давно пора отправиться к мистеру Стефану. Надеюсь, вы не откажетесь сопровождать меня?

- Генри, - умоляющим тоном проговорил Аткинс после некоторого молчания, - что бы ни случилось между вами и Джен, пощадите ее. Она много горя перенесла за это время.

- А она щадила меня? - холодно спросил Алисон. - Гордая мисс Форест отбросила бы меня в сторону, как негодную вещь, если бы случайно жизнь любимого ею человека не находилась в моих руках. Теперь сила на моей стороне, и я воспользуюсь этим.

- Да, уж это будет брак! - пробормотал он. - Сохрани нас Бог от таких супругов!

Официальная часть визита близилась к концу. Алисон был любезно принят доктором Стефаном и его женой. Обменявшись несколькими шаблонными фразами с хозяевами дома, Генри терпеливо ждал, пока Аткинс окончит свой рассказ и поведет его к Джен, которая не вышла из своей комнаты, хотя и знала о приходе жениха.

Здесь, в комнате молодой девушки, повторилось то же, что было в гостиной. Вежливые, холодные поклоны, вопросы и ответы относительно путешествия и последнего местопребывания, затем Аткинс ушел, оставив жениха и невесту наедине. Они снова сидели друг напротив друга, как тогда, когда Алисон делал предложение мисс Форест, только теперь Джен была гораздо бледнее. За месяцы разлуки она вполне овладела собою и приняла прежний гордый, независимый вид. Ее голова была высоко поднята, лицо выражало холодную решимость, она спокойно выдержала пронизывающий взгляд Генри. В ее манере не было ничего робкого, покорного. По-видимому, Аткинс был прав - Джен еще собиралась бороться.

"К чему бесполезные попытки? - подумал Алисон, - я все равно не выпущу тебя из рук!"

были их лица; между ними шла борьба не на жизнь, а на смерть. Они не уступали друг другу ни в энергии, ни в силе воли.

- Я пришел, мисс Форест, напомнить вам об обещании, - холодно-вежливо начал Генри, - которое вы мне дали год тому назад и затем повторили на этом самом месте некоторое время спустя. Ваш траур по мистере Фридрихе Форесте, которого и я искренне оплакиваю, оканчивается; поэтому я позволяю себе просить вас назначить день нашей свадьбы. Мистер Аткинс желает точно знать время, чтобы сделать все нужные приготовления, и я также должен своевременно распорядиться относительно нашего путешествия. Мы решили ехать в начале будущего месяца, а назначение дня и часа свадьбы всецело предоставляется вам, разумеется. Я жду ваших приказаний по этому поводу.

Джен тяжело вздохнула. Это вступление не обещало ничего хорошего для нее, но и она решила не сдаваться без борьбы.

 Да, я дала вам слово, мистер Алисон, и готова исполнить его, если у вас хватит смелости требовать этого от меня после всего того, что вам известно.

- Почему же мне не требовать вашей руки, когда вы добровольно обещали ее мне? Неужели я стану обращать внимание на побочные обстоятельства? Они не имеют для меня никакого значения! Мисс Форест - слишком ценное приобретение, чтобы отказаться от нее из-за какого-то романтического увлечения. Я, по крайней мере, не собираюсь этого делать.

 Вы забываете одно, - воскликнула Джен, невольно выдавая свое волнение, - до сих пор вы могли мучить меня безжалостно и пользовались своим правом, но с того момента, как мы повенчаемся, ваша власть надо мной кончится. А знаете ли вы, какой ад может создать жена мужу, если она чувствует к нему не любовь, а ненависть? Если вы принудите меня исполнить данное вам слово, я возненавижу вас.

Эта угроза рассеялась, как дым, перед спокойствием Генри. Он улыбнулся с пренебрежительной снисходительностью и возразил:

- Я не думаю, чтобы роман, вызванный немецкой сентиментальностью, мог продолжаться на здоровой американской почве; там воздух неподходящий для подобных излишеств. Я убежден, что миссис Алисон будет такой же блестящей представительницей моего дома, какой мисс Форест была в доме своего отца, что она займет видное место в обществе, на которое ей дадут право положение и имя ее мужа, и сумеет с достоинством поддержать честь этого имени. Я никогда не ждал, что наша супружеская жизнь представит собою идиллию влюбленных пастушков, а теперь не вижу причины для трагедии. Если вы собираетесь разыгрывать ее, то это - ваше дело; только предупреждаю вас заранее, что я совершенно нечувствителен к подобным вещам.

Джен вспыхнула от этой насмешки. Она видела, что Генри мстит ей теперь за ее прежнее "не хочу". Аткинс не без основания предостерегал ее против коварства этого человека; он уверял, что Алисон никогда не простит оскорбления, хотя может сделать вид, что даже не заметил его. Теперь он мстил, и Джен знала, что от него нельзя ждать пощады.

