Руны.
Глава 15

15

Яхта "Фрея" стояла, готовая к отплытию, в бухте Эдсвикена. Христиан уже принес на палубу багаж своего хозяина и лейтенанта Фернштейна, а два матроса хлопотали над последними приготовлениями к отъезду; давно задуманное путешествие на север должно было, наконец, состояться, и Бернгард с Куртом пошли в пасторат прощаться.

Там в последнее время стало очень тихо, потому что молодая гостья из Дронтгейма, неожиданно залетевшая сюда и несколько недель, наполнявшая дом веселой болтовней и шалостями, так же неожиданно упорхнула - Инга внезапно почувствовала тоску по родине и объявила, что не может оставаться дольше. К тому же, Аксель Ганзен давно уже был в Бергене, и родители Инги, простив своей балованной любимице ее проделку, с нетерпением ждала ее домой. Итак, она уехала, а два дня спустя за ней последовал и ее верный рыцарь. Филипп Редер, объявивший Рансдаль прекраснейшим местом на всем белом свете, сделал открытие, что здесь страшно скучно и что целью его путешествия был, собственно говоря, Нордкап и что пора было направляться туда. Он воспользовался местным пароходом и отправился пока не в Дронтгейм. Инга сказала ему, что ее родители живут на даче в нескольких милях от города и что она едет к ним туда. Нельзя же было ехать вслед за ней без прямого приглашения; к тому же у него не было на примете переводчика. Редер убедился, что ему следует научиться говорить по-норвежски; объясняться в любви через переводчика, как предлагал Курт, было все-таки неудобно. К тому же неизвестно, захотят ли будущие тесть и теща принять жениха, который станет просить руки их дочери, объясняясь при помощи мимики. Поэтому Редер вернулся к своему первоначальному маршруту и сел на норвежский туристический пароход. Там он волей-неволей научится этому проклятому языку во время длительного плавания. Он рассчитывал, что после этого, высадившись на обратном пути в Дронтгейме, уже достаточно проникнется обычаями севера и представится Лундгрену в качестве достойного его зятя.

В то время как три матроса усердно работали на "Фрее", с гор спустился один из экипажей Зассенбурга. Рядом с кучером сидел егерь Рольф, а в экипаже - пожилой господин; он приказал остановиться на некотором расстоянии от городка и вышел вместе с егерем. Последний, очевидно, заранее получил наставления, потому что повел его не прямо в Рансдаль, а окольной дорогой, проходившей мимо лишь немногих самых маленьких домов; недалеко от церкви они свернули и вошли через заднюю калитку на кладбище.

Рольф вскоре указал на одну из могил и сказал вполголоса на своем ломаном немецком языке:

- Здесь! Тут и имя начертано.

Его спутник остановился и сделал ему знак уйти.

- Ждите у входа на кладбище. Если кто-нибудь из рансдальцев будет разговаривать с вами, не проговоритесь, что я здесь.

Егерь ушел, а господин подошел к указанной могиле. Это был простой зеленый холмик с большим крестом из темного камня и скромной надписью: "Иоахим Гоэнфельс".

Барон Гоэнфельс долго молча стоял у могилы брата. В его глазах застыло горькое выражение. Потом он перевел взгляд на соседний пасторат, из которого некогда получил извещение о смерти Иоахима и из которого теперь сын покойного брал себе жену.

А там в эту минуту прощались. Бернгард уезжал всего на две-три недели, но Курт уже не собирался возвращаться в Рансдаль, а хотел прямо с берега ехать домой. О том, чтобы ускорить свадьбу больше не было речи; жених не возвращался к этому вопросу, а Эриксен даже ничего не знал об этом.

