| Автор: | Вернер Э., год: 1887 |
| Категория: | Повесть |
ГЛАВА X
Тяжелее всего катастрофа отразилась на графе Оденсборге и на наместнике. С того момента, как его пасынок с поднятой саблей встал перед Арнульфом Янсеном, граф отказался от всякого вмешательства: он чувствовал, что его власть кончилась; Хольгер же, которого и теперь не покинули ни его энергия, ни решительность, сделал попытку броситься за нападавшими и предупредить находившихся внизу датчан. Но, как можно было предвидеть, дверь внизу он нашел запертой, а пока старался открыть ее, ликующие крики со двора возвестили, что было уже слишком поздно, что смелая попытка Гельмута удалась на славу.
Оденсборг удалился к себе и заперся в своей комнате, где, по приказанию Гельмута, его никто не тревожил. Когда он после полудня прислал вниз сказать, чтобы ему приготовили экипаж, так как он хочет уехать, вернувшийся лакей принес ему ответ, что экипаж будет готов через полчаса. Наместника же, от которого ввиду его нескрываемой враждебности можно было ждать самого худшего, заперли в одной из комнат как пленника, и только теперь заявили ему, что он может покинуть замок вместе с графом. Он тут же воспользовался этим разрешением.
В одной из комнат верхнего этажа, где до сих пор жил Оденсборг с пасынком, стоял Гельмут. Он ожидал находившегося у себя в комнате отчима, которого не видал с утра. Дверь открылась, из комнаты вышел слуга с чемоданом в руках, а изнутри послышался голос графа:
- Значит, экипаж подан?
- Так точно, ваше сиятельство, он ожидал нас при выезде в деревню, так как ворота замка уже забаррикадированы.
- В таком случае снеси багаж вниз. Ты и Франц проводите меня, мы поедем прямо в город.
Слуга повиновался и, испуганно взглянув на молодого хозяина замка, вышел из комнаты. Следом за ним показался граф Оденсборг в дорожном костюме и хотел точно так же спуститься вниз, однако пасынок пошел ему навстречу и спросил:
- Ты хочешь уехать, папа?
Оденсборг остановился и смерил сына взглядом, полным немого упрека.
- Да! Надеюсь, со мной не будут обращаться здесь, как с пленным, и не задержат насильно.
- Нет, ты пройдешь совершенно свободно, я уже отдал приказ.
Последовала недолгая, но томительная пауза; оба, бледные и взволнованные, молча стояли друг перед другом. Только теперь они по-настоящему поняли, что значила для них утренняя сцена.
Наконец, первым заговорил граф Оденсборг:
- Не мог же ты, надеюсь, ждать, что я останусь после того, что произошло?
- Нет, - ответил Гельмут, - но я также не верил, что ты уйдешь, не захотев увидеть меня. Перед этим ты не принял меня.
- Я приводил в порядок бумаги, - холодно ответил граф, - а ты приводил в боевую готовность свой замок. Между прочим, долго будет тянуться эта комедия?
- Какая комедия?
- Которую ты разыгрываешь со своими мужиками. Если бы я подозревал, что мой сын пойдет против меня, как защитник шпиона, встанет во главе шайки дерзких бунтовщиков...
- Папа, оставь! - серьезно перебил его молодой человек. - Это делает нашу разлуку еще более горькой.
что я долгими годами насаждал и лелеял в тебе.
- Что ты навязал мне! Правда, я сам виноват, что допустил командовать собой, но будь справедлив: ведь это ты отнял у меня и волю, и способность рассуждать. Ты предоставил мне наслаждаться радостями жизни, но от сути ее, от ее обязанностей удалил. Я никогда не смел возвращаться на родину, не должен был видеть своих родных; каждая нить, связывавшая меня с родиной, нарочно рвалась. Ты хотел, чтобы я оставался только послушным сыном, не знающим ничьей иной воли, кроме твоей, и я был таким до сегодняшнего дня.
