Фея Альп.
Глава 6

6

Двери столовой отворились, и общество начало разделяться на пары. Барон Эрнстгаузен предложил руку баронессе Ласберг и, к своему величайшему удовольствию, узнал от нее, что его дочь поведет лейтенант фон Альвен, а Герсдорф займет место на противоположном конце стола. Первая пара двинулась вперед, а за ней потянулись остальные. Но странно, лейтенант Альвен раскланивался перед какой-то другой дамой, а Герсдорф подошел к баронессе Эрнстгаузен.

- Что это значит, Валли? - тихо спросил он. - Баронесса фон Тургау сказала мне, что я должен вести тебя. Неужели баронесса Ласберг...

- О, она давно в заговоре с моими родителями, - прошептала Валли, принимая его руку. - Вообрази, они хотели рассадить нас по разным концам стола! У мамы мигрень, но папа получил строжайший наказ не спускать с меня глаз, а баронесса фигурирует как страж номер второй. Только пусть попробуют справиться со мной! Я им всем натянула нос!

- Каким образом? - с беспокойством спросил Герсдорф.

- Подменила карточки на столе! - с торжеством объявила Валли. - То есть, вернее, это сделала Эрна. Сначала она не хотела, но я спросила ее, неужели у нее хватит духа ввергнуть нас в бездну отчаяния, и она уступила.

Увы, Герсдорф не пришел в восторг от произведенного государственного переворота, он покачал головой и укоризненно проговорил:

- Ах, Валли, Валли! Ведь это не может остаться не открытым, и когда твой отец увидит нас...

- То взбесится, - договорила Валли с полнейшим спокойствием. - Но знаешь, Альберт, он постоянно бесится, и немножко больше или немножко меньше - это уже все равно. Не смотри так серьезно! Право, ты, кажется, собираешься ворчать на меня из-за моей блестящей идеи!

- Следовало бы это сделать, но кто может сердиться на тебя, шалунья! Среди общего говора их шепот остался незамеченным; они примкнули к остальным парам и вошли в столовую, где Эрнстгаузен уже сидел подле своей дамы. Он очень любил поесть, и ожидание хорошего обеда настроило его в высшей степени человеколюбиво. Но вдруг его физиономия окаменела, точно он увидел голову медузы, а между тем это было не более как сияющее удовольствием личико его дочери, только что вошедшей под руку с Герсдорфом.

- Баронесса! Бога ради!.. - растерянно прошептал Эрнстгаузен. - Ведь вы говорили, что лейтенант фон Альвен...

- Ведет Валли к столу? Разумеется! А господин Герсдорф по вашему желанию...

Однако баронесса не окончила своей фразы и, в свою очередь, окаменела, потому что тоже увидела пару, только что севшую на другом конце стола.

- С нею! - скрипнув зубами, договорил Эрнстгаузен и через тридцать приборов метнул на адвоката уничтожающий взгляд.

- Не понимаю, как это могло случиться? Я сама распределяла места!

- Может быть, это ошибка прислуги?

- Нет, это интрига вашей дочери. Но умоляю вас, теперь не показывайте и вида! Не делайте сцены! После обеда...

- Я сейчас же уеду с Валли домой, - докончил Эрнстгаузен, комкая салфетку с яростью, не предвещавшей ничего хорошего его дочери.

Обед начался блестяще. Столы ломились под тяжестью серебра и сверкающего хрусталя, а в промежутках на скатерти благоухали редкие цветы, подавались бесчисленные блюда и благороднейшие сорта вин, произносились обычные тосты за обрученных и обычные торжественные речи, а над всем царила обычная скука, неразлучная с выставкой княжеского богатства.

Это, однако, не мешало чувствовать себя превосходно некоторым более молодым гостям, прежде всего - баронессе Валли, которая без умолку болтала и смеялась, как и ее соседу, который не был бы влюбленным, если бы со своей стороны не забыл обо всем остальном и не пил полными глотками неожиданное счастье свидания.