Эта уверенность вернула молодой девушке ее обычное самообладание. Она поднялась с места и презрительно сжала губы. Ее попытка оказалась бесполезной, но зато в ее руках было другое, более действенное средство.

 Прежде чем мы снова коснемся вопроса о дне нашей свадьбы, я должна сделать вам одно предложение, - проговорила она.

Алисон встал со стула вслед за Джен и молча поклонился в ответ на ее слова.

- Вы знаете, что после смерти моего брата я, согласно духовному завещанию отца, становлюсь единственной наследницей его состояния.

- Конечно, - ответил Генри, удивленно глядя на невесту, так как не понимал, для чего она это говорит.

- Ну, вот, я отдам вам все свое состояние, если вы вернете мне слово!

Джен подошла к письменному столу и вынула из ящика лист бумаги.

- Я составила дарственную запись, из нее вы можете узнать, что я оставляю себе лишь то, что имею в своем распоряжении сейчас. На эту сумму я могу кое-как прожить в Германии, но она совершенно ничтожна в сравнении с тем, что получите вы. Все это будет узаконено, как только вы пожелаете. Конечно, наша сделка останется тайной для всех. Видите, я отдаю вам все, что имею, а взамен прошу лишь свободу.

Джен протянула бумагу Алисону. Он молча взял ее из рук молодой девушки и прочел. Его лицо стало еще бледнее, а пальцы заметно дрожали. Затем он медленно положил бумагу на стол и, скрестив руки на груди, произнес:

- Прежде всего, я попрошу вас, мисс Форест, изменить тот тон, который вам угодно было взять в разговоре со мною. Нельзя относиться с таким презрением к человеку, в руках которого находится ваша будущность.

- Я не вижу, для чего нам нужно обманывать друг друга, - возразила она. - Вы добивались моего состояния и теперь крепко держите ту руку, которая должна вручить его вам. Я хочу избавить вас от лишнего придатка к этому состоянию, а себя спасти от ненавистного брака. Вы слишком деловой человек для того, чтобы не видеть всех выгод моего предложения, а я достаточно долго жила в Америке и потому знаю, насколько высоко ставят там денежные интересы.

Джен не подозревала, какую опасную игру она затеяла. Она не замечала, как хрипел от бешенства голос Генри.

- Ваше "предложение", мисс Форест, звучит слишком по-немецки, а потому я не могу придавать ему большого значения, - иронически проговорил Генри. - У нас, в Америке, не бросают на ветер миллионов, чтобы избежать брака. Мне кажется, вы, воспитанная в роскоши и богатстве, даже не представляете себе, что значит быть бедной!

- Мой отец был беден, однако отдал все, что имел, во имя свободы, - гордо ответила Джен. - И для меня богатство - ничто в сравнении с тем, что я почувствую, освободившись от связывающего меня слова.

 Неужели? - все с той же уничтожающей иронией спросил Генри. - Вы, вероятно, рассчитываете, что в крайнем случае можно будет прожить и на профессорское жалованье? Позвольте спросить, мистеру Фернову известна ваша романтическая затея? Если нет, то я советую вам не слишком надеяться на его идеализм. Героиня его романа обладала миллионом, и профессорские чувства могут сильно охладеть, когда он вдруг увидит, что у нее ничего не осталось.

Глаза Джен засверкали негодованием. Она забыла всякую осторожность, забыла, как ей пришлось раскаяться в том, что она однажды нанесла оскорбление этому человеку. Ирония Генри вывела ее из равновесия.

- Не судите по себе обо всех людях, мистер Алисон!.. Вальтер Фернов не похож на вас! - гордо ответила она.

Это уже было слишком! Этими словами Джен сорвала покров равнодушия, под которым до сих пор скрывала свои истинные чувства.

- Не похож на меня? - повторил Алисон, - вы очень откровенны, мисс Джен. Я думаю, что в ваших глазах на земле нет человека, равного мистеру Фернову по уму и благородству души, ему вы, конечно, никогда не решились бы предложить то, что предложили мне. Не трудитесь возражать: я вижу, как одна мысль об этом заставляет вас дрожать от негодования. А мне вы, не колеблясь, предложили позорную сделку! Вы позволили себе обратиться к Алисону, как к какому-то ростовщику, который отдает за деньги свою честь и свою совесть. Клянусь Богом, вы дорого поплатитесь за нанесенное мне оскорбление, - с прорвавшейся страстью воскликнул Генри.

