Заклятое золото.
Глава 18

18

Прошло три года, и снова наступила весна. Гейльсберг по-прежнему продолжал наслаждаться идиллическим спокойствием и уединением. Здесь ничто не изменилось, только из города уехал нотариус, и его обязанности стал выполнять другой.

Между тем в Штейнфельде и Нейштадте произошли крупные перемены. Штейнфельдские заводы, находившиеся сначала в ведении конкурсного управления, перешли к новому хозяину; он приобрел их за ничтожную цену и не намеревался вести производство в прежнем объеме. Все эти массы рабочих, гигантские постройки и дорогостоящее оборудование оказались обманом. Действительный доход был возможен только при ведении небольшого производства, что и подтвердилось на деле. Большая часть рабочих получила расчет, лишние строения были проданы или сданы в аренду, а производство было сведено к размерам второстепенного или даже третьестепенного предприятия.

Нейштадт, получивший известность только благодаря штейнфельдским заводам, разумеется, сразу ее потерял. Большая часть квартир рабочих в его предместье пустовала, оживленное сообщение с этими районами, весьма выгодное для интересов города, значительно сократилось, а связи с Берлином и заграницей и вовсе прекратились. Цветущее время промышленного местечка кануло в Лету.

Эрнст Раймар переселился в Берлин, что вызвало общее недовольство гейльсбергцев. Ведь весь город как бы купался в лучах его славы. Его брошюра "Заклятое золото" и блестящая защитительная речь на громком процессе о ней сразу поставили его в ряды знаменитостей. К тому же не успело его имя прогреметь в связи кс этим, как о нем заговорили по поводу другого события. Умирая, Рональд признал себя виновным в похищении вкладов в банкирском доме Раймара; перед гробовой доской он хотел совершить акт величайшего самоотречения и снять позор с имени и чести покойного Раймара.

Теперь Эрнст мог расправить долго связанные крылья. Перед ним открылись все двери, и все, кто знали отца и были несправедливы к сыну, поспешили теперь загладить свою вину и выказать ему высшее расположение.

Как ни странно, все эти перемены отразились только на старшем брате Раймаре. Тем не менее, Макс жил в свое удовольствие и продолжал считаться талантливым художником, хотя ничем не подтверждал этого. Правда, после известного разоблачения он воспользовался популярностью брата и выставил свои этюды. Их заметили, и критика снисходительно отнеслась к ним, но только потому, что они были написаны Раймаром. Эрнст был выдающейся личностью и потому сумел упрочить за собой положение, Максу же пришлось отойти на задний план, тем более что цель всей его жизни - женитьба на богатой невесте - до сих пор не осуществилась.

Гернсбах по-прежнему сдавали в аренду. Господский дом большую часть года пустовал, но дни отпусков майор Гартмут со своей семьей неизменно проводил здесь.

Вот и теперь на террасе сидели Вильма Гартмут и нотариус Трейман. Сегодняшний визит последнего был связан с ожидавшимся приездом в Гернсбах его племянника Эрнста и его "племянницы" Эдиты. Молодые люди возвращались сюда из свадебного путешествия.

В конце аллеи, ведущей к террасе, показался майор верхом на отличном коне и рядом с ним Лизбета на маленьком пони. Они заметили сидевших на террасе и, свернув с дороги, быстро погнали лошадей прямо через лужайку. Белокурые волосы девочки развевались на ветру от быстрой скачки, но она уверенной рукой управляла поводьями.

- Стой! - скомандовал майор, когда они поравнялись с террасой, и лошади стали как вкопанные.

Соскочив с лошадей, они передали поводья подоспевшему слуге; майор торжественно подвел падчерицу к гостю и сказал:

- Смотрите-ка, она скачет верхом уже лучше своей мамы! Ей незнакомо чувство страха, и она смело преодолевает все препятствия. Сразу видна моя школа!

- О, я всегда так езжу с папой! - воскликнула двенадцатилетняя Лизбета, гордясь такой похвалой. - Разве это не весело?

- Но зато слегка небезопасно, - возразил Трейман.

Лизбета рассмеялась и взяла несколько кусков сахара со стола, чтобы дать лошади. Но при этом она и не подумала воспользоваться лестницей, а попросту перемахнула через перила террасы, вызвав этим крик ужаса со стороны матери и одобрительный возглас со стороны отчима.

- Итак, мы готовы к встрече! - воскликнул майор. - Но только к чему такой торжественный вид, дядя Трейман? Ведь мы в семейном кругу. На свадьбе вы даже ощущали священный трепет перед миллионершей.

- Трепет! - повторил Трейман почти обиженным тоном. - Не мог же я выказывать родственную близость на таком большом и великолепном торжестве. А я давно мечтал о такой племяннице; вы сами убедились в этом во время нашей встречи с ней на крепостном кургане.

