Архистратиг Михаил.
Глава 33

Глава 33

Ганс Велау сопровождал своего друга совсем не случайно. С этим визитом он связывал коварное намерение привлечь в союзницы невесту Михаила ради последнего натиска на отцов. Этот натиск мог быть произведен только в Штейнрюке, ибо старый чудак Эберштейн больше нигде не бывал, и только здесь можно было свести его с профессором Велау, который в свою очередь гостил в данный момент у таннбергских родственников. Конечно, Герта с самого начала стала на сторону подруги своего детства и сделала все, чтобы переубедить старого барона. Но все было напрасно, как напрасно было сватовство, возобновленное Гансом сейчас же по возвращении из похода. Удо фон Эберштейн твердо намеревался сохранить во всей чистоте свое родословное древо и грозил скорее запереть дочь в монастырь, чем допустить ее брак с человеком без роду и имени. Он оставался непоколебим, и несмотря на настойчивость жениха и слезы Герлинды второе сватовство завершилось не менее решительным "нет", чем первое.

Вызвать профессора Велау в Штейнрюк было вовсе не трудно. Он с удовольствием последовал приглашению Михаила, а Герта "случайно" пригласила на тот же день обитателей Эберсбурга. Впрочем последнее приглашение было принято только наполовину. Сам барон приехал, чтобы повидать генерала после войны, но свою дочь он предусмотрительно оставил дома. К такой мере предосторожности его вынуждала возможность встретить в замке "субъекта", вбившего себе в голову желание стать его зятем и, к сожалению, поддерживаемого Герлиндой в этом святотатственном намерении. Тем не менее на первых порах визит обошелся без всяких осложнений. Враг, грозивший навязать роду Эберштейнов мещанское имя, не показывался нигде, и барон, вдосталь наговорившись с генералом о прежних временах, обретался в чудесном настроении.

В конце разговора графа Штейнрюка отозвали зачем-то на минутку, и барон остался один. Вдруг он услышал позади себя шум шагов и обернулся в полной уверенности, что это возвращается Штейнрюк. Но тут же в ужасе отступил назад: перед ним был собственной персоной сам профессор Велау!

Последний тоже был немало изумлен, так как и он не имел понятия о присутствии здесь барона. В первый момент Велау остановился в нерешительности, раздумывая, не следует ли ему обойтись со старым чудаком так же грубо, как и год тому назад. Но в конце концов более человеческие чувства взяли верх и профессор буркнул:

- Здравствуйте, господин фон Эберштейн!

- Господин профессор Велау! - воскликнул Эберштейн, кивая в ответ. - Надеюсь, вы не прихватили с собой сына?

- Нет, Ганс остался в Таннберге.

- Это меня радует. Моя дочь осталась в Эберсбурге.

Велау небрежно дернул плечом при этом заявлении.

- Тут совершенно нечему радоваться! Готов биться об заклад, что они торчат где-нибудь вместе с того самого момента, как мы отвернулись!

- Этого не может быть! - важено заявил барон. - Я строжайше запретил Герлинде видеться с господином Велау!

- Что же из того? Вы ей запретили также писать ему, а у моего Ганса целый вагон ее писем, да и у девицы наверное имеется тоже не меньшее количество писем Ганса!

- Но это возмутительно! - воскликнул старик, впервые узнавший об акте неповиновения. - Почему вы не употребите в дело своего отцовского авторитета? Почему вы вообще позволили сыну приехать сюда?

- Да потому, что ему двадцать шесть лет, и он - не дитя, - сухо ответил Велау. - В таком возрасте с замком и запором ничего не поделаешь. Вы вот держите свою дочь под замком, а я дорого бы дал, чтобы иметь возможность сделать то же самое со своим упрямым мальчишкой. Впрочем, с ним и это не помогло бы. Он способен вылезть через окно и очутиться в Эберсбурге, даже если бы для этого ему понадобилось пролезть через дымовые трубы. Нет, так не может продолжаться, необходимо принять какие-то меры!

