| Автор: | Вернер Э., год: 1887 |
| Категория: | Роман |
Глава 25
После обеда отец Валентин уехал. Проводив его, профессор Велау ушел к себе в комнату и принялся за чтение полученного письма, но тут ему доложили о бароне фон Эберштейне.
Старик приехал в замок, чтобы повидаться с дочерью, и узнал о нездоровье графини, а так как он слышал о прибытии знаменитого профессора из столицы, то хотел использовать счастливый случай и посоветоваться о собственной болезни. Велау сразу заподозрил нечто подобное, увидев изможденную, согбенную фигуру барона, и сразу принял неприступный вид: он ни в коем случае не был расположен распространять исключение, которое делал для графини, на совершенно посторонних людей.
- Удо барон фон Эберштейн-Ортенау ауф Эберсбург! - торжественно представился старик, высокомерно кивая головой.
- Мне уже доложили, - сухо отрезал в ответ Велау и, указывая гостю на стул, спросил: - Чем могу служить?
Барон уселся, до крайности пораженный приемом этого человека, на которого его имя и титул явно не произвели ни малейшего впечатления.
- Я узнал, что вас вызвали сюда для пользования графини Штейнрюк, - снова заговорил он, - и хотел подробно поговорить с вами о ее болезни.
Профессор что-то сердито проворчал. Он вообще не любил говорить с профанами о болезнях, и, кроме того, ему вовсе не хотелось снова повторять то, что он только что сказал брату.
Но Эберштейн принял его ворчание за знак согласия и продолжал:
- В то же время я хотел попросить вашего совета также и по поводу моей собственной болезни, которая уже долгие годы...
- К сожалению, - сухо перебил его Велау, - я уже давно отказался от врачебной практики и вовсе не "вызван" сюда. Если я поспешил к одру болезни графини, то сделал это по дружбе. Но чужих я не лечу!
Барон с полным отчаянием и удивлением взглянул на профессора мещанского происхождения, который лечит графиню Штейнркж "по дружбе" и категорически отказывается пользовать одного из Эберштейнов. Замкнувшись в полном уединении у себя в замке, старик не имел представления о том, какое положение в обществе могут занимать светила науки. Зато еще во времена своей юности он слышал, что ученые представляют собой совершенно особый класс людей, что все они чудаки, совершенно не знакомые с понятиями изысканных кругов, и потому грубые и беззастенчивые. Ввиду этого он великодушно простил профессору его сословную особенность, но так как барону все же нужны были совет и помощь ученого, то он хотел прежде всего разъяснить "чудаку", кто обратился к нему за помощью.
- Я очень дружен со всей семьей Штейнрюк, - снова начал он. - Обе наши семьи - древнейшие в стране, причем мой род на двести лет старше: он восходит к десятому веку.
- Это удивительно! - заметил Велау, который никак не мог понять, причем здесь десятый век.
- Это - факт, - пояснил Эберштейн, - исторически доказанный факт. Граф Михаил, родоначальник дома Штейнрюк, всплывает из легендарной тьмы на свет исторической правды лишь во времена крестовых походов, тогда как Удо фон Эберштейн...
Тут старик сам нырнул в пучину семейной хроники и начал читать длинную проповедь, в точности схожую с той, которой когда-то так напугала Герлинда молодого художника.
Сначала профессор задумался, каким способом ему было бы легче всего выставить за дверь докучливого гостя. Но мало-помалу он стал прислушиваться внимательнее, даже подвинул свой стул поближе к старику и пытливо всматривался в него. Вдруг он перебил плавную речь барона и схватил его за руку:
- Позвольте-ка, меня очень заинтересовало ваше состояние... Странное дело, пульс совершенно нормален!
Барон торжествовал: да, теперь этот невежа-профессор понял, с кем имеет дело, и быстро согласился выслушать его, от чего прежде так категорически уклонялся!
- Нормален, говорите вы? - сказал он. - Это меня радует, но, несмотря на это, вы наверное пропишите...
- Господи Боже мой, при моей-то подагре? - испуганно вскрикнул старый барон. - Я переношу только тепло, и если вы подробно освидетельствуете меня, то...
- Совершенно не нужно! Я и без того вижу, в чем у вас дело! - заявил профессор.
