Гонцы весны.
Глава 12

Глава 12

Освальд уже почти два месяца жил в столице и нашел там самый радушный прием. Среди тамошних ученых юристов адвокат Браун занимал одно из ведущих мест и во всех отношениях был полезен сыну своего покойного друга. Он вполне понимал молодого человека, решительно отказавшегося от удобств и блеска из-за того, что не мог принимать благодеяния из чужих рук и ради этого быть в полной зависимости.

Адвокат и его жена были бездетны, и молодой гость был принят ими почти как сын. Освальд со страстной энергией взялся за работу; предстоящий экзамен совершенно не оставлял ему времени думать о тех, кого он покинул в Эттерсберге; тем не менее его очень удивляло, что он не получал оттуда никаких известий. На его первое очень подробное письмо Эдмунд ответил ему, правда, всего несколько строк, написанных, по-видимому, с большой неохотой. Краткость своего ответа он объяснял еще незажившей раной. А на второе письмо и вообще не было ответа, хотя прошло уже несколько недель.

Освальд, конечно, знал, что, возвращая портрет, он разрывал с графиней все отношения и что она предпримет все меры к тому, чтобы разрушить связь, еще соединявшую его с ее сыном; но нельзя было предположить, чтобы Эдмунд так быстро поддался ее влиянию. Как ни легкомыслен был молодой граф, он всегда был верен своей дружбе с двоюродным братом и за несколько недель не мог забыть друга юности. Вероятно, было нечто другое, что мешало ему писать.

Было начало декабря. Освальд блестяще выдержал экзамен и тотчас же хотел начать свой новый жизненный путь; но Браун решительно воспротивился этому, потребовав, чтобы он хоть немного отдохнул от занятий и считал себя гостем в его доме. Освальд согласился, чувствуя, что в страстном стремлении к самостоятельности он слишком положился на свои силы и теперь нуждается в отдыхе.

Браун только что кончил свои дела, когда к нему в кабинет вошел Освальд с письмом в руках и положил его в почту, отправляемую обычно в это время слугой.

- Вы написали в Эттерсберг? - спросил его адвокат. Освальд ответил утвердительно; он извещал Эдмунда об удачно сданном экзамене. Должен же, наконец, последовать ответ на это письмо; такое продолжительное молчание начинало, действительно, беспокоить его.

- Я только что говорил о поместьях вашего двоюродного брата, - заметил адвокат. - Один из моих клиентов намеревается закупить там большую партию леса и приходил ко мне для обсуждения некоторых пунктов договора.

Освальд насторожился.

- Большую партию леса? Здесь какое-то недоразумение. В Эттерсберге в последние годы вырублено так много леса, что о дальнейших порубках не может быть и речи. Эдмунд знает это и никоим образом не мог согласиться на подобный шаг.

Адвокат пожал плечами.

- Однако могу вас уверить, что дело обстоит именно так. Правда, мой клиент ведет переговоры не с самим графом, а с его управляющим; но тот, должно быть, имеет доверенность.

- В недалеком будущем управляющий оставит свое место, - заметил Освальд. - Об этом ему было объявлено еще летом. Поэтому он уже не может иметь очень больших полномочий. Я думал, что Эдмунд, вступив во владение имуществом, отобрал у него доверенность; неужели он не сделал этого?

- Это было бы непростительной небрежностью со стороны молодого графа, - проговорил адвокат. - Безумие оставлять такого рода полномочия в руках служащего, которого он увольняет и которым недоволен. Неужели вы считаете это возможным?

Освальд промолчал; он знал невероятную беззаботность и равнодушие Эдмунда к своим делам и был убежден, что именно так и было в действительности

- Продажная сумма очень значительна, - продолжал адвокат, который понял это молчание, - тем не менее цена, как признает и сам покупатель, очень низка, так как уплатить потребовали немедленно наличными.

- Боюсь, что здесь нечто худшее, чем простая нерадивость управляющего, - с беспокойством заметил Освальд. - До сих пор его считали честным, но теперь, когда он потерял место, он, может быть, поддался искушению мошенническим образом извлечь последнюю выгоду. Мой брат, конечно, не мог дать согласие на такое опустошение своих лесов; я убежден, что ему ничего неизвестно об этом деле.

- Весьма возможно. Но если доверенность не уничтожена, ему придется признать договор, заключенный от его имени. Вам следовало бы послать телеграмму; может быть, необходимо своевременно предупредить вашего брата.

- Конечно, если только телеграмма придет своевременно. Когда должен быть заключен договор?

- На этих днях... может быть, даже послезавтра.