- Но тогда вы серьезно думали, что она достанется дураку Максу! - смеясь, воскликнул майор. - А тот теперь лечится от испуга в Карлсбаде. Желтуха! Так, по крайней мере, он написал Эрнсту, от которого, конечно, получил деньги на путешествие.

- В этом виноват мой муж, - сказала Вильма, обращаясь к нотариусу. - Во время помолвки Эрнста мы были в Берлине и встретили Макса на улице. Арнольд рассказал ему новость без всякого сожаления...

- Да ты не поняла меня, - прервал ее Гартмут. - Наоборот, я сделал это крайне нежно и осторожно. "Видишь, Макс, - сказал я ему в утешение, - в Гейльсберге ты считал будущее своего брата безнадежным, а между тем он получает миллионы, на которые ты так надеялся, и красавицу-жену. Эрнста она любит, а тебя не выносит. Но утешь себя мыслью о том, что и тебя не минуют брачные узы". Он весь позеленел, потом пожелтел, буркнул что-то относительно "измены" и кинулся от нас со всех ног, словно ужаленный. А теперь он пьет минеральную воду, чтобы вернуть себе хороший цвет лица. Меня очень удивляет, как это до сих пор на Макса с его смазливой рожицей и непроходимой глупостью не надели венца.

Трейман лишь презрительно пожал плечами. Он не любил, когда в его присутствии говорили об этом человеке, которого он не считал своим племянником. В этом вопросе он был непреклонен.

В эту минуту на террасу, как вихрь, влетела Лизбета с громким криком:

- Едут! Едут! Я вижу экипаж.

Действительно, вдали показался экипаж. Нотариус опять пришел в отличное настроение.

- Да, это они! - повторил он. - Наш Георгий Победоносец! Я ведь первый назвал его так, вся пресса подхватила эти слова, и они стали боевыми в процессе Рональда. О, он выдержит еще не один такой бой, как только попадет в рейхстаг. Ведь на следующие выборы выставляют его кандидатуру. Если Эрнста выберут, то я поеду в Берлин, и буду присутствовать на каждом заседании парламента, ни одного не пропущу! - и старик даже подскочил от радости на стуле.

- Сразу видно, что вы возвращаетесь из свадебного путешествия. У вас обоих какой-то неземной вид! - смеясь, сказал майор, пожимая руку друга.

Эдита обняла свою кузину и обратилась к Лизбете, робко смотревшей на "красивую и важную тетю". Но тетя сбросила с себя холодную важность и крепко обняла маленькую дикарку. Затем наступила очередь старого нотариуса, который колебался между родственной близостью дядюшки и "трепетом" перед наследницей; но любезность "его племянницы" разом устранила "трепет". Эдита сразу же расположила к себе старика тем, что обещала завтра же побывать у него в доме и полюбоваться "старинным зданием, о котором она слышала от Макса так много интересного". Затем она потребовала от дяди Треймана, чтобы тот звал ее "Эдитой", и подставила ему обе щечки для поцелуев. Это было уже слишком для старика; он, конечно, поцеловал ее, но от умиления заплакал.

Вильма проводила молодую женщину в приготовленные для нее комнаты и помогла ей там снять дорожное платье.

- Мне кажется, ты стала еще красивее, Эдита! - с неподдельным восхищением сказала она. - Арнольд прав; вы все еще не похожи на обыкновенных людей.

- Мы, действительно, как будто только что побывали в раю, - весело отозвалась Эдита. - Мы ведь впервые могли всецело принадлежать друг другу, а как долго ожидали этого!

- Да, но чего ради вы откладывали это? - спросила Вильма. - Мы уже давно заметили вашу взаимную симпатию, да и внешние обстоятельства тоже не могли быть препятствием. Ведь ты достаточно богата.

Молодая женщина, поправлявшая перед зеркалом волосы, смеясь, обернулась.

- Значит, ты не знаешь моего гордого Эрнста! Он ни за что не вынес бы зависимости от моего отца. Он взял с меня слово ждать, пока не создаст себе положения в столице. И это случилось намного раньше, чем мы предполагали. Мне лучше чем кому бы то ни было известно, как теперь перед ним заискивают.

- Это как раз в твоем вкусе, - поддразнила ее Вильма. - Ведь, по-твоему, твой супруг должен быть выше толпы. Вот теперь Эрнста избирают в рейхстаг!

- Да, ему дадут депутатские полномочия, - с гордостью во взгляде произнесла Эдита. - Эрнст уже давно посвятил себя политической деятельности; надеюсь, он и на этом поприще сыграет видную роль.

