Дорогой ценой.
ГЛАВА IX

ГЛАВА IX

В комнате баронессы Гардер только что окончился довольно продолжительный разговор. Равен без обиняков рассказал ей об отношениях Габриэли и асессора Винтерфельда, и баронесса была вне себя. Она действительно не имела ни малейшего понятия о случившемся. Ей даже в голову не приходило, чтобы молодой, не имеющий никаких средств асессор мещанского происхождения рискнул поднять взор на ее дочь или чтобы ее дочь способна была ответить на такое чувство. Брак, о котором сейчас шла речь, казался ей одинаково и невозможным, и смешным, и она разразилась горькими сетованиями на непростительное легкомыслие дочери и "безумие" молодого человека, который мог подумать, будто баронесса Гардер доступна для него.

Равен долго хранил мрачное молчание, но наконец прервал поток ее слов:

- Покончим с объяснениями - все равно случившееся уже не изменить. У вас меньше всего оснований выходить из себя по поводу того, что из-за вашего безграничного невнимания произошло на ваших же глазах. Во всяком случае теперь необходимо прийти к какому-нибудь решению, и вот об этом я и хотел переговорить с вами.

 О, я счастлива иметь такого советника! Я сама знаю, что всегда слишком легко во всем уступала Габриэли, и теперь она считает себя вправе позволять себе со мной решительно все. К счастью, у вас гораздо более высокий авторитет. Будьте как можно строже, Арно! Поставьте преграду притязаниям этого дерзкого молодого человека. Я постараюсь объяснить дочери, до какой степени она забыла себя и свое положение, выслушивая подобные признания.

- Вы не сделаете Габриэли никакого выговора, - внушительно проговорил барон. - Упреки и выговоры только восстановят ее против нас. Да и вообще ее увлечение вовсе не так смешно, а молодой человек совсем не так незначителен, как вы полагаете. Напротив, дело крайне серьезно и требует немедленного энергичного вмешательства. Надо надеяться, что время еще не потеряно.

- Разумеется, разумеется! - поспешила согласиться баронесса. - Скорее всего моя легкомысленная Габриэль только поддалась внешним впечатлениям, была ослеплена признанием в любви. Молодые девушки ее возраста так любят изображать в жизни те романтические ситуации, о которых они читают. Габриэль опомнится и сама убедится, как глупо поступила.

- Я надеюсь на это, - сказал Равен, - и уже принял надлежащие меры, чтобы помешать им видеться. Ваше дело теперь - наблюдать за тем, чтобы между ними не было никакой переписки, и я уверен, что вы не дадите себя разжалобить никакими просьбами и слезами. Вы, конечно, понимаете, что мое духовное завещание только тогда сохранит свою силу, если я сам буду решать вопрос о будущности и браке Габриэли. Я не чувствую ни малейшего желания вознаграждать неповиновение моей воле, а еще менее намерен помогать своим состоянием асессору Винтерфельду достигнуть богатства и видного положения. Габриэль еще слишком молода и неопытна, чтобы принимать в расчет подобные соображения, но вы можете вникнуть в это обстоятельство, и потому я позволю себе надеяться на вашу помощь.

Высказывая эту недвусмысленную угрозу, барон отлично знал, что делал. Ему были хорошо знакомы неограниченная власть Габриэли над матерью и бесхарактерность баронессы, которая сегодня жестоко осуждала какой-нибудь поступок дочери, а на другой день, под влиянием ее слез и уговоров, готова была уступить ей. Угроза барона делала подобную слабость невозможной, заставляя мать бдительно наблюдать за дочерью.

- Я свято исполню обязанность матери, - воскликнула она. - Будьте уверены, что во второй раз я не позволю провести себя.

- А теперь я желал бы видеть Габриэль, - произнес барон. - Хотя она и заявила, что больна, но я знаю, что это только предлог для того, чтобы избежать встречи со мной. Передайте ей, что я жду ее здесь.

Баронесса поспешила исполнить желание своего зятя и через несколько минут вернулась в сопровождении дочери.

- Могу я попросить вас оставить нас одних, Матильда? - обратился к ней Равен. - Только на четверть часа. Прошу вас об этом.

слово, нисколько не уважая ее материнских прав! Однако его тон и манера обращения показывали, что сегодня он менее, чем когда-либо, способен вынести противоречие, и она подчинилась, или, говоря ее словами, "уступила, глубоко оскорбленная, этому неслыханному деспотизму" и вышла из комнаты.

Барон остался наедине с племянницей.

- Габриэль!

Она сделала несколько шагов по направлению к нему и остановилась, видимо робея.

- Ты боишься меня? - спросил он. Она отрицательно покачала головой.

 Так почему же ты так робко и молчаливо сторонишься меня? Неужели я был с тобой так резок, что ты больше не решаешься встречаться со мной?

- Мне действительно нездоровилось, - тихо проговорила Габриэль.

Взгляд барона скользнул по юному личику, которое в самом деле было не таким розовым и свежим, как обыкновенно. На нем лежала какая-то тень, облако печали или беспокойства, совершенно чуждое этим веселым, улыбающимся чертам.