в обществе, но теперь показал себя блестящим рассказчиком. Он говорил о далеких странах и их жителях, и они вставали перед глазами слушательницы как живые; он описывал волшебное южное море, великолепный тропический ландшафт, и необозримый мир раскрывался перед ней в этих проникнутых поэзией описаниях. Эрна слушала с блестящими глазами и казалась совершенно увлеченной. По временам взгляд жениха с пытливым выражением останавливался на них; его беседа с Алисой была далеко не оживленной, а между тем ведь и он был мастер вести разговор.

Но вот обед кончился, гости вернулись в залы. Настроение сделалось непринужденнее и веселее; общество разбилось на группы, всюду слышались смех, говор, толпа двигалась по залам, постоянно перемешиваясь, так что трудно было отыскать в ней кого-нибудь. Барону Эрнстгаузену, к его досаде, пришлось убедиться в этом на опыте: дочь его была неуловима.

Вальтенберг отвел свою даму в зимний сад и, продолжая начатый за обедом разговор, сидел рядом с нею. Вдруг туда вошли жених и невеста. Вольфганг остановился при виде их, потом холодно поклонился Вальтенбергу, тотчас вставшему, чтобы уступить место невесте, и сказал:

- Алиса жалуется на усталость и хочет немножко отдохнуть в тишине зимнего сада... Мы не помешаем?

- Кому? - спокойно спросила Эрна.

- Вам и господину Вальтенбергу: вы так заняты разговором, и нам было бы очень жаль...

Вместо ответа Эрна взяла Алису за руку и притянула ее на диван рядом с собой.

- Ты права, Алиса, тебе надо отдохнуть, и более крепкому человеку было бы нелегко служить центром такого праздника.

- Мне хотелось уйти лишь на несколько минут, - сказала Алиса, - но, боюсь, мы действительно помешали: наш приход заставил господина Вальтенберга прервать, наверное, очень интересный рассказ.

- Я рассказывал о своем последнем путешествии в Индию, - вступил в разговор Вальтенберг, - причем воспользовался случаем, чтобы высказать баронессе Тургау просьбу, с которой мне хотелось бы обратиться и к вам. За десять лет, проведенных мною вдали от Европы, я собрал довольно много чужеземных редкостей; я отсылал их домой, и теперь из них образовался настоящий музей, который я поручил привести в порядок сведущему человеку. Могу ли я надеяться на ваше посещение? Само собой разумеется, и на ваше также, господин Эльмгорст! Я могу показать немало интересного.

- Боюсь, что время не позволит мне воспользоваться вашим любезным приглашением, - ответил Эльмгорст вежливым тоном, от которого веяло ледяным холодом. - В моем распоряжении всего несколько дней до отъезда.

- Вы уезжаете? Так скоро после помолвки?

- Я должен ехать, потому что при теперешнем положении работ не могу взять отпуск на более продолжительное время.

- И вы согласны на это? - обратился Вальтенберг к Алисе. - Полагаю, что в таких случаях право решать принадлежит невесте.

- Право решать принадлежит долгу, по крайней мере, в моих глазах, - возразил Вольфганг.

- Вы так серьезно относитесь к нему даже и теперь?

Глаза Вольфганга блеснули: он понял "даже и теперь", а также взгляд, который встретился с его взглядом. Несколько часов назад он видел тот же взгляд на другом лице. Гордый человек стиснул зубы: второй раз напоминали ему сегодня, что в глазах общества он - только "будущий супруг Алисы Нордгейм, который может откупиться деньгами своей невесты от взятых на себя обязательств.

- Для меня всякий долг - дело чести, - холодно возразил он.

- Да, мы, немцы, фанатики долга, - небрежно сказал Вальтенберг. - Я до известной степени эмансипировался на чужбине от этой национальной особенности. О фрейлейн, опять этот укоризненный взгляд! Своей откровенностью я, пожалуй, окончательно уроню себя в ваших глазах. Но вспомните, что я явился из совершенно иного мира и буквально одичал по европейским понятиям.

