| Автор: | Вернер Э., год: 1887 |
| Категория: | Повесть |
ГЛАВА III
Граф Оденсборг между тем имел продолжительный разговор с управляющим; он выслушивал отчеты, отдавал распоряжения и приказания, словно был хозяином майората. Сам Гельмут нисколько не заботился о таких скучных и неприятных вещах и не проявлял ни малейшего желания познакомиться ближе с положением дел в своих имениях.
Выйдя из своей комнаты, граф встретился на лестнице с баронессой Мансфельд, бывшей хозяйкой замка, возвращавшейся из парка, где она гуляла, несмотря на бурную погоду. Семидесятилетняя старушка отличалась когда-то замечательной красотой - это видно было еще и теперь; ее внучка Элеонора поразительно походила на нее. Теперь под черным креповым вдовьим чепчиком сверкавшие серебром волосы и лицо выдавали годы баронессы, но ее стан еще не согнулся, а светлые, ясные глаза выражали несокрушимую свежесть души и тела.
Молодой владелец майората до сих пор еще смотрел на себя как на гостя бабушки, и делал это тем непринужденнее, чем меньше намеревался пробыть здесь. Казалось, все молча условились не касаться в разговоре щекотливого пункта. Гельмут вообще был очень равнодушен ко всему, с обычным легкомыслием и насмешливостью относясь к различиям в мнениях.
Зато тем лучше умел заставить считаться со своей точкой зрения граф Оденсборг, хотя он никогда не защищал ее открыто. Холодный знатный дипломат, словно стена, стоял между бабушкой и внуком, искусно препятствуя всякому их сближению. Старой баронессе он не оставлял ни малейших сомнений в том, что считает своего пасынка исключительно своим достоянием и вовсе не склонен терпеть здесь чье бы то ни было постороннее влияние, но все это делалось в самой вежливой форме. И теперь он с исключительным вниманием поздоровался с почтенной старушкой и присоединился к ней.
Они вошли в комнату с балконом, где еще находился Гельмут. Скрестив на груди руки, он шагал взад и вперед; и на его обычно ясном челе залегла глубокая складка. При появлении бабушки он поднял голову и поспешил к ней навстречу.
- А ведь я еще не видел тебя сегодня, бабушка, - целуя руку и как бы извиняясь, промолвил он.
- Нет, Гельмут, обычно ты приходил ко мне здороваться после завтрака на несколько минут, но сегодня я напрасно ждала тебя.
Этот, хотя и очень мягкий, упрек, по-видимому, поверг молодого барона в немалое смущение. Он взглянул на графа.
- Я хотел прийти и сегодня, но папа...
- Я посоветовал Гельмуту не беспокоить вас, - вмешался Оденсборг. - Случайно я услыхал, что вы ждете Арнульфа Янсена, а так как тогда у вас, вероятно, обсуждались бы такие важные вопросы, что всякая помеха была бы нежелательна...
- Исключительно мои частные дела, граф, - совершенно спокойно произнесла баронесса. - Кроме того, я жду Янсена не раньше как через час. Он обещал мне помочь советом и содействием в устройстве Викстедта, потому что мне придется самой управлять им, когда я перееду туда.
- В Викстедт? - озадаченно спросил Гельмут. - Ты хочешь покинуть замок?
- Конечно! Ты ведь знаешь, твой дедушка оставил мне в наследство маленькое имение.
- Да, но только для проформы, потому что Мансфельд - майорат. Ведь дедушка никогда не думал, что ты покинешь место, где являешься хозяйкой уже полвека.
- Я была ею, - серьезно сказала баронесса, - а теперь хозяин - ты.
- Это ничего не меняет. Неужели в доме внука ты будешь считать себя чужой?
- Но мой внук стал чужим для меня за долгие годы, которые провел вдали от меня.
На этот раз в ее словах звучал не упрек, а только боль и тоска, и они не преминули произвести на молодого человека должное впечатление. Но, прежде чем он успел ответить, вмешался граф Оденсборг:
- Я чрезвычайно сожалею, баронесса, что нельзя было чаще присылать вам Гельмута, как вы желали. Мы много путешествовали, затем смерть моей жены, затем учение Гельмута, просто не представлялось возможности.
- Даже и тогда, когда мой муж умирал и хотел еще раз взглянуть на внука?
- К сожалению, мы получили письмо слишком поздно, почти одновременно с известием о смерти.
