Гонцы весны.
Глава 10

Глава 10

На следующее утро за завтраком, так как отъезд Освальда был назначен до полудня, сошлись только трое мужчин. Граф Эдмунд и сегодня очень мало обращал внимания на предписания доктора, заставлявшие его оставаться в комнате. Он явился с перевязанной рукой, но бодрый и веселый, и смеялся над упреками барона Гейдека, советовавшего ему беречься. Зато графиня сегодня совсем не показалась. Она жестоко страдала от нервного припадка, вероятно, вследствие испуга от первой преувеличенной вести о несчастье с сыном.

Эдмунд, побывавший уже у матери, нашел ее в страшнейшем нервном возбуждении и на вопрос, может ли Освальд прийти проститься к ней, получил ответ, что она, слишком страдает, чтобы видеть кого-либо, за исключением сына. Молодой граф чувствовал себя крайне неловко, сообщая это двоюродному брату; он понимал, как неделикатно было отказать в прощании уезжавшему, и думал, что мать сможет все-таки побороть себя, чтобы хоть на несколько минут принять племянника.

К известию о том, что он больше не увидит тетки, Освальд отнесся очень спокойно и без всякого удивления. Он догадался, какая связь существовала между бесследным исчезновением медальона и нервным припадком. Графиня, конечно, узнала от

Эбергарда, что сразу же после ее ухода из своей комнаты туда пришел ее племянник и оставался там некоторое время один.

Разговор за завтраком не отличался оживлением. Барон Гейдек не выказывал особенной сердечности племяннику который сделал такой решительный поступок наперекор его воле. Эдмунд был расстроен разлукой, почувствовав всю ее тяжесть именно теперь, когда Она была так близко, и только Освальд сохранял серьезное спокойствие. Когда встали из-за стола, молодого графа вызвали к приехавшему доктору. Барон Гейдек хотел пойти за ним, чтобы уговорить доктора быть построже с легкомысленным пациентом, но его остановил тихий голос Освальда. Как только они остались вдвоем, последний вынул из бокового кармана небольшой тщательно сложенный и запечатанный сверток и произнес:

- Я надеялся перед отъездом еще переговорить с тетей, но так как это невозможно, то я прошу вас передать ей от меня последний привет. При этом я убедительно прошу вручить этот пакет в собственные руки графини и лишь тогда, когда она будет одна.

- Что это за таинственное поручение? - удивился Гейдек. - И почему ты выбрал меня, а не Эдмунда?

- Едва ли тетушка пожелала бы, чтобы Эдмунд узнал что-нибудь о передаче или содержании этого свертка. Повторяю мою просьбу: передать ей это наедине.

Ледяной холод этих слов и гордый, грозный взгляд, сопровождавший их, были единственной местью, которую позволил себе молодой человек. Гейдек не понял его, но ему стало ясно, что здесь речь шла о чем-то необычном, и он, взяв сверток, произнес:

- Хорошо, я выполню твое поручение.

- Благодарю! - сказал уходя Освальд.

Разговор дальше продолжаться не мог, так как в комнату в сопровождении доктора вошел Эдмунд, пожелавший, чтобы врач навестил его мать, состояние здоровья которой очень его беспокоило.

Мнение доктора относительно обоих пациентов было весьма успокоительным. Рана графа заживала, а графиня страдала обычным нервным расстройством, явившимся следствием вчерашнего испуга. Обоим был предписан покой, а Эдмунд даже выпросил позволение проводить брата до коляски.

Прощание Освальда с бароном Гей деком было очень коротким и холодным, зато при расставании до крайности был расстроен Эдмунд. Он очень просил Освальда во что бы то ни стало приехать на свадьбу в Эттерсберг, а сам обещал вскоре приехать в столицу. Освальд слушал его с печальной улыбкой; он знал, что ни того, ни другого не будет - графиня, несомненно, найдет средство удержать сына от обещанного посещения. Еще одно последнее объятие, и экипаж укатил, поднимая клубы пыли.

Возвратившись в замок, Эдмунд почувствовал пустоту от разлуки с другом детства.

Прошло более двух часов после отъезда Освальда, и лишь тогда барон Гейдек отправился к сестре исполнить принятое на себя поручение. Он не торопился, так как при существовавших натянутых отношениях между Освальдом и теткой едва ли можно было предположить, чтобы этот "последний привет" был приятен. Поэтому он сначала решил отложить его до следующего дня, но взгляд и тон Освальда при передаче пакета показались ему такими значительными, что он решил покончить с делом сегодня же. По его желанию графиня выслала камеристку с приказанием никого не пускать, и брат с сестрой долгое время оставались одни.

Бледная и взволнованная графиня сидела на кушетке. Было видно, сколько она выстрадала со вчерашнего вечера и страдала еще теперь, безмолвно выслушивая упреки брата, который с открытым пакетом стоял перед ней.