Взяв молодую девушку за руку, Равен почувствовал, что она дрожит и старается выскользнуть из его руки, но барон крепко держал ее, и голос его звучал холодно и спокойно, когда он снова заговорил:

- Я знаю, что тебя так напугало при нашем последнем разговоре, и игра в прятки здесь совершенно неуместна и бесполезна. Теперь, однако, тебе нечего больше бояться - все это уже прошло. Я требую от тебя, чтобы ты забыла свои девичьи бредни, и должен сам показать тебе пример того, как следует справляться с подобными увлечениями. Я мог на минуту забыть о своих и твоих годах, ты вовремя напомнила мне о том, что молодости нужна молодость, и я благодарен тебе за это напоминание. Забудь то, что открыл тебе тот миг, когда я не владел собой, - это не должно больше пугать тебя. Мне не раз удавалось справляться с более серьезными и глубокими чувствами, я привык подчинять свои чувства воле. Чудный сон кончился... потому что должен был кончиться.

- Ну, а теперь возврати мне свое доверие, дитя, - продолжал Равен. - Если я строго отнесся к тебе и твоей любви, то смотри на это, как на обязанность опекуна, который отвечает за вверенное ему юное существо. Можешь ты мне обещать это?

- Да, дядя Арно!

Молодая девушка произносила его имя с видимым колебанием. Та непринужденность, с какой она прежде обращалась к "дяде Арно", невозвратно исчезла.

- Я говорил с асессором Винтерфельдом, - снова начал Равен, - я заявил ему, что самым решительным образом отказываю ему в согласии на брак с тобой. Я остаюсь при своем "нет", так как знаю, что подобный брак после короткого миража счастья окажется для тебя источником слез и горя. Ты воспитана в аристократических понятиях и среде, привыкла к богатству и роскоши и никогда не удовлетворишься другой средой. Все, что может дать тебе Винтерфельд, - это в лучшем случае скромный семейный очаг и самые ограниченные средства. Ты вступишь в серенькую жизнь, полную лишений, и должна будешь расстаться со всем, что до сих пор было тебе необходимо и дорого. Существуют характеры, способные примириться с постоянными лишениями и самопожертвованием, но ты не из их числа. Тебе пришлось бы совершенно изменить свою природу, и я дал понять асессору, какой страшный эгоизм с его стороны - требовать от тебя подобных жертв.

 Такие жертвы потребуются от меня ведь только в течение немногих лет, - возразила Габриэль. - Георг Винтерфельд лишь начинает свою карьеру, и мы надеемся на будущее. Он пробьет себе дорогу, как некогда сделал ты.

- Может быть, но может быть и нет. Во всяком случае, он не из тех натур, которые штурмом берут свою судьбу, свое будущее. Он достигнет его спокойной, неустанной работой, а на это потребуются долгие годы, и - что всего важнее - все это время он должен быть безусловно свободен и независим, как теперь. Заботы о семье, тысячи обязанностей и обязательств, которыми эти заботы опутают его, не дадут ему возможности исполнить свои честолюбивые замыслы и направят на ту будничную жизнь, где работают исключительно для того, чтобы жить. Тогда он будет навеки потерян для высших целей, а вместе с ним и ты. Конечно, ты не имеешь никакого представления о том, что значит всю жизнь ограничиваться суммой, которую теперь ты тратишь на одни наряды. Мне хотелось бы уберечь тебя от того, чтобы ты на собственном опыте испытала, насколько оправдывается в действительной жизни идеал "рая с милым в шалаше".

- Ты не веришь больше в идеалы, - возразила она, - ты ведь сам сказал мне, что презираешь свет и жизнь. Но мы верим и в то, и в другое, поэтому мы еще изведаем и любовь, и счастье. Георг и не думал о том, чтобы теперь же просить моей руки, он знает, что это невозможно; но через четыре года я буду совершеннолетней, а он получит повышение. Тогда я стану его женой, и никто не будет иметь права разлучить нас... никто в целом мире!

Она проговорила все это торопливо и с необычайной страстностью, но в ее словах уже не слышалось прежнего упрямства и противоречия. Это был скорее бессознательный, робкий протест против того чувства, в котором она призналась матери во время сегодняшнего разговора: ей казалось, что барон обладает тайной властью, которая мучила ее и с которой она должна была во что бы то ни стало бороться. Сейчас она пыталась защититься от этого чувства любовью Георга, и только этим объяснялся резкий тон ее ответа.

 Ты, кажется, отлично знаешь, до каких пределов простирается моя власть, - сказал он. - Вероятно, тебе это не раз подробно объясняли, недаром же Винтерфельд - юрист. Хорошо, оставим это дело до дня твоего совершеннолетия. Если и тогда ты повторишь мне сказанное сегодня, я не буду мешать тебе, хотя с того дня наши пути разойдутся. Но до тех пор тебя не должны связывать никакое слишком поспешно данное обещание, никакие воображаемые узы; поэтому с этого дня Винтерфельд перестанет бывать в доме. Ты же пока совершенно свободна и можешь принять предложение всякого, чье общественное положение и личные качества дадут ему на это право. Я никогда не откажу в своем согласии на равный брак. Вот все, что я хотел тебе сказать.

Он говорил серьезно и холодно; ни малейшая дрожь в голосе, ни самое легкое подергивание губ не выдали, чего ему стоило последнее обещание. Чудному сновидению следовало положить конец, и Арно Равен был способен сделать это.

Он отворил дверь в соседнюю комнату, где находилась баронесса, к своему величайшему огорчению не расслышавшая ни слова из их разговора, так как тяжелые портьеры заглушали всякий звук.

- Мы закончили, Матильда, - сказал барон. - Отдаю вашу дочь под ваш надзор, но еще раз повторяю - никаких выговоров! Я не хочу этого. До свидания, Габриэль!