- Я знаю, граф, кому обязана тем, что Гельмут не должен был возвращаться на родину, - с долго скрываемой и наконец прорвавшейся горечью ответила старушка.
- Вы несправедливы ко мне, баронесса, - с холодным раздражением возразил Оденсборг. - Вы и ваш супруг никогда не могли простить вдове вашего сына, что она отдала свою руку датчанину.
- Моя невестка была свободной в своем выборе, - сказала баронесса. - Мы стремились только к ребенку нашего сына, которого вы так решительно отдаляли от нас.
Оденсборг пожал плечами.
- Я сохранял сына матери! Она имела на него большие права.
- Его родина и его семья также имели на него некоторые права, но я вижу, что мы потеряли их. Следовательно, я должна переселиться в Викстедт.
Гельмут слушал этот разговор в крайнем смущении.
В первый раз открыто коснулись их взаимоотношений, и это крайне неприятно подействовало на него; однако, подойдя к бабушке, он просительно произнес:
- Бабушка, ты не должна уезжать! Это ведь будет похоже на то, что я выгоняю тебя. Я знаю, ты всей душой привязана к этим местам, где прожила всю жизнь, где у тебя сохранились самые теплые воспоминания.
- Пожалуйста, не беспокой баронессу, Гельмут, - прервал его граф. - Вероятно, у нее имеются основательные причины для такого решения.
При теплых, сердечных словах внука лицо баронессы осветилось мимолетной радостью, но эта радость быстро растаяла, когда бабушка увидела, что с вмешательством отчима Гельмут немедленно смолк, и лишь на устах ее скользнула страдальческая улыбка.
- Ты видишь, относительно моего отъезда мы вполне согласны с графом Оденсборгом. Я на будущей неделе уезжаю из Мансфельда.
- Если уж ты так непременно хочешь, - неуверенно промолвил Гельмут, - но мне это очень больно, бабушка!
- И мне также, дитя мое, однако я только подчиняюсь необходимости, а тебе, во всяком случае, перенести ее легче, чем мне.
Кивнув головой ему и графу, она вышла из комнаты.
Молодой барон не пытался больше удерживать ее, но лицо его выражало неудовольствие, когда он после ухода бабушки обратился к отцу:
- Папа, ты не должен был допускать этого.
- Да разве я выгоняю баронессу? - холодно спросил Оденсборг. - Никто не заставляет ее уезжать, и, мне кажется, ты достаточно настойчиво упрашивал ее остаться.
- Но она не может примириться, что с новым хозяином приходят новые порядки, что вместе с ним на немецких традициях, которые так долго поддерживал ее супруг, ставится крест. При таком различии наших взглядов дальнейшее совместное проживание едва ли было бы приятно. Надеюсь, ты сам видишь это, хотя, повинуясь невольному чувству, только что решился на просьбу, исполнение которой могло бы повергнуть нас всех в великое затруднение.
- Ведь я знал, что в Мансфельде меня ждет бездна неприятностей, и потому так долго медлил с приездом сюда! - с невольной страстностью воскликнул Гельмут. - Если уж так необходимо было для введения во владение явиться мне самому, так ведь это все уже окончено, и нам ничто не мешает уехать. Ради чего, собственно, я должен оставаться здесь?
- Потому что мы, несомненно, находимся накануне войны и враждебные действия могут вспыхнуть каждую минуту. В таком случае твои имения не должны оставаться без хозяина. В течение недели я до известной степени ознакомился здесь со всем и нашел, что дела обстоят намного хуже, чем даже можно было предполагать. Здесь у меня открылись глаза на многое такое, о чем я и не подозревал до сих пор; если бы я знал об этом раньше, ни за что не позволил бы тебе после смерти дедушки несколько месяцев оставаться вдали. Как раз здесь, в Мансфельде и его окрестностях, находится очаг оппозиции, принимающей все более и более угрожающие размеры. Во-первых, здесь есть некий Арнульф Янсен.
- Местный идеал Элеоноры! - с горькой насмешкой кивнул Гельмут.
- Ты уже знаком с ним?
- Я видел его вчера в замке, где этот мужик, похоже, играет значительную роль.