- Этим жалким кусочком бумаги вы хотели купить себе свободу, а мне выразить презрение, заплатив за него деньгами. Вы всегда видели во мне лишь коммерсанта; возможно, что расчет отчасти и руководил мною, когда я просил вашей руки, но очень скоро я отбросил в сторону всякие денежные соображения. Я полюбил вас, Джен, полюбил до безумия, и, чем холоднее вы были ко мне, тем пламеннее я любил вас. Все это длилось до тех пор, пока тот голубоглазый немец не встретился на вашем пути. Тогда я возненавидел вас обоих. О моем разговоре с Ферновым вы знаете лишь с моих слов, но вы и не подозреваете о том, что произошло между нами в ту ночь, когда умер ваш брат. Я чуть не сделался убийцей Фернова после того, как он отказался драться со мною на дуэли. Мои денежные расчеты были так велики, что я забыл ради них и честь, и будущность, и даже собственную жизнь. Подумайте, Джен, делается ли что-либо подобное из-за денег? Вы представляете себе, чем вы были для меня и почему я так боюсь потерять вас. Я знаю, что не могу надеяться на счастье, я знаю, что в моем доме меня ожидают адские муки, но никакая сила на свете не в состоянии разлучить меня с вами. Я не откажусь от вас ни за какие миллионы, я отдам все свое состояние до последней копейки, но не верну вам вашего слова.

Генри разорвал бумагу в клочки, бросил на пол и, тяжело дыша, подошел к окну.

Джен застыла, ошеломленная этим взрывом страсти, которой меньше всего ожидала от Алисона. В первый раз она увидела его в истинном свете и почувствовала стыд за всю ту боль, которую причинила ему. Однако вместе с этим в ее душе проснулся луч надежды. Она знала, что женщина всесильна с тем, кто ее искренне любит.

Генри почувствовал легкое прикосновение к своему плечу и быстро обернулся; перед ним стояла новая Джен. Выражение презрения и упрямства исчезло с ее лица; она низко склонила голову и, робко опустив глаза, сказала извиняющимся тоном:

 Генри, простите меня. Я виновата перед вами; я не думала, что вы способны так любить.

Генри отшатнулся; он догадывался о том, что будет дальше. Он нахмурился, на лице застыло выражение холодной решимости.

- Довольно признаний! - резко заметил он. - Еще раз прошу вас, мисс Форест, назначить день нашей свадьбы. Я жду от вас немедленного ответа.

Джен продолжала стоять, опустив глаза. Вдруг она положила обе руки на руку Алисона и воскликнула с мольбой:

- Генри!

- Генри, вы предложили мне ужасный ультиматум и под страшной угрозой принудили подчиниться вашей воле. В ваших руках находится жизнь Фернова и моя будущность. Генри, ради Бога, освободите Вальтера от его обещания и верните мне свободу.

Быстрым движением Алисон освободил свою руку из рук Джен и воскликнул:

- Что означает ваш тон, мисс Форест? Вы думаете этим способом поколебать мою решимость? Неужели из всего сказанного мною сейчас вы сделали заключение, что я могу разыграть сцену великодушия и повести вас к вашему избраннику? Молчите, не говорите больше ни слова, иначе я не ручаюсь за себя.

Грозный вид Алисона не устрашил Джен. Она знала теперь свою силу и не боялась Генри.

 Я не предлагаю вам больше своего состояния, - тем же покорным тоном продолжала она, - я вижу, что вас нельзя ни купить, ни заставить силой что-нибудь сделать, а потому я умоляю вас, Генри, для своего и моего счастья освободите меня от данного вам обещания.

И Джен опустилась на колени перед Генри; ее голос дрожал в нежной мольбе, большие темные глаза, полные горячих слез, не отрывались от его лица. Она вся преобразилась, бесконечная мягкость и кротость сквозили в каждом ее движении. Такой Генри еще ни разу не видел ее, только теперь он по-настоящему понял, кого теряет.

 Вы у моих ног, Джен! - воскликнул он. - Я мог бы торжествовать, если бы не знал, кому я этим обязан. Мисс Форест скорее умерла бы, скорее согласилась бы всю жизнь страдать и терпеть, чем решилась о чем-нибудь попросить. А когда речь идет о его счастье, о его будущем, можно решиться на какое угодно унижение. Ради него можно позабыть о гордости и молить на коленях о пощаде. Ради себя вы не сделали бы этого, Джен!

На этот раз девушка была нечувствительна к насмешкам Алисона. За горечью этих слов она предчувствовала свою победу.

Алисон нагнулся и поднял Джен. Его руки обвили ее стройный стан, он с такой силой прижал ее к себе, точно хотел навеки удержать в объятиях. На лице Генри выражалась та же дикая страсть, как в ту памятную осеннюю ночь; его грудь высоко вздымалась от внутренней борьбы. Однако благородство одержало, наконец, верх над злобой и ненавистью, и глубокое страдание разлилось по всему существу Генри.

Вдруг она почувствовала горячее прикосновение его губ ко лбу; этот поцелуй был так не похож на тот, первый, который она получила от него в день их помолвки.

- Прощай! - глухо и горько прозвучал голос Генри.

Руки Алисона слегка оттолкнули Джен, и, когда она подняла голову, его уже не было в комнате; она осталась одна.