- И был бы еще дольше, если бы не безумная страсть, которая, несомненно, овладела тобой. Ты думаешь, я не знаю, чьему голосу ты следуешь, чья рука вырывает тебя у меня? В тот миг, когда ты отказался от меня, ты полюбил Элеонору Вальдов, а меня приносишь в жертву этой любви.
Гельмут отрицательно покачал головой.
- Ты ошибаешься, здесь есть еще нечто другое. Я был чужим для своей родины, и она враждебно, как чужого, приняла меня, когда моя нога ступила на родную землю. И все же я знал с первого дня, что это - моя родина, это ощущается каждым нервом, чувствуется в каждом биении сердца! - он остановился, словно ожидая ответа, и, не получив его, продолжал с еще большим воодушевлением: - Ты не знал, как часто стыд заливал краской мое лицо, когда я слышал, как поносили имя Мансфельд за то, что творилось тобой в моих поместьях; ты не знал, сколько раз я намеревался порвать эти цепи. Но сегодня, когда вы хотели вести на смерть человека, вся вина которого состояла только в том, что он любил свою родину, мою родину, где ваши пули из дома моих предков были направлены в моих земляков, - борьба окончилась; я сделал то, что должен был сделать!
Молча и мрачно, не перебивая, слушал Оденсборг, но его лицо выражало скорее страдание, чем гнев. Затем он быстро приблизился к Гельмуту и, положив ему руку на плечо, произнес:
- Гельмут, подумай: ведь этот час разлучает нас навсегда! Ты был моим сыном, хотя нас и не соединяли кровные узы; неужели я действительно должен навсегда потерять тебя?
- Тебе не следовало привозить меня сюда, - тихо сказал Гельмут. - Во всяком случае, не теперь, когда моя родина хочет освободиться от вас, когда идет кровавая борьба за ее освобождение. Твое воспитание не выдержало испытания; немецкая кровь забушевала во мне и потребовала отмщения за долгий плен. Я больше не могу и не хочу забывать, что я - сын Мансфельда и что я должен вступить в управление наследством своего отца.
Граф опустил руку и отступил; его лицо приняло холодное выражение, и он сурово произнес:
- Тогда между нами все кончено!
- Ты идешь? - воскликнул молодой человек. - Ни слова на прощанье? Ни малейшего знака примирения?
- К чему? Ведь у тебя свое отечество, ради которого ты жертвуешь мной, а я возвращаюсь в свое.
В его словах звучала неизъяснимая горечь, и все-таки Гельмут чувствовал, как дорог был он этому человеку, который любил только его одного, хотя и на свой лад.
- Отец! Отец мой! - простонал он.
Оденсборг взглянул на него, увидел две горькие слезы, катившиеся из его голубых глаз, с мольбой устремленных на него, и почувствовал, что самообладание вот-вот покинет его.
- Прощай! - промолвил он с невыразимым страданием, направляясь к выходу.
Гельмут хотел было броситься за ним, но внезапно остановился. Выбор он сделал, теперь предстояло довести дело до конца, хотя бы такой ценой!
Приказ барона был выполнен в точности. Граф Оденсборг с наместником и двумя слугами беспрепятственно покинул замок. Для них открыли маленькую боковую калитку, которая, однако, сейчас же закрылась за ними, так как необходимо было соблюдать все предосторожности.
Через некоторое время в замок явился Арнульф Янсен, стал искать барона и, наконец, встретился с ним на лестнице.
- Граф и наместник уехали, - отрывисто доложил он.
Гельмут был еще бледен, но серьезен и спокоен. О том, как трудно давалось ему это спокойствие, свидетельствовал его дрожащий голос, когда он произнес:
- Калитку я приказал завалить, - продолжал Арнульф, - потому, что они приближаются!
- Датчане? Уже?
- Да, они идут по большой дороге и через четверть часа могут быть здесь.
- Много их? - спросил Гельмут, входя с ним в зал, где в это время никого не было.
- Их больше, чем мы предполагали. За туманом нельзя хорошенько различить, но, пожалуй, более двухсот человек.
Гельмута, похоже, поразило это известие, которого он не ожидал.