- В таком случае я должен сам ехать в Эттерсберг, - решительно заявил молодой человек. - Телеграмма не принесет никакой пользы. Здесь надо действовать решительно, потому что, как мне кажется, тут необходимо предупредить обман. Эдмунд, к сожалению, в таких делах чрезвычайно доверчив и легко поддается всяким уговорам. Я сейчас свободен и через три дня могу возвратиться обратно. Во всяком случае лучше, если я сам введу Эдмунда в курс дела и уговорю его действовать без промедления.

Освальд еще вечером приготовился к отъезду. Эттерсберг был недалеко; уехав с утренним поездом, он к полудню мог уже быть на месте. Под любым предлогом ему нетрудно было ограничить сипе пребывание там одним-двумя днями, а свадебные торжества, избежать которых он хотел во что бы то ни стало, должны были состояться лишь на святках.

В Эттерсберге, конечно, не предполагали о его предстоящем визите. Там было по горло дел с приготовлениями к свадьбе и с отделкой комнат для молодых. Кроме того, надо было подготовить Шенфельд к приезду графини-матери, которая хотела переселиться туда сразу же после свадьбы.

Решение графини покинуть Эттерсберг после свадьбы сына было совершенно неожиданным. Она, правда, все время говорила об этом, но никто, а меньше всех она сама, не придавали серьезного значения ее словам, и она весьма охотно согласилась на страстные уговоры Эдмунда, не желавшего и слышать о разлуке. Но теперь, по-видимому, оба изменили свои взгляды. Однажды графиня заявила, что переселится в Шенфельд, оставленный ей покойным мужем, и Эдмунд ни слова не возразил на это. В Бруннеке, конечно, очень удивились такому внезапному решению, но охотно согласились с ним. Рюстов все время боялся совместной жизни дочери со свекровью, и неожиданный ход событий был слишком приятен для него, чтобы заставлять раздумывать над его причинами.

Вообще, за последние два месяца события разворачивались чрезвычайно быстро. Передача и устройство Дорнау, приготовления к блестящим свадебным торжествам, многочисленные приглашения и визиты со всех сторон не давали опомниться. Повсюду происходили большие охоты, которые чередовались с веселыми балами. С сентября все жили в каком-то чаду развлечений, и если выдавался день, когда приходилось сидеть дома и без гостей, то находилось столько тем для разговоров и советов, что о спокойном времяпрепровождении не было и речи. Рюстов уже не раз заявлял, что долго так не выдержит, и желал, чтобы свадьба состоялась поскорее, чтобы обрести себе наконец долгожданный покой. Срок был уже назначен, венчание должно было состояться в Бруннеке через три недели, и молодые планировали затем переселиться в свое будущее гнездышко.

Когда в салоне эттерсбергского замка, где обычно собиралась вся семья, никого не было, сюда приходила графиня с книгой и читала или, по крайней мере, делала вид, что читает. Гедвига, приехавшая, как это часто случалось, на несколько дней к свекрови, стоя у окна, смотрела на покрытый снегом ландшафт.

- Эдмунда все еще нет, - нарушила она царившее молчание. - Что за удовольствие кататься в такую погоду!

- Ты ведь знаешь, что он делает это ежедневно, - ответила графиня, не отрываясь от книги.

- Да, но только с недавних пор. Раньше он был очень чувствителен к непогоде, и дождь сразу же загонял его в дом. Теперь же, наоборот, он, кажется, больше всего любит скакать в бурю и непогоду и целыми часами носится по полям.

В этих словах слышалась нескрываемая тревога. Однако графиня ничего не ответила; она перевернула страницу, но если бы кто внимательно наблюдал за ней, то увидел бы, что она и не думала читать.

Гедвига отвернулась от окна и подошла к свекрови.

- Ты не находишь, мама, что за последнее время Эдмунд сильно изменился?

- Изменился? В чем же?

- Во всем.

Графиня оперлась головой на руку, промолчав и на этот раз. Она, видимо, хотела избежать объяснений, но девушка стояла на своем.

- Я уже давно хотела поговорить с тобой об этом, мама. Не могу не сказать, что поведение Эдмунда теперь часто беспокоит и даже пугает меня. Он стал совсем другим, чем раньше, таким импульсивным, изменчивым в настроении, даже в ласках. То он с лихорадочной поспешностью подгоняет приготовления к нашей свадьбе, то вдруг так равнодушен к ней, так безучастен, что у меня появляется мысль, не хочет ли он отказаться от всего.