- Да, совершенно необходимо! - подхватил Эберштейн, энергично постукивая палкой по полу. - Я отправлю Герлинду в монастырь, посмотрим, сумеет ли этот молодой человек пролезть туда через дымовую трубу!

- Это - удивительно разумная мысль! - воскликнул профессор, и чуть-чуть не впал в искушение дружески пожать руку своему врагу. - Держитесь крепче, барон! Я прямо-таки радуюсь, что вы способны проявить подобную энергию в вашем состоянии!

Старик, не подозревавший об оскорбительном предположении профессора и подумавший, что дело идет о его подагре, глубоко вздохнул:

- Да, мое состояние! К сожалению, оно день ото дня становится все хуже и хуже!

- Мой отец, полковник Куно фон Эберштейн-Ортенау пал в сражении при Лейпциге во главе своего полка! - прозвучал ответ, данный с торжественным достоинством.

Велау взглянул на барона с некоторым удивлением.

Он ожидал совсем другого ответа и теперь взялся за форменный перекрестный допрос. Он осведомлялся о дедах и прадедах, о первой и второй супруге барона, о кузинах и кузенах, даже о родственниках по боковой линии. Другой рассердился бы на столь навязчивые расспросы, но Эберштейн подумал лишь, что в последнее время профессор значительно изменился к лучшему. Старику было приятно, что Велау теперь с трогательным участием осведомлялся обо всех этих Удо, Куно и Кунрадах, о которых в первое свидание отозвался с грубой непочтительностью.

- Удивительно! - сказал наконец Велау, тряхнув седой головой. - Значит, во всем вашем роду ни разу не было случая болезней мозга?

- Болезней мозга? - обиженно повторил Эберштейн. - Да что вам это в голову пришло? Должно быть, это ваша специальность, что вы везде видите болезни мозга? Нет, Эберштейны умирали от всевозможных болезней, но только не от мозговых!

- Кажется, и в самом деле так! - пробормотал профессор. - Неужели я в конце концов ошибся?

Он перевел разговор на семейную хронику, на происхождение Эберштейнов из десятого века, но напрасно: барон отвечал совершенно разумно и связно.

В конце концов Эберштейн сложил руки и сказал скорбно-взволнованным голосом:

- Да, мой старый, благородный род, уже девять столетий упоминаемый в истории, и упоминаемый с честью, сойдет вместе со мной в могилу! Останется ли Герлинда в девицах или выйдет замуж - все равно со мной вместе умрет и имя, которое скоро забудется, как и старый Эберсбург скоро обратится в развалины. Ведь нынешнее поколение ничего не знает, не хочет ничего знать о славе и блеске старых времен, а у меня нет сына, который мог бы поддержать воспоминания о них. Над моей могилой сломают герб моего рода и осколки бросят вслед за гробом с мрачным выкриком: "Барон фон Эберштейн-Ортенау сегодня еще, но более уже никогда!"

Он произнес эти слова с такой болью, что Велау сразу стал серьезным и взглянул с сочувствием на старика, по щекам которого катились крупные слезы. Человек науки, просвещенный и свободомыслящий, никогда не понимал гордости потомков аристократических предков, но ему было понятно страдание старика, оплакивающего гибель своего рода. В этот момент с Удо фон Эберштейна спало все смешное, изглаженное трагической серьезностью изреченного самому себе приговора: "Сегодня еще, но более уже никогда!".

Несколько секунд царило глубокое молчание, затем профессор неожиданно протянул своему недавнему противнику руку.

- Барон, я был неправ по отношению к вам! Наш брат тоже может ошибаться, а в вас и в самом деле чувствовалось много странного... Словом, довольно, прошу у вас прощения!