- Так много? - пробормотал он. - На столько я не рассчитывал.
- Я также; они, вероятно, смотрят на это очень серьезно и сразу высылают против нас половину полка.
- Бой будет жарче, чем мы полагали.
- Все равно будем драться, чего бы нам это ни стоило!
- Из-за меня опять прольется кровь! - мрачно сказал Арнульф.
- Оставьте теперь это, - попытался, было, Гельмут перевести разговор, но Янсен упрямо покачал головой.
- Вы это можете оставить, но не я. Вы не представляете себе, как это гнетет и мучает меня. Если мы погибнем под их численностью...
- Мы не погибнем. Немецкие войска уже в пути, а до тех пор мы удержим замок.
Арнульф Янсен ответил не сразу; он, очевидно, боролся с собой.
- Господин барон, - начал он наконец, не поднимая на Мансфельда глаз, - вы спасли мне сегодня жизнь и свободу.
- А вы согласились бы лучше поплатиться и жизнью, и свободой, чем быть обязанным ими мне?
- Может быть, но это нисколько не облегчает моего долга вам.
- Арнульф, вы ненавидите меня!
Янсен молчал, но мрачное выражение его лица говорило за него.
Арнульф медленно поднял на Мансфельда свой взор, пылавший прежней яростью.
- Я не могу отрицать это, барон фон Мансфельд. Да, я горячо ненавидел вас как изменника, предавшего свою родину, как человека безвольного, делающего все по указке другого. С сегодняшнего дня я знаю, что вы - мужчина; но другие глаза видели глубже, чем я, и они были правы. Теперь у вас есть родина и... невеста, так перенести мою ненависть для вас не составит труда!
Глубокое страдание, скрывавшееся в этих словах, лишало их враждебного тона, и Гельмут знал, что далеко не мелочные и не низменные побуждения владели Янсеном.
- Арнульф, - серьезно ответил он, - впереди бой, в котором один из нас может погибнуть. Поэтому нам следовало бы раньше заключить мир.
Арнульф провел рукою по лбу, словно отгоняя от себя тяжелые думы; видно было, каких непомерных усилий стоило ему протянуть противнику руку, но в конце концов он пересилил себя.
- Без вас я стоял бы теперь пред военным судом и ждал бы расстрела. Теперь будь что будет, но я свободен! Благодарю вас!
Гельмут крепко пожал протянутую ему руку.
- Старую ненависть мы похороним, а остальное предоставим будущему.
Они оба не заметили стоявшей в дверях Элеоноры; при последних словах она вошла в комнату и воскликнула:
- Наконец-то, Арнульф, вы вымолвили слово благодарности.
Янсен обернулся, загадочно и мрачно взглянув на нее. Тяжелый вздох вырвался из его груди.
- Да, - ответил он. - Не смотрите на меня с таким упреком, фрейлейн Нора! Вы не знаете, чего стоила мне эта благодарность! Вы найдете меня на дворе, барон.
- Я пойду сейчас же за вами, - крикнул вслед ему Гельмут и подошел к Элеоноре. - Датчане приближаются, Нора, - многозначительно промолвил он, - их силы во много раз превосходят наши.
- Я знаю это, - ответила Элеонора. - И все-таки вы будете защищать замок?
- До последней капли крови!
- А граф Оденсборг покинул тебя?
- Да, навсегда!
В ответе было столько приглушенной боли, что Элеонора не могла не почувствовать этого. Словно утешая его, она положила ему руку на плечо:
- Не навсегда. Позже он поймет, что ты был прав. Он...
- Останется у своих, как это делаю я! - докончил Гельмут. - К чему обманывать себя! Он жертвует мной, как я вынужден был пожертвовать им. С сегодняшнего утра мы уже знали, что нам надо расстаться, но оба не предполагали, что разлука будет так близка и так тяжела для нас.
- Это было вовсе не решение, а пробуждение! Ты мне уже раньше говорила, что родина предъявит свои права блудному сыну. Так и случилось. И если я теперь потерял отца, зато нашел тебя. Или ты теперь тоже отвергнешь меня, Элеонора?