- Итак, ты действительно не могла расстаться с этим несчастным портретом! - произнес он, правда, пониженным, но очень возбужденным голосом. - Я думал, он уже давно уничтожен. Что за безумие хранить его!

- Не брани меня, Арман! - прерывающимся от слез голосом воскликнула графиня. - Это единственное воспоминание, которое я сохранила. Я получила его с последним приветом, когда он погиб.

- И ради этой сентиментальности ты не боялась навлечь на себя и сына такую страшную опасность? Разве черты лица недостаточно красноречивы? Когда Эдмунд был еще ребенком, сходство не было таким ярким; теперь же, когда он в том же возрасте, в каком был тот, оно прямо поразительно. Ты, знаешь, в чьих руках находился портрет?

- Ничего! - холодно проговорил Гейдек. - Доказательством тому служит возвращение. Освальд слишком опытный юрист, чтобы не смог понять, что простой портрет еще не представляет собой доказательства и что на нем нельзя обосновать никакого обвинения. Несмотря на это, он все же поступил великодушно, возвратив его. Другой употребил бы его для шантажа. Этот портрет не должен больше существовать.

- Я уничтожу его, - тихо пролепетала графиня.

- Нет, это сделаю я, - возразил брат, тщательно пряча медальон в карман. - Ты опять поддашься романтическим мечтам. Однажды мне уже пришлось спасать тебя от опасности, Констанция, теперь я должен сделать то же самое. Прах погребен несколько лет назад, не дай ему воскреснуть снова, а то он легко может разрушить все счастье в Эттерсберге. Этот несчастный медальон должен исчезнуть сегодня же. Того, что находится в нем, Эдмунд совершенно не должен знать, так же как этого не подозревал твой муж...

Последние слова он произнес невольно повышенным тоном, но вдруг замолчал, так как в ту же минуту открылась дверь соседней комнаты, и на пороге появился Эдмунд.

- Что я не должен знать? - резко и быстро спросил он. Молодой граф не допускал и мысли, что приказ графини никого не принимать относился также и к нему. Чтобы не беспокоить матери, он тихонько прошел через соседнюю комнату. При закрытых дверях и пониженном тоне разговора ему трудно было услышать что-нибудь, кроме последних слов дяди. Об этом говорило и выражение его лица, на котором было написано изумление, но не ужас. Несмотря на это, графиня вздрогнула, и, для того, чтобы заставить ее овладеть собой, потребовалось безмолвное, но многозначительное предупреждение барона, с силой сжавшего ее руку.

- Что я не должен знать? - повторил Эдмунд, подойдя ближе и обращаясь к барону.

- Неужели ты подслушивал нас? - спросил тот, чувствуя, как у него захватывает дух при одной мысли о возможности подобного.

- Нет, дядя, - с недовольством возразил молодой граф, - я не способен на такую низость. Я слышал только твои последние слова, когда намеревался открыть дверь. Весьма понятно, что я хочу знать, что они означают и что именно скрывали до сих пор от меня так же, как от моего отца.

- Ты ведь слышал, что я просил сестру не говорить тебе об этом, - ответил барон, овладевший собой. - Дело касается одного печального обстоятельства из времен нашей юности, которое нам лучше оставить в покое. Ты ведь знаешь, что наша юность была суровее и гораздо тяжелее, чем твоя. Нам приходилось подчас бороться из-за того, о чем ты не имеешь ни малейшего понятия.

Объяснение было очень правдоподобным, и Эдмунд, по-видимому, поверил ему, но в тоне его обращения к матери, несмотря на всю нежность, послышался горький упрек:

- До сих пор я никак не предполагал, мама, что от меня у тебя есть тайна.

- Не мучай маму! - заметил Гейдек. - Ты видишь, как она расстроена.

- Именно поэтому ты должен пощадить ее и не пробуждать сегодня мрачных воспоминаний, - с легким раздражением ответил Эдмунд. - Я пришел сообщить тебе, мама, что только что приехала моя невеста с отцом. Я ведь могу привести к тебе Гедвигу? Если ты здорова настолько, что в состоянии говорить с дядей, то, вероятно, сможешь принять и ее?

- Конечно, голубчик! - поспешно согласилась графиня. - Я чувствую себя значительно лучше. Сейчас же приведи Гедвигу ко мне!

- Я пойду за ней. - Уходя, Эдмунд обернулся еще раз, и его странный, испытующий взгляд скользнул по матери и дяде.

Граф еще накануне послал в Бруннек нарочного с известием, что на охоте он слегка повредил себе руку и потому не может приехать, и просил не беспокоиться из-за этого. Тем не менее Рюстов с дочерью на следующий день поехал в Эттерсберг, но вид Эдмунда, как всегда веселого, рассеял их опасения. Почти одновременно с ними навестить больного приехал с сыном сосед-помещик, в усадьбе которого приключился несчастный случай.