Старик был далек от мысли о том, в чем именно просит прощения профессор. Он подумал, что Велау раскаивается в недавнем пренебрежительном отношении к роду Эберштейнов, и у него стало тепло на сердце при мысли, что даже этот беззастенчивый ученый покорен величием родословного древа из десятого века. Поэтому он охотно протянул в ответ свою руку и сердечно пожал руку профессора.

В этот момент в комнату вбежал Михаил. Только теперь выяснилось, что оба старика, которых хотели свести вместе с величайшей осторожностью, случайно встретились в кабинете генерала. Капитан подумал, что они наверное опять сцепились, и поспешил к ним, чтобы предупредить несчастье. Каково же было его изумление, когда он застал обоих стариков в самой дружеской беседе, причем профессор даже пожимал руку барона, а тот, по-видимому, отвечал на рукопожатие!

- Извините, если помешал! - сказал Михаил, не веря своим глазам. - Герта просит вас, господа, пожаловать к ней, но если у вас серьезный разговор...

- Нет, нет, мы кончили, - заявил Велау, поддерживая под руку старого барона, с трудом приподнявшегося со стула.

Опираясь друг на друга, они вошли в гостиную. Тут навстречу им вышла Герта. Только она была не одна - около нее стоял человек, при виде которого элегическое настроение Эберштейна моментально превратилось в крайне раздраженное.

- Я думал, что вы в Таннберге, господин Велау! - сердито крикнул он.

- Да, когда я уезжал, он еще был там, - подтвердил профессор. - Откуда ты, паренек? Уж не по воздуху ли ты прилетел?

- Я не желаю ничего слушать! - крикнул старик. - Я уже знаю, куда клонится дело! Но я только что столковался с вашим батюшкой, и мы решили принять самые энергичные меры против ваших брачных проектов, в высшей степени энергичные меры!

- Да, да! В высшей степени энергичные! - подтвердил профессор. - Мы все порешили, но... - обратился он к Эберштейну, - но почему, собственно говоря, вы не хотите, чтобы ваша дочь вышла замуж за моего сына?

Эберштейн раскрыл рот и не знал, что ответить. Это был действительно в высшей степени странный вопрос после того, как они пришли к обоюдному признанию нежелательности такого союза. Впрочем, отвечать ему и не пришлось, потому что Герта сейчас же подошла к барону, чем воспользовался Велау, который, взяв сына под руку, отвел его в сторону и сказал:

- Я ошибся! На этот раз ты был прав. Старый барон вполне разумен, если не считать некоторых ненормальностей в мышлении. Но их надо отнести за счет десятого века, подобные родословные вообще ненормальны сами по себе. Однако этот род идиотизма нисколько не опасен и не передается по наследству. Поэтому, если иначе никак нельзя, женись на своей Герлинде!

- Слава Богу, что ты пришел к такому выводу, отец! - воскликнул Ганс со вздохом облегчения. - Ты доставил мне достаточно беспокойства своей заботой о поколениях, которых пока еще и в проекте не имеется!

- Это было моей обязанностью. Но, как сказано, теперь я успокоился за судьбу твоего потомства. Постарайся только как-нибудь справиться с родословным деревом старика.

- Я возьму их обоих штурмом и завоюю свою спящую красавицу! - пламенно воскликнул Ганс.

Тем временем Герта занялась подготовкой этого штурма. Она свела разговор на собственное обручение и дала понять барону, что и она тоже, как и Герлинда, является последним отпрыском старого рода и что она тоже должна будет сменить свое знатное имя на чисто мещанское.

- Это совсем другое дело! - крикнул в ответ барон. - Как бы то ни было, а ваш жених - внук графа, сын графини Штейнрюк. Кроме того, капитан Роденберг отличился на войне, а еще во времена наших достославных предков воинские подвиги считались равнозначными дворянству и доставляли рыцарское звание. Но иметь зятя, оружием которого служит кисть, а гербом - палитра... ну уж нет! Никогда!