- Не говори так презрительно "мужик", - серьезно заметил Оденсборг. - Местные крестьяне, больше столетия владеющие своими усадьбами, по богатству не уступают дворянству и пользуются неограниченным влиянием на народ. С тех пор, как Янсен вступил во владение своим наследством, он стал душой и главой бунтовщиков. Все группируются вокруг него, все шлезвигское мужичье признает его вождем и повинуется каждому его знаку. В случае войны это движение может сделаться очень опасным.
Это разъяснение едва ли заинтересовало молодого владельца майората; он слушал с рассеянным видом, и в его ответе слышалось крайнее нетерпение:
- Но что мне за дело до всего этого? Меня это совершенно не касается. Я - не солдат, не государственный человек и нисколько не интересуюсь партийной борьбой. Если действительно случится война, то я предвижу бесконечный ряд притеснений и насилий, которые будут совершаться над моими родственниками. Присутствовать при этом я не чувствую себя обязанным и уеду.
- Ты останешься, Гельмут, - повелительно и строго заявил Оденсборг. - Ты не должен ребячиться и бежать из-за каких-то пустяков, когда я объясняю тебе, что твое присутствие здесь необходимо.
Гельмут скрестил руки на груди и упрямо закинул голову.
- С тех пор как я стал владельцем майората, я, кажется, утратил всякую свободу. Ты все время командуешь мной, папа!
Граф Оденсборг, вероятно, знал, как далеко он может зайти и где кончаются пределы его власти; по крайней мере, он сейчас же поспешил переменить разговор.
- Ты знаешь, сын мой, что я никогда не омрачал тебе радости жизни и свободы юности. Или, может быть, я был для тебя строгим отцом?
- Нет, нет! - воскликнул Гельмут, очень быстро обижавшийся и так же быстро успокаивающийся. - Ты всегда был очень снисходителен ко мне.
Граф усмехнулся и ласково положил руку на плечо пасынка.
- Таким же я должен быть и в будущем; такой ветреник, как ты, требует постоянного надзора. Обещаю тебе, что никаких неприятностей ты испытывать не будешь. Всю тяжесть, как и всю ответственность, я беру на себя; но, когда я буду выступать от твоего имени, ты, как владелец майората, должен стоять за меня и защищать меня всей полнотой своей власти. Обдумай это и оставайся.
В его голосе действительно звучали теплота и сердечность, но это был тот же тон, каким говорят с избалованными и своенравными детьми, с которыми не помогает строгость и которых уговорами можно привести к послушанию. И действительно, это помогло: Гельмут смягчился и промолвил вполголоса:
- Если это необходимо...
- Это необходимо! И еще одно! Когда я шел от тебя, я встретил Элеонору. Ты сдержал слово и переговорил с ней?
Ответ был короток и резок, что не укрылось от графа. Он удивленно взглянул на пасынка:
- Так односложно? Что с тобой? Надеюсь, тебе удалось освободиться?
- Этого не требовалось. Меня отвергли.
- Тебя? Не может быть!
- Ты ошибся, папа, предполагая расчеты и планы с той стороны, - сказал Гельмут с горечью, свидетельствовавшей о том, насколько сильно его задел состоявшийся разговор. - Элеонора сама пошла мне навстречу. Она никогда не думала выполнить завещание. Она просто разрывает его и вместе с моим майоратом и моим богатством швыряет к моим ногам.
Известие было настолько неожиданно, что сам дипломат потерял на миг самообладание.
- Она отказывается от тебя и от Мансфельда? Серьезно?
- Совершенно серьезно!
Оденсборг недоверчиво покачал головой.
- Странно! Правда, это соответствует нашим желаниям, но все-таки непонятно. Здесь кроется какая-нибудь скрытая причина; иначе я не могу объяснить себе это.
- Но я могу! - с неожиданной горячностью вырвалось у Гельмута. - Элеонора высказала мне это довольно откровенно, а о чем умолчала, то досказали ее тон и взгляд, а именно: она меня презирает! Но я не хочу и не допущу, чтобы меня презирали, хотя бы мне для этого пришлось все поставить на карту.
С этими словами Гельмут стремительно бросился к выходу, между тем как граф, пораженный таким внезапным порывом, изумленно смотрел на него.
- Гельмут! Гельмут! - закричал он вдогонку пасынку, но тот, не обращая внимания на его зов, стремительно исчез.
На лбу графа образовалась мрачная морщина - такое решение, по-видимому, меньше всего устраивало его.