Уважение барона еще более возросло. Очевидно, это очень выдающийся врач, если может ставить диагноз по одному внешнему виду, даже не расспрашивая больного о его страданиях.
- Графиня немало превозносила мне вашу проницательность, - сказал он. - Но я хотел бы обратиться к вам еще с одним вопросом, господин профессор Велау. Я обратил внимание на ваше имя. Не в родстве ли вы с Велау-Веленбергом ауф Форшунгштейн?
- Форшунгштейн? - профессор снова схватил барона за руку и пощупал его пульс.
- Ну, да! - подтвердил барон. - Ведь уже не раз бывало, что аристократ из родовитой семьи пренебрегал титулом, когда обстоятельства вынуждали его браться за мещанскую профессию.
- Мещанскую профессию! - вспыхнул Велау. - Сударь, уж не думаете ли вы, что естествоиспытатели принадлежат к цеху сапожников?
- Во всяком случае, это неподходящее занятие для аристократии, - надменно процедил Эберштейн. - Что же касается замка Форшунгштейн, то это - родовое владение одного юного дворянина, который прошлой осенью попал бурной ночью в Эберсбург и просил у меня приюта. О, удивительно любезный юноша - этот Ганс Велау-Веленберг ауф...
- Ауф Форшунгштейн! - договорил профессор, разражаясь бурным хахотом. - Теперь мне все ясно! Еще одна из проделок моего мальчишки. Ведь он сам рассказывал мне, что нашел приют во время бури в старом замке! Мне очень жаль, барон, но безбожный мальчишка обвел вас вокруг пальца! Название "Форшунгштейн" [Форшунг - по-немецки научное исследование. В том, что Ганс избрал такое название, близкое занятиям отца, для вымышленного родового замка, сказался юмор молодого художника.] очень остроумно придумано, но это - единственный титул, на который мы можем претендовать. "Любезный дворянин" - на самом деле просто Ганс Велау, так же, как и я сам, и я дам ему хороший нагоняй сегодня же за самозванство!
Профессор опять начал безумно хохотать, но старый барон, по-видимому, отнюдь не был расположен принять эту историю с комической стороны. В первый момент он просто онемел от гнева и возмущения, а затем разразился потоком негодующих слов:
- Ваш сын? Просто Ганс Велау? А я принял его, как человека равного мне происхождения! Я обращался с ним совершенно как с равным себе! С молодым человеком без рода, без имени!..
- Ну уж извините! - раздраженно перебил его профессор. - Я вовсе не собираюсь оправдывать эту дурацкую выходку, но что касается "рода и имени", то Ганс, во-первых, мой сын, а я кое-что сделал для науки, а, во-вторых, он сам тоже проявил себя с наивыгоднейшей стороны, хотя и в другой области. Имя Велау может с полным правом стоять рядом с именем Эберштейн, которое обязано своим значением только старым, заржавленным понятиям, ныне совершенно не идущим в счет!
Эти слова поразили барона в самое чувствительное место и привели в полное негодование.
- Заржавленные понятия? Не принимаются в расчет? Господин Велау, я не могу требовать от вас понимания таких вещей, которые слишком высоки для круга мещанских понятий, но требую уважения к...
- И не подумаю даже! - закричал профессор, который теперь тоже взбесился. - Я - человек науки, просвещения и не имею ни малейшего уважения к пыли и плесени веков и ко всем вашим Удо, Куно, Кунрадам, или как уже там черт дразнит всех этих субъектов, которые только и умели пьянствовать и резаться насмерть. Те времена, слава Богу, уже давно прошли, и если старое совиное гнездо Эберсбург окончательно развалится, то об этом ни один человек на свете не будет ничего знать!
- Милостивый государь! - закричал и Эберштейн, дрожа всем телом.
с места, силой усадил старика в кресло, закинул ему голову и, не переставая злиться, пытался облегчить ему дыхание.
Но барон всеми силами отбивался от него.
Он собрал все свои силы, вскочил на ноги, схватился за палку и, хромая, выбежал в дверь.
- Ледяные компрессы на голову, держать круглые сутки! Не забудьте! - крикнул ему вдогонку профессор и затем бросился в кресло, чтобы дать исход душившему его гневу.
"без рода, без имени", прикинувшимся аристократом, и наверное вполне разделит негодование отца на самозванца.