- Что касается ваших воззрений, вы, кажется, действительно одичали, - ответила Эрна шутя, но довольно резким тоном.

- Алиса, неужели ты в состоянии выносить эту удушливую атмосферу? - спросил Эльмгорст с едва скрываемым нетерпением. - Я боюсь, что она для тебя вреднее, чем жара в залах.

- Но там так шумно, - возразила Алиса. - Пожалуйста, Вольфганг,

посидим еще.

Жених сжал губы, но ему оставалось только покориться так ясно выраженному желанию невесты.

- Здесь тропическая температура, - сказал Вальтенберг, пожимая плечами.

- Да, угнетающая и расстраивающая нервы всякому, кто привык дышать полной грудью.

Реплика прозвучала почти грубо, но тот, к кому она относилась, как будто не заметил этого; его глаза по-прежнему были устремлены на Эрну, когда он ответил:

- Пальмам и орхидеям она необходима. Взгляните, они восхищают взор даже здесь, в неволе, а в могучем тропическом мире, где они растут на свободе, это - захватывающее зрелище.

- Тропический мир должен быть прекрасен, - тихо проговорила Эрна, Мечтательно скользя взглядом по роскошным чужеземным цветам.

- Вы долго были на Востоке, господин Вальтенберг? - спросила Алиса своим вялым, безучастным голосом.

- Несколько лет. Я дома почти во всех частях света и могу похвастать, что проникал даже в самую глубь центральной Африки.

- Как член научной экспедиции? - спросил Эльмгорст.

- Нет, это никогда меня не привлекало. Я ненавижу всякое стеснение, а, участвуя в экспедиции, невозможно сохранить личную свободу. Тут ты связан и в выборе цели путешествия, и своими спутниками, и многим другим; я же привык сообразовываться лишь с собственной волей.

- Вот как! - На губах Вольфганга появилась почти презрительная улыбка. - Прошу извинить, я думал, что вы ездили в Африку как пионер науки.

- Боже мой, как серьезно вы все это принимаете, господин Эльмгорст! - насмешливо воскликнул Вальтенберг. - Неужели каждый должен непременно работать? Я никогда не гнался за славой исследователя, а просто впитывал в себя красоту необъятного, вольного мира и черпал силы и молодость из этого волшебного источника; если бы я должен был извлекать из него пользу, он утратил бы для меня всякую поэзию.

Эльмгорст пожал плечами и ответил деланно равнодушным тоном, в котором звучало что-то оскорбительное:

- Ну что ж, весьма удобный способ устраивать свою жизнь, но мне он был бы не по вкусу, и вообще доступен лишь весьма немногим: для этого необходимо обладать достаточными средствами.

- Не так уж безусловно необходимо, - возразил Вальтенберг таким же тоном, - можно иной раз разбогатеть и благодаря какому-нибудь счастливому случаю.

Эльмгорст поднял голову с таким рассерженным выражением, что, несомненно - с его язька готов был сорваться резкий ответ, однако Эрна предупредила его, быстро дав разговору другой оборот.

и жалким. Я думаю, даже к нашим горам вы останетесь равнодушны, но здесь вы найдете во мне решительную противницу.

Вальтенберг обернулся к ней; вероятно, он сам почувствовал, что зашел слишком далеко.

- Вы несправедливы ко мне! - возразил он. - Я не забыл родных Альп с их стремящимися к небу вершинами и темно-голубыми озерами и милые образы, которыми населили их саги, эти существа, точно сотканные из воздуха и снега родных вершин, с белыми сказочными цветами их вод на белокурых локонах.

Комплимент был смел, а глаза говорящего, устремленные на воздушную, словно окутанную снежной дымкой фигуру красивой девушки, сияли страстным восхищением.

- Алиса, ты отдохнула? - громко спросил Вольфганг. - Мы не должны сегодня так надолго покидать общество. Пойдем, пора вернуться в зал.