- Успокойся, дитя мое! - сказала графиня участливым тоном, в котором звучала глубокая горечь. - Ты не утратила его любви, он по-прежнему нежен с тобой. Мне казалось, ты должна бы чувствовать это. Эдмунд немного утомился за последнее время, с этим я согласна. Он чересчур много сил тратит на развлечения, от которых, конечно, и мы не могли отказаться. От всех этих обедов, охот, празднеств голова идет кругом. В этом отношении ты слишком понадеялась на свои силы, и меня нисколько не удивляет, что ты тоже стала нервной от этой бурной жизни.

- Я с удовольствием отказалась бы от половины приглашений, - возразила Гедвига, - но ведь Эдмунд настаивал на том, чтобы мы их принимали. Начиная с сентября, мы носимся с одного бала на другой, делаем визиты за визитами, а когда собираемся отдохнуть, Эдмунд является с новым предложением или приводит новых гостей. Создается такое впечатление, словно он часа не может остаться один здесь или в Бруннеке, будто одиночество для него - жестокая пытка.

Губы графини дрогнули, и, как будто случайно отвернувшись в сторону, она ответила, стараясь говорить спокойно:

- Глупости! Откуда у тебя такие мысли! Эдмунд всегда любил общество, и ты также раньше не знала большего наслаждения, чем оживленная светская жизнь. От тебя я меньше всего ждала жалоб на это. Неужели ты так быстро изменила свои привычки?

- Потому что боюсь за Эдмунда, - созналась будущая невестка, - потому что вижу, что и он не находит радости в этих удовольствиях, несмотря на то, что неустанно ищет их. В его веселости есть теперь что-то такое дикое, лихорадочное, что мне до глубины души делается больно за него. Мама, не пытайся ничего отрицать! Невозможно, чтобы ты не заметила этой перемены. Боюсь, что втайне ты боишься не меньше меня.

- Чему может помочь мой страх? Эдмунд и не спрашивает об этом! - почти резко сказала графиня, но, словно спохватившись, что сказала слишком много, продолжала с деланным спокойствием: - Тебе следует приучиться, дитя мое, одной справляться с характером и настроениями твоего будущего мужа. Его не так легко укротить, как ты думала вначале. Но он любит тебя, следовательно, тебе нетрудно будет найти правильный подход. Я решила никогда не становиться между вами; ты видишь, что я даже отказалась от мысли жить вместе с вами.

ревность, но заметила, что этот отпор происходил не только от ревности. Между матерью и Эдмундом что-то произошло; Гедвига уже давно заметила это, как ни старались они сохранить видимость прежних отношений. В самом начале после помолвки сына графиня совсем не была склонна уступить невестке пальму первенства; откуда же вдруг такой поворот, вовсе не соответствовавший ее характеру?

За разговором дамы не услышали топота копыт скакавшей лошади. Они обернулись лишь тогда, когда открылась дверь и на пороге появился молодой граф. Он уже успел снять пальто и шляпу, но на его темных волосах оставалось еще несколько снежинок, а по разгоряченному лицу можно было догадаться, как быстро он скакал верхом. Эдмунд быстро вошел и стремительно, почти на ходу поцеловал невесту, поднявшуюся ему навстречу.

- Эдмунд, ты пропадал два часа, - с упреком обратилась к нему Гедвига. - Если бы метель началась до твоего отъезда, я ни за что не отпустила бы тебя.

- Ты хочешь изнежить меня? Я люблю именно такую погоду.

- С каких это пор? Раньше ты всегда любил солнце. Лицо Эдмунда слегка нахмурилось.

- Это было раньше! - кратко ответил он. - Теперь все иначе.

С этими словами он подошел к матери и поцеловал ее руку. Теперь он не обнимал мать как раньше и как будто случайно не сел в кресло, стоявшее между дамами, а опустился на стул по другую сторону невесты. Его движения были какие-то беспокойные и торопливые, эта же торопливость и неуравновешенность чувствовалась в его голосе и манере разговора, так как он бесконечно перескакивал с одной темы на другую.

- Гедвига уже беспокоилась по поводу твоего продолжительного отсутствия, - заметила графиня.

- Беспокоилась? - повторил Эдмунд. - Что тебе вздумалось, Гедвига? Неужели ты боялась, что в такую погоду меня может занести снегом?

- Нет, я боялась только твоей бешеной скачки в такую погоду. С некоторых пор ты стал удивительно неосторожен.

- Перестань! Ты сама - страстная наездница и во время наших прогулок никогда ничего не боялась.

- Сопровождая меня, ты обычно бываешь осторожнее, один же пускаешься в такую безумную скачку, что даже смотреть страшно. Это же действительно опасно!

- Опасно! Мне не страшна никакая опасность, можешь быть в этом уверена.

Эти слова не были наполнены тем веселым, беспечным задором, как это было раньше; теперь же в них слышался как бы вызов судьбе.