Таким образом, первая встреча барона Гейдека с новым родственником прошла гораздо непринужденнее, чем можно было ожидать. Красота молодой невесты, конечно, повлияла на строгого дядюшку, который, несмотря на свои аристократические предубеждения, не мог не одобрить выбора племянника. Лишь по отношению к советнику Гейдек сохранил несколько холодный, хотя безупречно вежливый тон.

Присутствие посторонних делало разговор оживленным и общим, только Эдмунд был необыкновенно молчалив и рассеян, но ни за что не хотел сознаваться, что это каким-либо образом связано с его раной, а объяснял свое расстройство разлукой с Освальдом. Может быть, он не хотел признаться даже самому себе, что его угнетало нечто другое.

Гости оставались недолго, а через несколько часов и Рюстов с дочерью уехали в Бруннек. Эдмунд проводил невесту до коляски и нежно простился с ней. Затем он вернулся к себе в комнату, но ему было не по себе; его терзало какое-то странное беспокойство. Наконец он лег на софу и попробовал читать, но не понимал смысла прочитанного. На обычно ясном челе молодого графа сегодня собирались крупные морщины, какая-то навязчивая мысль сверлила его мозг, все время возвращаясь к тем словам, которые он услышал в комнате матери. Что он не должен был знать? Что так тщательно скрывалось от него?

Эдмунд вовсе не привык чувствовать себя чем-нибудь недовольным, задумываться над чем-либо загадочным, и такое состояние было для него невыносимо. В конце концов он бросил книгу, встал и направился к дяде.

Барон Гейдек, приезжая к сестре, обычно поселялся в комнатах для гостей, находившихся на верхнем этаже, и вскоре после отъезда гостей ушел к себе. Он стоял перед камином, старательно растапливая его. При виде племянника он изумился, но его изумление, казалось, было не из приятных.

- О, нисколько, но, по-моему, с твоей стороны крайне легкомысленно, что ты не обращаешь ни малейшего внимания на свою рану и бродишь по замку, вместо того чтобы спокойно лежать у себя на диване.

- Мне же позволено выходить из комнаты, - возразил Эдмунд, - а я хотел поговорить с тобой. Ты приказал затопить камня? Тебе не будет жарко при сегодняшней погоде?

- Я нахожу, что здесь очень прохладно, в особенности к вечеру, - ответил барон, опускаясь в стоявшее у камина кресло и жестом приглашая племянника сесть против него.

Но Эдмунд остался стоять.

- Я хотел просить тебя объяснить мне те слова, которые случайно услышал при входе к маме, - без лишних слов начал он. - В присутствии мамы я не хотел настаивать на этом, она, действительно, очень расстроена. Но теперь мы одни, а эти слова не дают мне покоя! Что Они означают?

Гейдек нахмурился.

- Я уже сказал тебе! Я говорил об отношениях в нашей семье, которые, впрочем, уже давно разрешены и забыты, однако могут больно задеть тебя.

- Но я уже не ребенок, - с необыкновенной серьезностью промолвил Эдмунд, - и, вероятно, могу попросить, чтобы меня посвятили в наши семейные дела. Речь шла о тайне, которая могла бы разрушить счастье здесь, в Эттерсберге. Сейчас я - владелец Эттерсберга, следовательно, дело касается меня, и я имею право спросить об этом. Раз и навсегда, дядя, я хочу знать, в чем дело!

Требование было выражено так энергично, что вовсе было не свойственно характеру молодого графа, но барон Гейдек только пожал плечами.

- Оставь меня в покое со своими вопросами, Эдмунд! - нетерпеливо ответил он. - Как ты можешь с таким упрямством привязываться к слову? Ведь это были просто слова, которые сплошь и рядом встречаются в разговоре и не имеют никакого значения.

- Но ты говорил очень возбужденным тоном.

- А ты, несмотря на свое отвращение к подслушиванию, все же стоял некоторое время у двери.

- Если бы я хотел настолько унизиться, то знал бы теперь больше, и мне не нужно было бы просить у тебя объяснения, - раздраженно возразил Эдмунд.

Гейдек закусил губы. Он мог предполагать, что случилось бы, если бы племянник, действительно, унизился до подслушивания, но осознавал необходимость отклонить его дальнейшие вопросы и потому ответил с холодной решимостью:

- Это обстоятельство касается главным образом меня, и потому я не желаю подробно разбирать его. Думаю, что этого более чем достаточно для тебя и тебе нечего больше осаждать вопросами мать. А потому перестань говорить об этом!