Алиса послушно встала, взяла его под руку, и они ушли из зимнего сада.

- Кажется, господин Эльмгорст привык повелевать, - саркастически заметил Вальтенберг, глядя им вслед. - Его тон уже напоминает будущего супруга и повелителя, и это в день обручения! Я нахожу, что фрейлейн Нордгейм сделала более чем удивительный выбор.

- У Алисы очень кроткий, покорный характер.

- Тем хуже! Ее жених, видимо, не сознает, что единственно этот союз возвышает его до положения, на которое он лично не может иметь никаких притязаний.

Девушка встала, подошла к группе растений, сплошь усыпанных темно-пурпурными цветами, и ответила после небольшой паузы:

- Мне кажется, Вольфганг Эльмгорст - не такой человек, чтобы позволить себя "возвышать".

- Вы думаете, что при заключении этого союза он имел какие-нибудь идеальные побудительные причины?

- Нет.

Короткое слово странно жестко сорвалось с губ девушки, и она ниже склонилась над пурпурными цветами.

- И я так думаю, отсюда и мое суждение о господине Эльмгорсте... Прошу вас, не вдыхайте так усердно аромат этих цветов: они мне знакомы, я знаю, что их коварный аромат опьяняет, он причинит вам головную боль. Будьте осторожны!

Эрна выпрямилась и провела рукой по лбу.

- Вы правы, - сказала она с глубоким вздохом. - Да и вообще пора вернуться к обществу. Пойдемте!

Казалось, Вальтенберг был иного мнения, но галантно предложил ей руку и повел в залы.

В одном из углов, преисполненный родительского гнева, сидел барон Эрнстгаузен с баронессой Ласберг, еще подливавшей масла в огонь. Допрос прислуги убедил ее, что карточки на столе действительно были подменены, и она дала полную волю своему негодованию. Она говорила весьма внушительно, наставляя несчастного отца такой дочери, и закончила речь следующим заявлением:

- Одним словом, я позволяю себе находить поведение господина Герсдорфа возмутительным!

- Я бы ни за что не позволила ей приехать, - усердствовала почтенная дама. - Я сейчас же, еще тогда, когда она открыла мне свое сердце, сказала баронессе, что тут необходимы энергичные меры. По-моему, самое лучшее - послать Валли в деревню к дедушке, там у нее не будет возможности видеться с Герсдорфом, и, насколько я знаю старого барона, он сумеет помешать и переписке.

Эрнстгаузен ухватился за совет с настоящим воодушевлением.

- Это идея! - воскликнул он. - Вы правы, баронесса, совершенно правы! Валли отправится к дедушке в ближайшие дни, даже послезавтра! Он был так возмущен этой историей, что, конечно, будет самым лучшим сторожем. Завтра же утром напишу ему!

Он тотчас простился и предпринял новую попытку поймать дочь, что представляло довольно трудную задачу. Валли проявила невероятный талант исчезать в ту же минуту, как только отцу удавалось увидеть ее. Вальтенберга, принадлежавшего к числу посвященных, два раза выставляли как громоотвод против приближающейся грозы, и он должен был задерживать барона разговорами, а тем временем маленькая баронесса ныряла в какую-нибудь из групп гостей и снова выплывала на поверхность совсем в другом месте. Казалось, она на все общество смотрела как на собрание ангелов-хранителей и пользовалась им, смотря по надобности; даже министру, шефу ее отца, также присутствовавшему на празднестве, суждено было послужить ей в этом качестве.

Она прибегла к защите его превосходительства и стала трогательно жаловаться ему, что папа непременно хочет увезти ее домой, а ей так хочется остаться. Старик тотчас взял сторону прелестного ребенка и, когда появился барон, сердито восклицая: "Валли, экипаж ждет!" - обратился к нему с дружеской речью:

- Пусть ждет, любезнейший советник! Молодость имеет свои права, и я обещал баронессе заступиться за нее. Вы останетесь, не правда ли?