Графиня медленно подняла глаза и тяжелым, мрачным взглядом посмотрела на сына, но тот, казалось, не заметил этого и продолжал еще более легкомысленным тоном:

- Завтра, надеюсь, погода для нашей охоты будет благоприятнее. Я жду нескольких человек, которые приедут, вероятно, уже сегодня после обеда.

- Ты только третьего дня собирал всех на охоту в Эттерсберг, - сказала Гедвига, - а послезавтра то же самое нам предстоит в Бруннеке.

- Неужели ты недовольна, что я пригласил гостей? - пошутил Эдмунд. - Впрочем, да!.. Ведь мне надо было сначала взять высокомилостивое разрешение дам, и я чрезвычайно огорчен, что упустил это из виду.

- Гедвига права, - заметила графиня. - Ты слишком полагаешься на наши силы. Вот уже несколько недель у нас постоянно или гости, или выезды. Я буду очень рада, когда поселюсь в своем тихом Шенфельде, предоставив вам одним вести веселую светскую жизнь.

Два месяца тому назад упоминание о предстоящей разлуке вызвало бы со стороны Эдмунда страстные мольбы, так как он всегда утверждал, что не может жить без матери, сегодня же он молчал.

- Боже мой, ведь гостей вы видите только за столом! - воскликнул он, как будто не расслышав последней фразы матери. - Целый день эти господа проводят в лесу.

- И ты с ними, - докончила Гедвига. - Мы хоть завтра надеялись провести день вместе с тобой.

- Как это лестно для меня! Гедвига, вот ты, действительно, изменила свой характер. До сих пор я не замечал в тебе этой романтической склонности к одиночеству. Может быть, ты стала мизантропкой?

- Нет, я только устала. - Это было сказано тоном, действительно, выражавшим крайнее утомление.

- Как можно говорить об усталости в восемнадцать лет, когда речь идет об удовольствиях! - насмешливо заметил Эдмунд и начал нежно, как бывало раньше, поддразнивать невесту.

Это был настоящий водопад шуток и острот, но ему недоставало прежней непринужденности, в которой граф был удивительно обаятелен. Гедвига не ошиблась - в его веселости было что-то дикое, лихорадочное. Его шутки часто превращались в насмешку, задор - в сарказм. При этом смех звучал так громко и резко, а глаза блестели таким огнем, что было больно смотреть и слушать его.

Старик Эбергард, остановившись на пороге, доложил, что нарочный, которого хотели послать в Бруннек, ждет приказаний; барышня хотела отправить с ним какое-то поручение господину советнику. Гедвига поднялась с места и вышла из комнаты. Почти следом за ней встал и Эдмунд, тоже намереваясь уйти, но графиня окликнула его:

- Ты также хочешь что-то передать нарочному?

- Да, мама. Я хотел сказать, чтобы он предупредил о нашем непременном участии в охоте послезавтра.

- Это уже известно в Бруннеке, и, кроме того, то же самое писала Гедвига. Поэтому не к чему повторять одно и то же.

- Как прикажешь, мама!

Молодой граф нерешительно закрыл дверь и, казалось, не знал, вернуться ли на прежнее место или нет.

- Я не приказываю, - ответила графиня. - Я только думаю, что Гедвига вернется через пять минут, и поэтому тебе нечего искать причины, чтобы не оставаться со мной наедине.

- Я? - вздрогнул Эдмунд. - Я никогда...

Он замолчал, не докончив фразы, так как снова встретился с печальным, полным упрека взглядом матери.

- Ты никогда не говорил этого, - заметила графиня, - но я вижу и чувствую, как ты избегаешь меня. Я и теперь не задержала бы тебя, если бы не должна была обратиться к тебе с просьбой. Брось, пожалуйста, эту дикую погоню за развлечениями, эти продолжительные безумные скачки верхом! Ты изводишь себя. О своем страхе за тебя я уже не говорю, ты давно не обращаешь на это никакого внимания, но своей деланной веселостью тебе не удастся долго вводить в заблуждение и твою невесту. Только что, во время твоего отсутствия, я вынуждена была выслушать, как она боится за тебя.

Она говорила тихо; ее голос звучал утомленно и глухо, и тем не менее в нем слышалось скрытое страдание. Эдмунд медленно подошел ближе и остановился у стола против матери.

- Со мной ничего не случится! - ответил он, не поднимая глаз. - Вы совершенно напрасно беспокоитесь обо мне.

Графиня промолчала, но ее губы сейчас дрожали так же нервно, как и раньше, когда она видела беспокойство Гедвиги, и это говорило о том, что ее по-прежнему тревожит беспечность сына.