В комнате Элеоноры сидели обе девушки; они должны были расстаться сегодня, так как Ева собиралась после обеда вернуться в город. Ева фон Бернсгольм также была сиротой, но, как наследница крупного состояния, представляла собой завидную партию; она жила в доме своего опекуна, датского наместника Хольгера, у которого не было времени особенно заботиться о красивом, избалованном и своенравном ребенке и который предоставлял ей во всем волю. И теперь она горячо говорила Элеоноре:
- Думай, что хочешь, но я возмущена! - заключила она свой рассказ.
Элеонора слушала ее, очевидно, очень невнимательно и едва ли даже знала, о чем шла речь, потому что посмотрела на нее, словно пробудившись от сна, и ответила почти машинально:
- Но, милая Ева, я, право, не вижу никакой причины для гнева.
- Никакой причины? Да я же рассказывала тебе, что этот капитан Горст осмелился сделать мне предложение. Мне, мне, когда он все время воюет со мной! Не проходило дня, чтобы мы из-за чего-нибудь не поспорили друг с другом, а теперь он желает жениться на мне!
- Разве это тебя так удивило? - спокойно спросила Элеонора. - Меня нисколько: я уже давно предвидела нечто подобное. Итак, ты сказала "нет"?
- А как он отнесся к этому?
- Он с величайшей уверенностью заявил мне, что, в конце концов я будто бы скажу "да"!
- Это очень похоже на Фрица Горста!
Ева, взволнованно ходившая взад и вперед по комнате, мгновенно остановилась.
- Да, эти пруссаки воображают, что надо даже любить по команде. Командование у них в крови; это вообще единственное, что они умеют, но это они умеют основательно. О, я ненавижу их всех!
- Ева, ты забываешь, что я - дочь своего отца, - серьезным тоном остановила ее Элеонора.
- Твой отец? Ведь полковник Вальдов и родился, и вырос в Шлезвиге.
- Но он поступил на прусскую службу и был прусским офицером.
- Ну, для него комплимент, когда я утверждаю, что он умел командовать, - ловко вывернулась Ева. - Не будь так чувствительна, Нора! От моего опекуна я слышу совсем иное, он лишь на днях назвал мансфельдские поместья "резиденцией заговорщиков".
- Неужели он действительно так выразился? - спросила Элеонора, рассеянно глядя в парк.
- Слово в слово! Резиденция заговорщиков! Он ни за что не позволил бы мне бывать у вас, если бы не надеялся разузнать через меня, что происходит здесь, в замке. Я прекрасно вижу, как он старается все выспросить у меня, но я молчалива, как могила.
Ева торжественно приложила руку к сердцу, но ее подруга, казалось, не придавала значения ее молчаливости, наоборот, в ее ответе прозвучала даже насмешка.
- Тебе трудно что-либо выболтать; кроме того, теперь твой опекун получает все желательные ему сведения от графа Оденсборга.
- Вероятно, потому, что граф был у нас уже два раза в городе, - с важным видом подтвердила Ева, - и тогда они все время вели бесконечные политические разговоры. Я не обращала на них внимания, занимаясь с бароном Гельмутом, который приезжал с ним и который точно так же находит политику очень скучной.
- Гельмут находит скучным все, что требует серьезной деятельности мужчины, - холодно возразила Элеонора.
- Да, от него так и брызжет веселостью. Вообще твой дедушка не положил на тебя тяжелой жертвы своим завещанием. Твой кузен - воплощенная любезность, самый галантный кавалер, к тому же владелец крупного майората; в этом все же есть утешение, когда приходится выходить замуж согласно воле завещания.
Элеонора, похоже, вовсе не намеревалась в ответ на безграничное доверие подруги отвечать такой же откровенностью; по крайней мере, она ни словом не обмолвилась о разговоре, час назад состоявшемся у нее с Гельмутом.
- Так ведь сейчас речь идет не о моем выборе, а о твоем, - уклончиво ответила она. - Неужели голос твоего сердца не говорит за Фрица Горста?
- Что? За человека, объясняющегося мне в любви в таком стиле? - возмущенно воскликнула Ева. - Ты себе представить не можешь, как положительно, как прозаически и притом как повелительно все это вышло! "Я вас люблю", "я предлагаю вам мою руку", "выходите за меня замуж" - точка! И в таком-то человеке я должна видеть свой идеал? Нет, это должно быть что-то величественное, что-то романтическое! Я требую мечтательной преданности, нежности и прежде всего страстной, безмерной любви!