Эрнстгаузен был вне себя от ярости, но вежливым поклоном выразил согласие. В награду шеф завел с ним милостивый разговор и отпустил его не раньше чем через четверть часа. Зато теперь барон решил уже не соблюдать никаких церемоний: он ринулся в самый центр вражеского лагеря, где его дочь с самым веселым видом занимала место между Вальтенбергом и Герсдорфом. Адвокат учтиво встал ему навстречу и произнес:

- Господин советник, завтра или послезавтра я буду иметь честь быть у вас. Смею просить вас назначить мне час.

- Весьма сожалею, но неотложные дела...

- Именно о неотложном деле я и должен говорить с вами, - перебил его Герсдорф. - Оно касается железнодорожного общества, юрисконсультом которого я состою, и его превосходительство господин министр направил меня к вам на квартиру, поскольку у меня есть к вам еще и частное дело.

Барон не мог сомневаться относительно того, что это за частное дело, но так как поневоле должен был принять Герсдорфа в качестве юриста, то холодно произнес:

- Послезавтра, в пять пополудни, я к вашим услугам.

- Я буду пунктуален, - заверил его адвокат, прощаясь с Валли поклоном.

Последняя нашла, наконец, нужным покориться родительской власти и дать себя увезти, но на лестнице объявила с величайшей энергией:

- Папа, послезавтра я не позволю себя запереть: я должна присутствовать, когда он будет просить моей руки.

- Послезавтра ты будешь уже в деревне, - отчеканил Эрнстгаузен. - Ты отправишься с первым же поездом. Для верности я сам отвезу тебя на вокзал, а на станции тебя встретит дедушка, у которого ты пока и останешься.

Личико Валли, полное ужаса, выглянуло из-под белого капора, но затем она приняла в высшей степени воинственный вид.

- Этому не бывать, папа! Я не останусь у дедушки, я убегу, пешком вернусь в город!

- Посмотрим, как ты это сделаешь! Полагаю, ты знаешь старика и его принципы. Не забывай, после его смерти ты будешь блестящей партией.

- Бога ради, дитя, что за ужасы тебе приходят в голову! - испуганно воскликнул Эрнстгаузен, но дочь продолжала, вне себя от возмущения:

- Тогда уж я не была бы "партией" и могла бы выйти за Альберта! Я каждый день буду молить Бога, чтобы дедушка выкинул бы какую-нибудь глупость, несмотря на свои семьдесят лет!

Навepxy парадные залы начинали пустеть и затихать; гости разъезжались, и, наконец, Нордгейм, проводив последних, остался в большом приемном зале один с Вольфгангом.

- Вальтенберг приглашает нас приехать осмотреть коллекцию редкостей, собранных им во время путешествий, - сказал он. - Едва ли у меня найдется на это время, но ты...

- А у меня еще меньше, - перебил его Эльмгорст. - Все три дня, которыми я могу еще располагать, уже заняты.

- Я знаю, и все-таки ты должен сопровождать Алису: она и Эрна обещали приехать, и я не желаю, чтобы приглашение было отклонено.

Вольфганг быстро спросил:

- Кто и что такое этот Вальтенберг? Ты относишься к нему как-то особенно предупредительно, а между тем он в первый раз сегодня в твоем доме. Ты знал его раньше?

- Да, его отец принимал участие в некоторых из моих предприятий.

Это был серьезный, осторожный делец и мог бы заработать миллионы, если бы прожил подольше. К сожалению, сын не унаследовал его практических наклонностей, он предпочитает разъезжать по свету и проводить время среди дикарей. Положим, его состояние позволяет ему предаваться подобной экстравагантной жизни, а теперь оно еще почти удвоилось, потому что несколько месяцев назад умерла его тетка и завещала все ему. Он для того только и вернулся, чтобы привести в порядок дела, и уже говорил об отъезде. Чудак!