- Наша жизнь вообще полна беспокойств и волнений, - продолжал Эдмунд. - Будет лучше только тогда, когда Гедвига навсегда переселится в Эттерсберг.

- И когда я буду в Шенфельде! - с горечью добавила графиня. - Это случится очень скоро.

- Ты несправедлива, мама. Разве я виноват в твоем отъезде? Ты ведь сама настойчиво желаешь этой разлуки.

- Так как вижу, что она необходима нам обоим; ведь жить вместе так, как мы жили последние два месяца, невозможно. Ты ужасно расстроен, Эдмунд, и я не знаю, чем все кончится, если женитьба не изменит твоего настроения. Удастся ли Гедвиге сделать тебя снова спокойным и счастливым? Твоя любовь к ней - моя единственная надежда, потому что я больше не имею над тобой власти.

так трогателен, что Эдмунд в волнении подошел к матери и схватил ее за руку.

- Мама, прости меня! Я не хотел обижать тебя, конечно, не хотел. Ты должна быть снисходительна ко мне.

В его голосе слышались нотки прежней нежности, и этого было довольно, чтобы заставить графиню позабыть все. Она протянула к нему руки, как будто хотела привлечь к себе на грудь, но, словно подчиняясь какому-то внушению, Эдмунд отшатнулся, однако затем внезапно опомнился и, склонившись к матери, молча поцеловал ее руку.

Графиня побледнела, хотя уже давно знала, что сын избегает ее объятий и, чтобы не обидеть ее, с трудом пытается это скрыть. Так продолжалось уже два месяца, но мать не могла и не хотела понять, что утратила любовь сына.

- Подумай о моей просьбе! - проговорила она, овладев собой. - Пожалей себя ради Гедвиги!

С этими словами она поднялась и пошла из комнаты, однако на миг остановилась на пороге. Быть может, она надеялась, что

Эдмунд удержит ее... увы! - напрасно. Эдмунд неподвижно стоял на месте, не поднимая глаз до тех пор, пока она не вышла из комнаты.

Лишь оставшись один, граф выпрямился. Его взгляд некоторое время был неподвижно устремлен на дверь, за которой скрылась мать, затем он подошел к окну и прижался горячим лбом к холодному стеклу.

Теперь, когда Эдмунд знал, что за ним не наблюдают, маска оживления спала с его лица, сменившись выражением мрачного, безнадежного отчаяния. Погруженный в тяжелые думы, он смотрел на непрерывно падавший снег и не слышал, как вернулась невеста; только когда шлейф ее платья прошуршал около него, он вздрогнул и обернулся.

- Ах, это ты. Ты написала папе, что мы приедем завтра? Не отвечая на его вопрос, девушка положила ему руку на плечо и тихо спросила:

- Эдмунд, что с тобой?

- Со мной? Ничего! Я только что сердился на погоду - она и на завтра не обещает ничего хорошего. Пожалуй, из-за снега и тумана мы не сможем ехать в лес.

- Так отложи охоту! Ведь все равно ты в ней не находишь никакого удовольствия.

- Почему нет? - вызывающе спросил Эдмунд, нахмурив лоб.

- Этот вопрос я хотела бы задать тебе. Почему ты не находишь больше радости в том, что так любил прежде? Неужели я никогда не узнаю, что так тяготит и мучит тебя? Мне кажется, я первая имею на это право.

- Да это - настоящая пытка! - с хохотом воскликнул Эдмунд. - Как ты можешь серьезно обращать внимание на случайное расстройство! А теперь при первом удобном случае говоришь таким грустным тоном. Если бы и я уподобился тебе, то мы представляли бы замечательно сентиментальную парочку, а сентиментальность всегда смешна.

Оскорбленная Гедвига отвернулась. Уже не впервые Эдмунд отпугивал ее резкой насмешкой, когда она пыталась проникнуть в загадочную перемену его характера. Казалось, словно он перед целым светом и даже перед ней решил защищать эту загадку.

Что вообще случилось с радостной, сиявшей счастьем парочкой, считавшей вполне естественным, что жизнь и счастье осыпали ее своими дарами, и с беззаботностью взиравшей в безоблачное будущее? Они оба слишком скоро столкнулись с суровостью жизни.

Гедвига пошла к выходу, но не успела сделать и нескольких шагов, как Эдмунд обнял и удержал ее, спрашивая:

- Разве я оскорбил тебя? Брани меня, Гедвига, упрекай, но не уходи так от меня. Этого я Не могу выносить.