- Не требуешь ли ты еще чего-нибудь от своего будущего супруга? Ты разочаруешься, мужчины - далеко не идеалы.
- Я выйду замуж только за идеал с безмерной любовью или навек останусь незамужней!
При последних словах дверь внезапно распахнулась, и в комнату стремительно влетел Отто.
- Ура! Война! - торжествующе кричал он, сверкая глазами.
Обе девушки вздрогнули от неожиданного известия, принесенного мальчиком, и его сестра сказала ему с упреком:
- Что тебе пришло в голову, Отто? Как ты можешь так пугать нас?
- Война, война! - радостно повторил он. - Фриц только что получил приказ и должен мчаться сломя голову. Не правда ли, Фриц?
Горст следом за ним вырос на пороге.
- Я пришел проститься с вами, барышни; Отто уже опередил меня с новостью, как я вижу.
- Вы получили известие, что война объявлена? Так внезапно? - спросила Элеонора, в то время как напряженный взор Евы с тем же вопросом был обращен к капитану.
- Четверть часа тому назад, - подтвердил Горст. - С приказанием немедленно возвратиться в полк. Я должен торопиться, чтобы попасть на поезд.
- Я помогу тебе, Фриц! - бурно прервал его Отто. - Я уложу твой чемодан, закажу экипаж, позабочусь обо всем; тебе не о чем беспокоиться. Ах, чего бы я ни дал, если бы мог отправиться с тобой!
- Я охотно возьму тебя с собой, мой маленький герой, - улыбнулся Горст. - Я хотел пройти к баронессе проститься с нею, да узнал, что у нее Янсен и она приказала не беспокоить ее.
Элеонора поспешно поднялась с места и направилась к дверям.
- Это - исключительный случай, Фриц. Я сейчас же пойду к бабушке и передам ей, что мы должны уехать.
Горст и Ева остались вдвоем. Она стояла у окна, внимательно глядя в парк, между тем как он с другого конца комнаты внимательно смотрел на нее. Так прошло несколько минут; ни он, ни она не начали разговора, но и никто из них не обнаруживал желания уходить.
- Итак, начинается война! - наконец, не оборачиваясь, сказала Ева.
- Да, слава Богу, наконец-то! - прозвучало в ответ.
- Вам, кажется, не дождаться того времени, когда можно будет обрушиться на моих земляков? - спросила она, сверкая глазами.
- Тем лучше! Когда неприятель храбр, радость победы чувствуется вдвойне.
Ева возмущенно повернулась к капитану.
- Вы еще не знаете, победите ли вы.
Эта уверенность окончательно вывела из себя девушку; бросив на Горста уничтожающий взор, она прошла мимо него к выходу, но на пороге вдруг остановилась и воскликнула:
- Господин капитан!
- Что прикажете?
- Когда начнется сражение, вы все-таки поберегите себя.
- Я только хочу сказать, чтобы вы без нужды не подвергали себя опасности.
- Опасности надо идти навстречу, лицом к лицу столкнуться с нею; это - единственное средство избежать ее.
- О, эти бессердечные мужчины! - невольно вырвалось у Евы. - Они так легкомысленно, так весело идут на смерть, вовсе не думая о том, что мы, бедные женщины, боимся и волнуемся.
Она остановилась, словно испугавшись своих слов, но было уже поздно; Горст, все еще находившийся в противоположном конце комнаты, так поспешно бросился к ней, что в одно мгновение очутился рядом:
Ева вспыхнула, как зарево, и снова сделала попытку идти, но капитан преградил ей путь, повторив прежним повелительным тоном:
- Я хочу знать, за кого вы боитесь? Ева, вы плачете? Тогда я сейчас повторю свое предложение.
- Оставьте меня! - заливаясь слезами, воскликнула девушка. - Ступайте, я не желаю ничего слушать, ни одного слова!
Горст и не думал повиноваться; наоборот, он крепко держал маленькую ручку девушки и его голос звучал горячей нежностью:
моего счастья, и, когда вернусь...
- Никогда! - зарыдала Ева. - Я знаю, что я должна сделать для моей родины, но мой опекун... он никогда не простит мне... Прощайте!
- Ева!
Ответа не последовало; за дверьми только слышалось подавленное рыдание.
- Ева, теперь я ухожу, но вернусь с целым полком и вырву вас из дома вашего опекуна, а если захвачу еще и этого ненавистника пруссаков, то спаси его Бог!