Яркая краска, залившая все лицо девушки, говорила красноречивее всяких слов.
- Гельмут, не сейчас, ведь впереди страшная опасность...
- В тот час ты дала мне право защищать тебя! - страстно перебил он. - Опасность пройдет, но я не откажусь от своего права. Можешь ли ты теперь с полным доверием дать мне свою руку?
Мансфельд обнял Элеонору, заглянув глубоко в ее глаза. Они с чистой нежностью встретили его взор, и такая же нежность прозвучала в ее ответе:
- Да, Гельмут, теперь могу, потому что знаю, что ты всю жизнь будешь решителен и тверд и на тебя можно положиться!
В конце концов старый барон Мансфельд оказался прав со своим духовным завещанием: те, чьих судьбу он хотел соединить, действительно нашли свое счастье. Но у них не было времени насладиться им: Гельмут, едва успев запечатлеть горячий поцелуй на устах своей невесты, с сожалением выпустил ее из объятий. Его место было там, где каждую минуту могли появиться приближавшиеся датчане.
Он вышел с Элеонорой из зала, но их снова задержали: по лестнице, в сопровождении Евы и Лоренца, спускалась баронесса.
- Бабушка, что тебе надо здесь? Отчего ты не осталась у себя в комнате? - поспешив ей навстречу, воскликнул Гельмут.
Баронесса Мансфельд со слезами на глазах простерла к нему руки.
- Я хотела еще раз увидеть тебя. Второй раз я отправляю тебя туда, где подстерегает опасность. Гельмут, прошу тебя...
- Успокойся, успокойся, бабушка! - стал он уговаривать ее. - Сейчас еще ничего не предвидится; сначала датчане, во всяком случае, предложат сдать им замок добровольно. А теперь пусти меня; меня ждут на моем посту.
Он мягко, но решительно высвободился из объятий старушки и хотел идти.
В этот миг Отто протолкался вперед и, едва переведя дух, воскликнул ликующим тоном:
- Ура! Вот они и здесь!
Баронесса, с упреком взглянув на мальчика, страдальчески поникла головой.
- Отто, как тебе не стыдно с такой радостью встречать неприятеля!
- Кто говорит о неприятеле, бабушка? Да вы послушайте: разве когда-нибудь датчане так возвещают о своем приходе?
Совсем близко слышались сигнальные рожки приближавшихся солдат; однако это были совершенно иные звуки, чем те, к которым привыкли за долгое пребывание датчан. Все прислушивались, затаив дыхание.
- Господи, да ведь это... - изумленно воскликнул Гельмут.
- Ну, конечно! - ликовал Отто. - Это Фриц со своим полком!
- Фриц? - повторила Ева, и в ее возгласе послышалась скрытая радость.
Но старая баронесса недоверчиво покачала головой.
- Не может быть! Отто, ты ошибаешься и вводишь нас в заблуждение.
- Ну, бабушка, мне-то ты можешь поверить, я знаю наверное! - воскликнул юноша, бросаясь к ней на грудь. - Сейчас они открывают ворота, мне необходимо присутствовать при этом! Я должен первым встретить Фрица!
Он бросился вниз по лестнице, Гельмут - за ним, а старая баронесса словно онемела от радости и страха; Ева поспешила к своей подруге.
- Нора, возможно ли это? Фриц со своим полком?
Элеонора хотела ответить, как вдруг Лоренц изо всей силы бросил свой почтенный, до сих пор с таким страхом и опаской оберегаемый мушкетон и, подняв руки, воскликнул:
- Слава Богу! Теперь нам больше не нужно это смертоносное оружие!
Во дворе замка между тем раздавались радостные возгласы. В тот миг, как в приближавшихся солдатах узнали спешивших на помощь друзей, опасность и заботы были забыты. Все бросились к заграждениям, спеша разрушить с таким трудом возведенные баррикады. Открылись широкие решетчатые ворота, и Отто действительно выбежал первым приветствовать капитана Горста, шедшего во главе своего полка.