В этой мольбе было столько горячности, столько искренности, что оскорбленное чувство не выдержало. Медленно склонив голову на плечо Эдмунда, Гедвига едва слышно ответила:

- Боюсь, что ты сам себе причиняешь страдание своими насмешками. Ты не знаешь, как горько и резко они звучат!

в замке вдвоем. Только теперь, теперь я не могу выносить одиночества. Но я с нетерпением ожидаю дня, когда мы соединимся с тобой навсегда.

- Это правда? - Гедвига не отрывала взгляда от его лица. - До сих пор мне казалось, что ты боишься этого дня.

Горячая краска, залившая лицо графа, как будто подтверждала справедливость этих слов, но ей противоречила страстная нежность, с которой он привлек к себе свою невесту.

- Боюсь? Нет, Гедвига! Мы ведь любим друг друга, и, не правда ли, твоя любовь принадлежит одному мне? Не владельцу майората, графу Эттерсбергу? Ты могла выбирать среди многих, которые предложили бы тебе то же, что и я, а ты выбрала меня.

- Господи Боже мой, откуда у тебя такие мысли? - воскликнула испуганная и оскорбленная Гедвига. - Как ты мог предположить, что у меня могут быть подобные мысли?

- Да я этого и не делаю, - с глубоким вздохом промолвил Эдмунд, - ведь я искренне верю, что ты принадлежишь лишь мне одному. В твою любовь я еще верю; по крайней мере, она не ложь. Если бы и она обманула меня, если бы и в тебе мне пришлось сомневаться, тогда - лучше всему конец!

- Эдмунд, ты невыразимо пугаешь меня своими словами! - воскликнула Гедвига. - Ты нездоров, иначе ты не мог бы говорить так.

Эти слова заставили Эдмунда опомниться. Он попытался овладеть собой, и ему даже удалось улыбнуться.

- Ну, и от тебя я должен выслушивать то же самое! - произнес он. - Недавно и мама твердила мне, что я стал нервным, раздражительным, на самом же деле ничего этого нет; это пройдет, как вообще все проходит в нашей жизни. Не беспокойся и не бойся, Гедвига! А теперь мне надо взглянуть, все ли Эбергард приготовил к приему гостей. Я забыл дать ему необходимые приказания. Извини меня, через десять минут я снова буду здесь!

Эдмунд выпустил невесту из объятий и поспешно удалился. Это было обыкновенное бегство; он не хотел объяснений. Невозможно было найти решение загадки; как графиня, так и Эдмунд были одинаково недоступны в этом отношении.

Гедвига вернулась на прежнее место и, опершись головой на руку, погрузилась в мрачное раздумье. Эдмунд что-то скрывал от нее, и все-таки она не потеряла его любви; ей подсказывало это собственное сердце. Наоборот, казалось, что он любил ее даже страстнее, чем раньше, когда мать занимала в его сердце первое место. Но как странно, как устрашающе было поведение Эдмунда! Почему он так бурно требовал от нее уверений, что ее любовь принадлежит лишь одному ему? И чему он хотел "положить конец", если эта уверенность обманет его? Первое было так же загадочно, как и второе.

Гедвига, конечно, чувствовала, что она должна была бы броситься к жениху на грудь и добиться от него откровенности. Хотя он упрямо отмалчивается, но все же, несомненно, должен будет уступить ей, если она станет умолять его со всей искренностью любви; но именно этого-то она и не могла сделать. Словно тайное сознание своей виновности удерживало ее от того, чтобы употребить всю свою власть, но все же она так храбро боролась против грез, постоянно рисовавших перед ней образ другого, который был так далеко теперь и которого она, может быть, никогда больше не увидит!

Со дня своего отъезда Освальд фон Эттерсберг, казалось, почти пропал без вести. Графиня никогда не говорила о своем племяннике и на вопросы Рюстова отвечала холодно и кратко, что Освальд прекрасно чувствует себя в столице, но что он очень редко пишет своим родственникам. Очевидно, она не желала касаться этой темы, и потому всегда старалась избегать ее. Но странно было то, что Эдмунд никогда не упоминал имени своего двоюродного брата, к которому всегда питал горячее чувство, что напоминание о нем было неприятно и ему. Вероятно, перед отъездом Освальда между ним и Эдмундом произошла новая ссора, и разрыв стал окончательным.

Утомленная раздумьем и грезами, Гедвига откинулась в кресле. Она хорошо слышала, как открылась дверь соседней комнаты, как раздались приближавшиеся шаги, но, полагая, что это возвратился Эдмунд, не переменила позы, и только когда пришедший вошел в комнату, устало повернула голову в его сторону.