Пастор простился с Куртом очень сердечно; он пожал руку ему и Бернгарду и пожелал им счастливого пути и благополучного возвращения. Он остался дома, а Гильдур пошла проводить молодых людей через сад, отделявшийся от кладбища совсем низенькой стенкой. Ей хотелось пойти с отцом в Эдсвикен посмотреть, как отойдет "Фрея" и помахать ей на прощанье платком, но Бернгард посмеялся над тем, что они собираются так торжественно провожать его на каких-нибудь две-три недели, и девушка отказалась от своего намерения.

Бернгард действительно держал себя так, как будто речь шла о разлуке на несколько дней. Он с обычным холодным спокойствием обнял невесту, поцеловал ее и сказал несколько ласковых слов на прощанье; потом они с Куртом еще раз обернулись и пошли по ближайшей дороге через кладбище, не замечая незнакомца, быстро спрятавшегося за высоким крестом. Бернгард выше поднял голову, его глаза заблестели, он весь оживился, радостно восклицая:

- Вот мы и свободны, Курт! Вольные птицы на несколько недель! Поплывем по нашему чудному синему, волнующемуся морю! Полетим на нашей "Фрее" на север! Мы оставим все неприятности позади и превратимся опять в двух веселых юнг, какими были на "Винете"! Ура!

- Вот теперь ты прежний Бернгард! - засмеявшись, воскликнул Курт. - Я впервые вижу тебя таким здесь. Ты прав, мы сжились с морем, в море мы дома, и это лучшее средство выбить дурь из головы. Да здравствует море!

Они подошли к воротам кладбища. Бернгард остановился и сказал уже серьезно:

- Иди вперед, Курт, я зайду на минутку на могилу отца, потом догоню тебя.

Курт кивнул и пошел дальше, а его товарищ повернул к могиле. Он с удивлением увидел, что кто-то вышел из-за креста, но в следующую минуту узнал министра.

- Дядя Бернгард! Ты здесь? - воскликнул он с изумлением.

- У могилы брата, что может быть естественнее, - спокойно ответил барон.

Бернгард медленно подошел и, остановившись по другую сторону могилы, произнес:

- Я не думал, что ты станешь бередить себе душу этими воспоминаниями.

- Бывают воспоминания, которых не вычеркнешь из жизни... и я не имею привычки забывать о них, - сказал Гоэнфельс. - Ты еще в Рансдале? Вы собирались уехать еще вчера; так, по крайней мере, сказал Курт, когда приходил в Альфгейм прощаться.

- Мы ждали ветра и уезжаем сегодня через два часа.

он опять заговорил:

- Мы тоже хотим совершить экскурсию на "Орле", но едва ли встретимся с тобой. Альфред непременно хочет показать нам север.

- Альфред? Ты хочешь сказать принц Зассенбург? Он, кажется, очень хорошо к тебе относится.

- Да, как сын. Неделю тому назад Сильвия стала его невестой... Это тебя так удивляет?

Взгляд министра с некоторым удивлением скользнул по лицу племянника; он не мог объяснить себе, отчего оно дрогнуло. Но Бернгард ответил совершенно спокойно:

- Нет, Курт еще по приезде говорил, что ваши близкие этого ждут. Позволь и мне поздравить жениха и невесту.

- Благодарю! Мы объявим о помолвке, когда вернемся в Берлин; тебе я сообщаю о ней сейчас, ты же прислал мне извещение о своей помолвке, хотя и очень официальное.

- И не получил на него никакого ответа!

- Мое молчание и было ответом. Разве ты ждал, что я поздравлю тебя с таким брачным союзом?

- Действительно, не ждал; ты считаешь унижением женитьбу последнего представителя рода Гоэнфельсов на дочери рансдальского пастора?

- Нет! Я уже давно не разделяю взглядов провинциальных владельцев майоратов, считающих только свою касту привилегированной. Занимая пост, подобный моему, человек сталкивается с людьми совсем из других слоев общества; поневоле отучишься от высокомерия. Для меня имеет значение человек, а не его происхождение. Ты вполне смог бы обеспечить свою жену, хотя теперь это лишнее, так как она остается в Рансдале, в привычном для нее кругу.