Тон, которым Нордгейм говорил об этом человеке, показывал, что он не чувствует лично к нему ни малейшей симпатии, а между тем он только что отличал его среди всех гостей. Эльмгорст, видимо, был одного с ним мнения, потому что тотчас подхватил:

- Я нахожу его невыносимым! Он разглагольствовал за столом о своих путешествиях так, точно читал о них доклад. Только и слышалось, что "голубые бездны океана", "величественные пальмы" да "мечтательный цветок лотоса". Это было нестерпимо! Впрочем, фрейлейн фон Тургау, кажется, совсем увлеклась. Признаться откровенно, я нахожу, что поэтический восточный разговор носил слишком интимный характер для первого дня знакомства.

В этом замечании инженера слышалось с трудом сдерживаемое раздражение. Нордгейм, однако, не заметил этого и спокойно ответил:

- В данном случае я ничего не имею против короткости, даже напротив.

- То есть у тебя определенные намерения относительно их двоих?

- Да, - ответил Нордгейм. - Эрне девятнадцать лет, пора серьезно подумать о ее замужестве, и я как родственник и опекун, обязан возможно лучше ее обеспечить. За ней ухаживают, но с серьезными намерениями к ней никто не подойдет: она не партия.

- Она не партия, - машинально повторил Вольфганг, и его взгляд устремился в соседнюю комнату, где были дамы.

Алиса сидела на диване, а Эрна стояла рядом, и дверь образовывала как бы раму для стройной фигуры в белом.

- Я не могу винить за это мужчин, - продолжал Нордгейм. - Все наследство Эрны состоит из нескольких тысяч марок, полученных за Волькенштейнергоф, и хотя, само собой разумеется, я дам приданое своей племяннице, но это все равно, что ничего, для человека, привыкшего много требовать от жизни. Вальтенбергу нет надобности думать о деньгах - он сам богат, он из хорошего дома, словом, блестящая партия. Как только он вернулся, у меня сейчас же возникла эта мысль, и я думаю, дело сладится.

девушки шла в обмен на состояние, а во втором - на ум и талант; и Нордгейм мог, не стесняясь, говорить об этом с будущим зятем, который смотрел на дело с той же точки зрения и действовал на основании тех же принципов. Однако в настоящую минуту лицо Эльмгорста было необычно бледно и его глаза с каким-то непонятным выражением не отрывались от ярко освещенной картины в раме открытой двери.

- И ты думаешь, что фрейлейн фон Тургау согласится? - спросил он, наконец, медленно, не сводя с нее взгляда.

- Не будет же она так глупа, чтобы оттолкнуть свое счастье! Правда эта девушка - такая же фантазерка и упрямица, как ее отец, и в некоторых пунктах с ней не справишься; но на сей раз, я думаю, мы будем одного мнения: Вальтенберг с его эксцентричными наклонностями как раз во вкусе Эрны. Мне кажется, она была бы в состоянии разделить с ним его сумасбродную кочевую жизнь, если он не решится отказаться от нее.

- Почему же нет! - жестко проговорил Вольфганг. - Ведь жизнь в чужих странах, без дела и забот, так бесконечно поэтична и интересна! Обязанностей никаких, любуйся и мечтай под пальмами, и так всю жизнь, ничего не делая и наслаждаясь! Я нахожу жалким человека, который не умеет сделать ничего большего из своего существования. Я не мог бы так жить!

- Ты положительно горячишься! - сказал Нордгейм, удивленный его запальчивостью. - Ты забыл, что Вальтенберг родился богатым и с самого начала уже стоял на высоте. Такие люди редко годятся для серьезной деятельности.

Он повернулся к вошедшему лакею, чтобы отдать какие-то распоряжения. Вольфганг, мрачный, неподвижный, продолжал стоять, не отрывая глаз от белой фигуры, от этого "существа, как бы сотканного из воздуха и снега горных вершин со сказочными цветами их вод на белокурых локонах". Едва слышно, но с выражением глубокой горечи он прошептал:

- Да, он богат и к тому имеет право быть счастливым!