- А мы все еще ожидаем скромного чина полковника, - смеясь, объявила Вильма. - Твой супруг, видимо, метит намного выше и не успокоится без министерского портфеля. Но ты готова, Эдита? Так пойдем к нашим кавалерам.

В это время Эрнст на террасе рассказывал друзьям новость:

- Третьего дня я получил от Макса письмо. Он сообщает о своей помолвке. Официальное уведомление об этом мы получим на днях.

- Как? И он нашел, наконец, себе невесту? Слава Богу! - воскликнул майор. - Она, конечно, богата, и ты, по крайней мере, избавишься теперь от его вечного попрошайничества.

- Макс пишет мне, что познакомился со своей невестой в Карлсбаде; она, кажется, уже немолода и не особенно красива, но очень богата, о чем он сообщает с явной гордостью. Ты, должно быть, знаешь эту даму, Арнольд, она живет в Ганновере, а ты был там четыре года тому назад. Это некая Альтрингер.

- Альтрингер... Господи, Боже мой! - с ужасом воскликнул Гартмут. - Неужели она подцепила Макса? Спаси его, Бог, теперь он поплатится за все свои грехи!

- Следовательно, ты знаешь ее? Она вдова помещика?

- Совершенно верно, они спекулировали землей и, разбогатев на этом, переехали в Ганновер. Их прежние соседи перекрестились от радости, узнав об этом. Впрочем, что касается самого Альтрингера, то он был довольно безвреден и во всем подчинялся своей супруге. Она командовала им денно и нощно, пока благополучно не похоронила. Она приблизительно лет на двадцать старше Макса. Берегись своей свояченицы, Эрнст! Это воплощенный сатана.

- В деньгах, - договорил за него нотариус, - а ты всегда делал ему поблажки. Что касается меня, то я никогда не прощу этому человеку того, что он хотел продать мой дом нейштадтцу и только и ждал моей смерти.

- Простите его, дядя Трейман! - торжественно произнес майор. - Теперь вы можете это сделать: человек, у которого супруга госпожа Альтрингер, достоин сожаления. Она сумела подчинить себе Макса, который слишком глуп, чтобы оказать сопротивление... впрочем, тут не поможет никакое сопротивление, а потому пусть несет свой крест сам!

* * *

Следующее утро было пасмурным и туманным, но вскоре погода прояснилась, и весело засияло солнце. Поездка в Гельсберг была отложена на послеобеденное время, потому что Эрнст и Эдита объявили, что хотят совершить небольшую прогулку по окрестностям. Они пошли одни и стояли теперь на том самом месте, где четыре года тому назад произошла их первая встреча, решившая их судьбу.

Маленькое кладбище по-прежнему было одиноким и заброшенным. Бури, пронесшиеся над миром, проблемы людей его не коснулись. Покойники так же мирно спали под осенней листвой и зимним снегом, как и под яркой весенней зеленью. Лучи солнца по-прежнему освещали осевшие могильные холмики и истертые надгробные камни, и аромат ежегодно пробуждающихся цветов наполнял это царство мертвых. Из разрушенных стен маленькой кладбищенской церкви, поросшей удушливой бузиной, доносилось пение дрозда - старая ликующая весенняя мелодия... все было, как и тогда...

могиле. Они только что говорили о нем; это сразу можно было видеть по серьезному выражению их лиц; на ресницах молодой женщины еще дрожали слезинки, когда она сказала взволнованным голосом:

- Ты не можешь представить себе, Эрнст, какое большое впечатление произвело на меня его последнее "прости". Всего два слова: "Прощай. Феликс". Ни объяснений, ни просьб. Я прогнала его от себя тем ужасным словом, а он своей предсмертной исповедью возвратил тебе жизнь - тебе, повергшему его. Он ведь мог унести эту тайну с собой в могилу, но не хотел оскорблять свою память таким поступком. Несмотря на все, в этом человеке все же была черта величия.

- Я не питаю ненависти к покойникам, но не могу забыть, что он был виновником смерти моего отца и в течение десяти лет не снимал позорного пятна с его имени. А то, что сделал Рональд умирая, было совершено им не ради меня и не во имя справедливости, а только ради тебя, Эдита! Он хотел сохранить в тебе добрую память о нем, желал, чтобы ты оплакивала его.

- И я плакала! - тихо произнесла Эдита.

Они сделали несколько шагов вперед и остановились перед маленькой часовней, где из-за серых развалившихся стен возвышался старый памятник. Ветви плюща еще гуще обвили его со всех сторон, однако это не мешало солнечным лучам играть на старом, поросшем мхом камне с полуистертой надписью и тем многообещающим словом, которое некогда, подобно солнечному лучу, засияло в мрачном существовании почти обреченного человека: "Пробуждение! К жизни и свету!".