- Вот и мы! - обратился Горст к Арнульфу Янсену, протягивая ему руку. - Мы пришли как раз вовремя!
Янсен с чувством ответил на его рукопожатие.
- Да, капитан. А мы приняли вас за наступающих датчан.
- Ну, едва лишь они увидят нас, как повернут назад! - заметил Горст и обратился к подходившему Гельмуту: - Я уже слышал, барон, что вы - комендант вашего замка; поэтому я прошу вас как товарища и друга разместить меня и моих людей.
- Добро пожаловать! Добро пожаловать! - пригласил Гельмут.
Действительно, редко какая просьба исполнялась с большей готовностью, чем эта, редко предлагалось помещение с большим удовольствием, чем в данном случае.
Обширный, обычно тихий двор замка едва мог вместить прибывшее подкрепление. Радостный гул носился в воздухе - гул, вовсе не похожий на тот, который раздавался здесь утром.
Горст с Гельмутом, Арнульфом и Отто, ни на шаг не отступавшим от капитана, вошел в замок, где его ожидало множество сюрпризов. Он надеялся, конечно, найти здесь еще и Элеонору с баронессой, но рядом с двумя дамами, ожидавшими его на площадке лестницы, показалась белокурая головка, и два голубых глаза радостно приветствовали его.
- Ева! - воскликнул капитан, и в его тоне было столько восторженной страсти, что это превзошло все ожидания маленькой, романтичной Евы, и, забыв об опекуне, своей ненависти к пруссакам, даже о присутствии посторонних, она бросилась к капитану с возгласом:
- Фриц!
- Но, Фриц, откуда вы явились так неожиданно? - спросила его баронесса Мансфельд.
Горст изумленно взглянул на нее и повторил, не выпуская Евы:
- Неожиданно?
- Конечно, - вмешался Гельмут. - Какой счастливой случайности мы обязаны вашим внезапным и очень своевременным появлением?
- Это вовсе не случайность, барон. Мы прибыли сюда, чтобы оказать вам помощь.
- Вам стало известно, что мы нуждаемся в вашей помощи? Но это известие никак не могло достичь вас!
- И все-таки достигло. Я внезапно получил приказ немедленно направиться к замку, чтобы освободить от военного суда предводителя шлезвигского крестьянства Арнульфа Янсена; еще до вечера нам следовало быть на месте. У Янсена я и без того в долгу; таким образом мы спешили изо всех сил и весь путь прошли за три часа.
- Это совершенно непонятно, - недоумевал Арнульф. - Кто это мог оказать нам столь необходимую услугу?
- Я! - раздался за ним торжествующий голос, и Отто, до сих пор державшийся в стороне и с затаенным восторгом слушавший Горста, с гордым достоинством вышел вперед.
- Отто... ты? - послышались изумленные восклицания.
- Да, милый Гельмут, я, твой маленький брат, которого ты хотел разложить на школьном столе для порки. Пока вы спорили о том, как вам удержать замок до прихода наших войск, я прямо привел наших друзей сюда. Ну, что, вы теперь будете отсылать меня наблюдать погоду?
Он с высоко поднятой головой встал пред сестрой, которая теперь разгадала, наконец, причину его таинственного исчезновения.
- Но ведь не мог же ты за такое короткое время сходить туда и обратно? - недоумевала Элеонора.
- По суше, конечно, нет, но в шлюпке, прямо через бухту, до передовых постов я добрался меньше чем в час.
- В такую бурю ты был на море? - ужаснулась баронесса Мансфельд.
- Да, бабушка! Я, правда, поспорил с бурей, но зато вовремя попал к коменданту. Он - старый полковой товарищ моего отца, и я знал, что он выслушает меня. Я изложил ему все наши обстоятельства, и он уверил меня, что сейчас же пришлет помощь. Что ты скажешь на это, Фриц?
- Что ты - превосходный мальчик! - воскликнул капитан. - Не будь приказа, мы пришли бы сюда только завтра к вечеру; я и не подозревал, что этого приказа добился ты. Но почему ты не присоединился к нам? Зачем ты вторично рискнул плыть по бурному морю?