Девушку словно поразило громом. Вспыхнув горячей краской, вся трепеща, она вскочила с места, глядя на дверь. Что она испытывала, она не знала, не отдавала себе отчета, но имя, бессознательно сорвавшееся с ее уст, и тон, которым она произнесла его, выдали все:

- Освальд!..

На пороге действительно стоял Освальд. Отправляясь в Эттерсберг, он должен был подготовиться к возможности свидания с Гедвигой, однако и для него эта встреча была совершенно неожиданной. В первый момент он стоял в нерешительности, но когда услышал свое имя из уст любимой девушки, осмелел. В один миг он очутился рядом с ней и воскликнул:

- Гедвига, я испугал вас?

Действительно, Гедвига была почти без чувств. Но все же она нашла в себе силы произнести:

- Вы явились так неожиданно, так внезапно...

- Мне некогда было известить о своем приезде. Дело касается одного очень важного обстоятельства, по поводу которого мне необходимо лично переговорить с Эдмундом.

Освальд произносил слова, не давая себе отчета в. том, что говорит; он не отрываясь смотрел на девушку. Один миг свидания уничтожил все, что с громадным трудом было достигнуто в течение двухмесячной разлуки.

- Я... я позову Эдмунда, - пролепетала она.

- О моем приезде ему уже доложено. Не бегите так от меня, Гедвига! Неужели вы не хотите подарить мне хотя бы одну минуту?

Девушка остановилась. Этот упрек приковал ее к месту, но она не посмела ничего на него ответить.

- Я приехал не ради своих интересов, - продолжал Освальд. - Завтра я уже уеду. Я не мог предполагать, что сейчас вы находитесь в Эттерсберге, иначе я избавил бы нас обоих от этого свидания.

"Нас обоих"! Сквозь горечь этих слов словно прорвался луч счастья. Ее неосторожное восклицание дало ему, наконец, уверенность в том, о чем он до сих пор только подозревал, и хотя Освальд не мог и не должен был связывать с этим никаких надежд, ни за какие сокровища он не отказался бы от этой уверенности. Во время прощания молодой человек еще владел собой, по теперешнее неожиданное свидание грозило сорвать с его уст печать молчания. Долго скрытая страсть готова была вспыхнуть ярким пламенем. Гедвига видела это по глазам Освальда и постаралась овладеть собой.

- В таком случае, по крайней мере, сократим свидание, - тихо, но твердо сказала она и отвернулась.

Но Освальд пошел следом за ней, говоря:

- Итак, вы хотите уйти от меня? Неужели я не могу сказать вам ни одного слова?

- Боюсь, что мы уже слишком много сказали друг другу. Пустите меня, господин фон Эттерсберг, прошу вас.

Освальд отступил назад, чтобы пропустить Гедвигу. Она была права, и хорошо еще, что хоть она сохранила самообладание, между тем как он чуть было не потерял головы. Он молча, печально смотрел ей вслед, но больше не делал попытки удержать.

Едва Гедвига скрылась в комнатах графини, с другой стороны вошел Эдмунд. О приезде двоюродного брата ему было доложено, но на его лице вовсе не было радостного изумления. Наоборот, молодой граф, казалось, был очень взволнован, почти встревожен. Когда Освальд поспешил к нему навстречу и с прежней сердечностью хотел протянуть ему руку, Эдмунд отшатнулся, и его приветствие прозвучало удивительно странно и натянуто:

- Какая неожиданность, Освальд! Вот не предполагал, что ti посетишь нас в Эттерсберге!

- Тебе это неприятно? - Освальд, оскорбленный совершенно неожиданным приемом, опустил протянутую руку.

- Вовсе нет! - поспешно воскликнул Эдмунд. - Напротив! Но ведь ты мог бы написать мне о приезде.

- Письма я должен был ждать от тебя, - с упреком ответил Освальд. - На мое первое письмо ты прислал всего несколько строк, а на второе и вовсе ничего не ответил. Я так же мало мог объяснить себе это молчание, как теперь твой прием. Ты был болен или что-то случилось?

Молодой граф расхохотался; это был опять тот же громкий смех, часто срывавшийся теперь с его уст.

- С чего ты взял? Видишь, я совершенно здоров. Просто у меня не было времени писать.

- Не было времени? - обиженно сказал Освальд. - В таком случае у меня, несмотря на мои усиленные занятия, нашлось для тебя больше времени. Я приехал единственно ради того, чтобы избавить тебя от больших убытков, а не в гости. Скажи, пожалуйста, ты не отобрал у своего управляющего доверенности?

- Какой доверенности? - рассеянно спросил Эдмунд, по-прежнему избегая взгляда брата.