- Однако он может кистью и палитрой увековечить воинские подвиги, - улыбаясь, отозвался Михаил. - Должно быть, вам еще неизвестно, что мой друг только что одержал победу на конкурсе. Его имя на устах всей прессы и единогласно...

- Отстаньте вы от меня с вашей прессой! - раздраженно ответил Эберштейн. - Это тоже изобретение новых времен и, пожалуй, худшее из всех! Эта нескромная, клеветническая печать, которая готова все затоптать в грязь, для которой нет ничего святого, - просто орудие сатаны!

- Вы совершенно правы, барон, пресса - ужасная вещь! - подтвердил Ганс, при последних словах подошедший поближе. - Но теперь позвольте мне все-таки изложить вам свое дело. Нет, пожалуйста, не зажимайте ушей, на этот раз дело не касается нас с Герлиндой, а исключительно того конкурса, о котором упомянул Михаил. Я принял в нем участие еще до войны, а во время похода получил известие, что мой эскиз получил первый приз и одобрен к исполнению. Но для этого мне нужно ваше разрешение.

- Мое разрешение? - удивленно переспросил Эберштейн. - Какое мне дело до вашей картины?

- Это станет вам ясно сейчас же, как только вы соблаговолите бросить на нее взгляд. Это - историческая картина, предназначенная для главного зала новой ратуши в Б. На таком видном месте она неминуемо будет обращать на себя всеобщее внимание, а потому мне и надо ваше согласие. Если его не последует, мне придется изменить картину. Благоволите решить - вот моя картина!

Ганс открыл дверь в соседнюю комнату. По счастью, старый барон оказался вовсе не таким упрямым, как профессор Велау, когда шло дело об осмотре "Архистратига Михаила". Недоверчиво и подозрительно он все-таки вошел в комнату, где находилась картина, а другие пошли за ним следом.

Здесь на стене висела картина, о которой говорил Ганс. Пока это был скорее эскиз на картоне, но он точно передавал будущую картину. Юный художник сумел представить сцену из жизни средневековья в полных движения фигурах. Справа можно было видеть императора, окруженного князьями и прелатами, слева теснился народ, тогда как центр картины занимали победоносные вожди, приносившие своему государю трофеи войны. Среди этой дышавшей жизнью группы особенно выделялась одна фигура, по-видимому, представлявшая главного вождя и героя. Эта фигура была так чудно выписана, дышала такой яркой жизнью, что невольно приковывала к себе первое внимание.

Старый барон тоже первым делом обратил внимание именно на эту фигуру и подошел поближе, чтобы разглядеть ее получше. Вдруг он вздрогнул, его померкшие глаза вспыхнули, согбенный стан выпрямился, и старик резким движением обернулся к стоявшему позади него художнику с вопросом:

- Что вы сделали? Да ведь это...

- Это - воспроизведение портрета, который бросился мне в глаза при первом посещении Эберсбурга, - подхватил Ганс. - Наверное, вы помните наш разговор об этом портрете и понимаете, почему я должен просить вашего разрешения.

даже выступили слезы на глазах.

- В чем тут, собственно, дело? - спросил профессор, который хотя и видел ранее эскиз картины, но не знал ее тайного значения.

Старый барон обернулся к нему и сказал тоном, в котором чувствовались скорбь и гордость:

- Это - мой портрет! Таким был Удо фон Эберштейн более тридцати лет тому назад!

- В таком случае вы здорово изменились! - пробурчал Велау в своей обычной грубовато-прямолинейной манере.

Ганс поспешил вмешаться.

- Да нет же, папа! Ты только присмотрись повнимательнее к барону! Эта картина будет выполнена альфреско [стенная живопись по сырой штукатурке], барон, и наверное продержится столько же времени, сколько и сама ратуша - по крайней мере несколько сот лет!

- Несколько сот лет! - пробормотал Эберштейн. - Но ведь к тому времени никто не будет знать моего герба...