- Потому что морем я через час мог уже быть дома, - ответил Отто, почти обиженный таким вопросом. - Тем временем сюда могли бы явиться датчане, здесь завязался бы бой, а меня-то и не было бы. Как видишь, Фриц, не мог же я рисковать?
- Я вижу одно, что ты родился быть солдатом, - расхохотался Горст.
- Конечно! В будущей войне я буду драться, во второй буду офицером, в третьей...
Юный герой, не обратив внимания на увещевания воспитателя, бросился к своему другу Янсену, ничем не выразившему ему своей благодарности.
- Арнульф, что с тобой? Ты стоишь один, такой мрачный. Что случилось?
Арнульф, действительно, стоял в стороне, молчаливый и хмурый, не принимая участия во всеобщей радости. Он обернулся к юноше, пытаясь рассмеяться, но в его голосе чувствовалось скрытое страдание.
- Ничего, ничего со мной, мой милый Отто!
- Ты сердишься, что нам не удалось подраться с датчанами? - решил Отто, которому такое объяснение казалось очень близким к истине. - Да, я тоже недоволен! Кто мог предполагать, что Фриц так поспешит? Собственно говоря, он пришел слишком рано, мог бы и доставить нам удовольствие отразить небольшое нападение датчан.
- Прибереги свои сожаления на будущее, мой мальчик, - серьезно сказал Горст. - На этот раз наша задача - справиться с неприятелем. Завтра прибудут наши войска, и тогда произойдет решительное сражение.
Разговаривая, все перешли в главный зал; баронесса захотела узнать подробности беседы с начальником прусских войск, и в то время как она осыпала внука то ласками, то упреками за его отчаянную смелость, капитан Горст воспользовался случаем, чтобы отвести в сторону Еву, при последних его словах снова потерявшую свое мужество.
- Наоборот! Я одержу победу и женюсь! - с непоколебимой уверенностью возразил он. - Но на этот раз нам во что бы то ни стало необходимо объясниться, Ева, иначе нам опять помешают, как тогда.
- Да, во время твоей последней просьбы...
- Совершенно верно. Итак, я торжественно повторяю свое предложение.
Девушка уже привыкла, что эти предложения делались ей при самых невероятных обстоятельствах; она перестала удивляться им и позволила себе только застенчивое замечание:
- Да ведь ты же три раза сказала мне "нет", а я объявил тебе, что в конце концов ты скажешь "да". Прав ли я был?
Горст нежно склонился к Еве, и так же нежно приникла к его груди маленькая белокурая головка, в то время как лукавая улыбка осветила ее лицо.
- Да, Фриц, к сожалению, ты оказался прав! - произнесла она. - Но нам предстоят еще тяжелые испытания: мой опекун все перевернет вверх дном, чтобы разлучить нас.
Горст засмеялся - перспектива такой борьбы, по-видимому, нисколько не беспокоила его.
опекунов.
Большие глаза Евы несколько округлились: две дюжины опекунов! Несколько многовато, но это невероятно льстило ее самолюбию, и она не сомневалась, что ее избранник может всех их обратить в бегство. Теперь она убедилась в его безмерной любви: Фриц был ее настоящим идеалом, и она повернулась к подруге, чтобы поскорее поделиться с ней своей радостью.
Элеонора и Гельмут были на террасе одни. Они не обращали внимания на бурю, шумевшую вокруг, а молча слушали дикую могучую песню, доносившуюся к ним с моря.
Молодой помещик обнял свою невесту и прошептал ей всего несколько слов, но она отрицательно покачала головой.
- Но ведь это может продлиться несколько месяцев, - воскликнул Гельмут. - Победа еще не одержана, и кто знает, когда это случится? До тех пор я должен терпеть?
Элеонора подняла на него прекрасные темные глаза, светившиеся уверенностью в победе и счастье, и, положив ему на грудь свою головку, ответила с искренним чувством:
- Да! Терпеть и надеяться.