- Старой доверенности, которую выдал ему барон Гейдек как твой опекун от твоего имени, она уполномачивала его совершенно самостоятельно управлять Эттерсбергом. Неужели он по-прежнему пользуется ею?

- Да, вероятно, потому что я не потребовал ее обратно.

треть твоих лесов должна быть вырублена и продана?

- Вот как? Когда же это будет? - спросил Эдмунд все так же рассеянно.

По-видимому, это известие не произвело на него никакого впечатления.

- Да опомнись же! - воскликнул Освальд. - Если тебе ничего неизвестно об этом, если это происходит без твоего согласия, так ведь обман налицо. Покупная сумма - настоящая насмешка - должна быть выплачена наличными деньгами, и прежде чем все откроется, управляющий надеется присвоить их. Я узнал об этом совершенно случайно и тотчас же поспешил сюда, чтобы предупредить тебя о страшных убытках.

Эдмунд провел рукой по лбу, словно ему было трудно собраться с мыслями.

- Да, это очень мило с твоей стороны. Так ради этого ты и приехал? Ну, мы можем поговорить об этом в другое время.

При виде такого полного безразличия изумление Освальда росло, но еще больше вызывало недоумение застывшее выражение лица молодого графа, который со своими мыслями, видимо, витал где-то совсем в другом месте.

- Эдмунд, разве ты не слышал, о чем я говорил тебе? Дело в высшей степени важное и не терпит ни малейшего отлагательства. Ты немедленно должен объявить доверенность недействительной, иначе тебе придется признать договор, который совершенно опустошит твои леса и принесет майорату непоправимый ущерб.

- Майорату? - повторил Эдмунд, из всей речи Освальда, казалось, уловивший только одно это слово. - Да, конечно, здесь не должно быть причинено убытков. Освальд, возьмись за это дело сам, все равно ты уже начал им заниматься.

- Я? Как я могу распоряжаться в твоем имении, когда ты сам находишься здесь? Я приехал предупредить тебя и открыть глаза на обман, но действовать должен ты; ведь ты - владелец Эттерсберга.

Лицо графа дрогнуло, словно от скрытой муки, и его глаза со страхом опустились перед изумленным и вопрошающим взглядом двоюродного брата. Он крепко сжал губы и промолчал.

- Если ты находишь необходимым.

- Конечно же! И даже немедленно.

Эдмунд подошел к столу и хотел позвонить, однако Освальд, последовавший за ним, внезапно положил руку ему на плечо и спросил серьезным, настойчивым тоном:

- Эдмунд, что ты имеешь против меня?

какие вещи приходится узнавать.

- Нет, это не то, - уверенно проговорил Освальд. - Твое недовольство относится только ко мне. Как сердечно ты прощался со мной и как теперь встречаешь! Что произошло?

С последними словами он обнял графа и попытался заглянуть ему в глаза, но тот вырвался из его объятий.

- Да не мучь же меня все время подобными подозрениями! - пылко воскликнул он. - Неужели я должен отдавать тебе отчет в каждом слове, в каждом взгляде?

Освальд отступил на шаг и скорее изумленно, чем оскорбленно посмотрел на него. Эта вспышка, для которой не было никакого повода, была ему совершенно непонятна.

- Нет, - холодно ответил Освальд. - Я приехал не для удовольствия и завтра же должен уехать.

- Так скоро? Это очень неприятно для меня, но тебе лучше знать как располагать своим временем. Я прикажу приготовить тебе комнату. - Эдмунд был уже на пороге, но обернулся еще раз. - Да, еще одно, Освальд! Объяснись, пожалуйста, с управляющим! У меня нет ни умения, ни терпения. Что бы ты ни сделал, я на все заранее согласен. До свиданья!

В последних словах снова слышалась торопливость, стремительно сменившая прежнюю безучастность. Затем граф исчез так быстро, словно у него земля горела под ногами.

после того, как оттуда вышла Гедвига. Может быть, он пришел раньше и слышал из соседней комнаты их краткий, но такой многозначительный разговор. Хотя при этом и не было произнесено ни одного слова, указывавшего на признание, все же этого было достаточно, чтобы открыть глаза Эдмунду, показать, что было между Освальдом и невестой молодого графа, достаточно, чтобы зажечь в нем пламя ревности. Этим объяснилось и то, что он отшатнулся, когда Освальд протянул ему руку, а также его равнодушие к грозившим ему убыткам, его взволнованность и расстройство.

- Так вот что это! - вполголоса проговорил Освальд. - Вероятно, он что-то слышал. Ну, в таком случае он должен был слышать, насколько неожиданной для нас была эта встреча, и если мне придется говорить с ним, я все ему объясню.