вещи своими именами. Вот, не угодно ли, я прочту вам статью, напечатанную в одной из самых распространенных столичных газет! - Ганс достал из кармана газету. - Вот тут, в конце: "После подробного обсуждения достоинств картины мы считаем нужным объяснить читателям, что главная фигура картины - рыцарь с чудной, характерной головой"... Здесь так и напечатано, барон, слово в слово: "с чудной, характерной головой"! - "является почти не идеализированным портретом барона Удо фон Эберштейн-Ортенау ауф Эберсбург, последнего отпрыска знаменитого рода, родословная которого восходит к десятому веку. Герб Эберштейнов тоже увековечен на картине"... Я, право, не виноват, барон, я только сообщил нескольким знакомым, которые интересовались, а тут и подхватили... Но, если вы не пожелаете, можно будет послать опровержение, а то эта статья обойдет всю прессу Германии!

- Нет, юный мой друг, - с достоинством сказал Эберштейн, - не надо опровержений! Я вообще нахожу, что в данном случае пресса нисколько не проявила обычных дурных качеств. Она только исполнила свою обязанность, обращая внимание читателей на ценность фактов, которым перестают придавать значение. Нет, в данном случае пресса поступила очень разумно. Так пусть статья обойдет все немецкие газеты!

- У мальчишки просто головокружительный талант к интриге! - пробормотал профессор Велау. - Теперь он подцепил старика на крючок!

Ганс с хорошо разыгранным смущением продолжал мять в руках газетный листок.

- Да, барон, но... но тут имеется еще прибавление, которое вы должны тоже узнать...

"А в заключение - сообщение, которое заинтересует в особенности наших читательниц. Вполне понятно, почему молодой художник избрал для центральной фигуры образ барона фон Эберштейна: ведь он собирается жениться на единственной дочери..."

- Стойте! Это не позволяйте перепечатывать, это должно быть опровергнуто! - крикнул барон.

Но Ганс без дальнейших околичностей сунул ему в руки газету, сам же бросился к картине и вытащил из-за нее нечто, оказавшееся Герлиндой фон Эберштейн.

- О, папа! - сказала она со слезами на глазах. - Не будь так жесток! Ведь я так люблю моего Ганса, так люблю!

"да". Мой Ганс умеет настоять на своем, вы это сами видите, а такое нежное существо, как ваша дочурка, способно затосковать до смерти, если вы не согласитесь. А если она умрет, то и будете вы сидеть наедине со своей незапятнанной родословной!

- Это было бы ужасно! - ответил Эберштейн, бросая испуганный взгляд на своего единственного ребенка.

- Ну, так и покончим со всей историей! - и с этими словами профессор Велау обнял девушку и запечатлел на ее щечке отеческий поцелуй: для него дело было и на самом деле покончено.

Старый барон и сам не знал, как это случилось, но неожиданно в его объятиях очутились дочь и будущий зять. Герлинда рыдала на его груди, а Ганс нежно обнимал "будущего тестюшку". Теперь сопротивление было уже немыслимым, и действительно не оставалось ничего другого, как прижать обоих к своей груди, что барон тут же и сделал. Удо фон Эберштейн дал свое согласие! Как бы там ни было, а будущий сын все же поддержал память старого рода, хотя бы даже с помощью кисти и палитры!

* * *

В последних числах июля в церкви архистратига Михаила было совершено скромное торжество: бракосочетание капитана Михаила Роденберга с графиней Гертой Штейнрюк. Поскольку Михаил был протестантом, бракосочетание по евангелическому обряду было совершено в часовне замка Штейнрюк. Теперь в присутствии тесного семейного круга старый отец Валентин должен был окончательно соединить руки жениха и невесты, как они сами того настоятельно пожелали.

на всю жизнь, глянул запрестольный образ - могущественный воинствующий архангел с орлиными крыльями и пламенным взором, победоносный вождь небесных сил - архистратиг Михаил!

КОНЕЦ