На такое объяснение, данное с полной решительностью и всем авторитетом бывшего опекуна, ничего нельзя было возразить. Эдмунд замолчал, но чувствовал, что ему не только не сказали правды, но, наоборот, даже старались отвлечь от нее. Тем не менее он видел, что от дяди ничего не добьется и что ему нужно отказаться от дальнейших расспросов.

Гейдек, по-видимому, хотел совсем уйти от разговора. Он схватил кочергу и с шумом стал мешать ею дрова в камине. Его движения выражали крайнюю степень беспокойства и с трудом сдерживаемого волнения. При этом он неосторожно нагнулся слишком низко, и когда огонь вдруг вспыхнул и вырвался из камина, Гейдек с подавленным стоном отдернул руку назад.

- Ты обжегся? - спросил Эдмунд, очнувшись.

Гейдек смотрел на руку, на которой появилась красная полоса ожога.

- Удивительно глупо сделан этот камин! - воскликнул он, давая выход своему раздражению, и быстро выхватил из кармана носовой платок, чтобы приложить его к обожженной руке.

Но вместе с платком вылетел и другой предмет, упавший на пол и покатившийся к самым ногам Эдмунда, Гейдек сразу же наклонился за ним, но было уже поздно - племянник опередил его и поднял раскрывшийся медальон, ослабевший замок которого при падении не смог удержать крышку. Какой-то рок висел над этим несчастным портретом! Перед самым уничтожением он попал в руки именно того, кто никогда не должен был его видеть!

С лица барона сбежала вся краска, но только на один миг. Он знал, что здесь было поставлено на карту. Страшным напряжением воли ему удалось сохранить самообладание, и он ответил, стараясь воспользоваться ошибкой племянника:

- Ну да! Почему бы мне и не иметь твоего портрета? Вместе с тем он сделал попытку взять медальон из рук графа, однако тот отступил от него и не возвращал своей добычи.

- Но я никогда не позировал для него. И что значит форма, которой я никогда не носил?

- Эдмунд, отдай мне медальон! - кратко и повелительно приказал Гейдек, снова пытаясь завладеть медальоном.

Его старания были тщетны. Не будь предыдущего разговора в комнате графини, Эдмунд, вероятно, удовлетворился бы любым объяснением, потому что подозрение и недоверчивость были вовсе не свойственны его открытому характеру. Но теперь и то, и другое было внушено ему, теперь он знал, что за этим скрывается какая-то тайна. Инстинкт подсказывал ему, что это было связано с этим портретом, и он настойчиво искал ответ на свой вопрос, не подозревая, чем это может закончиться.

- Откуда у тебя этот портрет, дядя? - снова спросил он, но уже повышенным тоном.

- Я тебе скажу, когда ты мне возвратишь его, - резко возразил барон.

Вместо ответа Эдмунд подошел к окну, где было еще совсем светло, и начал тщательно разглядывать портрет.

но то, что он испытывал, было мучительно.

- Ну, рассмотрел? - спросил он по прошествии нескольких минут. - Получу я наконец медальон?

Эдмунд обернулся.

- Это не мой портрет, - медленно проговорил он. - Здесь только невероятное, неслыханное сходство, которое с первого взгляда вводит в заблуждение. Кто здесь изображен?

Барон Гейдек уже предвидел этот вопрос и приготовился к нему, поэтому ответил без запинки.

- Один из Эттерсбергов?

- Нет, член нашей семьи.

- Вот как! Почему же я никогда не слышал об этом родственнике и об этом удивительном сходстве?

- Случайно, должно быть! Ах, Боже мой, да перестань ты все время смотреть на портрет! Такого рода сходства очень часто случаются между родственниками.

камин?

Смертельно бледный молодой граф шаг за шагом приближался к пропасти, о глубине которой даже не догадывался. Гейдек видел это и сделал последнюю отчаянную попытку спасти его.

- Эдмунд, мое терпение кончилось! - воскликнул он. - Не можешь же ты серьезно требовать, чтобы я отвечал тебе на подобные дикие вопросы?

Гейдек напрасно ломал себе голову, придумывая выход. Он не умел лгать и, кроме того, чувствовал, что племянник не даст больше обмануть себя. Единственное, что ему оставалось, это выиграть время.

- Значит, ты не желаешь мне отвечать? - возмутился Эдмунд. - Ты не можео1ь и не хочешь? Тогда я пойду и спрошу мать; она должна будет дать мне ответ!

Он вихрем вылетел из комнаты и стремительно сбежал с лестницы. Дядя не успел удержать его и поспешил за ним, но напрасно. Когда барон подошел к комнате сестры, Эдмунд успел уже запереть за собой дверь. Невозможно было также услышать, что происходило за закрытыми дверями. Гейдек видел, что ему придется отказаться от всякого вмешательства.

- Да, это большое несчастье, - глухо промолвил он. - Бедная Констанция! Боюсь, что возмездие тяжелее, чем того заслуживает твой грех!