Бернгард, очевидно, меньше всего ожидал таких рассуждений от дяди и был озадачен.

- Я знал тебя совсем другим.

- В таком случае ты не знал меня. Я упрекаю тебя не за выбор, а за то, что ты приносишь ему в жертву наше древнее родовое имение, принадлежащее Гоэнфельсам уже несколько веков. В Гунтерсберге все прошлое нашего рода, и это должно было сделать его священным для тебя; ты же равнодушно отдаешь его в чужие руки, бросаешь ради какой-то девушки.

- Эта девушка - моя будущая жена! - вспыхнул молодой человек. - Извини, дядя, хотя ты и занимаешь высокое положение в свете, и был женат, но о том, что касается чувств, предоставь судить другим.

Гоэнфельс очень спокойно отнесся к этому ясному намеку на его собственный брак по расчету.

- Я действительно не могу похвастать чувствительностью и никогда не испытывал ее, но мне слишком часто случалось наблюдать, как страсть овладевала другими, чтобы отбить у меня охоту оказаться в ее власти. В твои годы и с твоим характером она должна играть первую роль, и это я понял бы. Ты любишь свою невесту?

Вопрос был неожиданным после того, что предшествовало ему, но Бернгард спокойно произнес:

- Я выбрал ее, и больше мне сказать нечего.

- Отчего же ты не скажешь просто "да"? - заметил министр. - Я уже давненько стою здесь, у могилы, и был невольным свидетелем вашего прощанья у пастората. Ты поцеловал невесту, как этого требует обычай, но это не было прощаньем жениха, а когда ты проходил мимо с Куртом, то радовался, как узник, с которого сняли оковы.

Слова эти попали в цель и рассердили Бернгарда.

- Я не выношу оков, ты знаешь это лучше всех, - сказал он с гневом. - Это наш старый спорный вопрос; ты желал держать меня на привязи, а я хотел жить на свободе.

- Ну, теперь ты получил эту желанную свободу; что же, ты счастлив?

- Да! - решительно воскликнул молодой человек.

- Кто же вообще счастлив? - воскликнул Бернгард с коротким, жестким смехом. - Может быть, ты? Есть ли хоть один счастливый человек на свете?

- Молодость счастлива сама по себе и должна быть счастлива, - ответил министр с ударением. - Тебе двадцать пять лет, ты на днях женишься и так говоришь! Посмотри на Курта, он счастлив, потому что молод и у него есть будущее, у тебя же только Рансдаль.

- Где я первый!

- Среди крестьян, ограниченных людей, которые знают только свою лодку да ружье. И в этом твое честолюбие! Я тоже хотел быть первым и стал им, но я выбрал себе иную цель.

Бернгард не отвечал, но в его душе шевелилась зависть при взгляде на человека, стоявшего перед ним в полном сознании собственной силы и продолжавшего с насмешкой:

- Правда, я не сам себе голова, как ты, у меня нет времени для катанья по морю да охоты, которыми ты наполняешь свою жизнь. Тебя это удовлетворяет, и, может быть, ты со временем станешь еще почтенным отцом семейства в своем Эдсвикене; боюсь только, что у тебя нет для этого задатков. Может быть, ты думаешь, что если у человека есть жена и дети, то жизнь становится для него удовольствием, если раньше была невыносима? Берегись! Такие цепи тяготят, если это только цепи.

Острый, пытливый взгляд министра был неумолимо устремлен на молодого человека. Тот стоял с таким видом, как будто должен был защищаться против этих глаз, немилосердно правдиво читавших его душу, и притом открывавший такие вещи, в которых сам себе не признавался. Наконец Бернгард угрюмо произнес:

- Оставь это, дядя, мы не понимаем друг друга. Когда я писал тебе, что подал в отставку, я уже знал, что между нами образуется пропасть. Ты видел в этом измену родине, а я - свое право, которым и воспользовался, и если это разлучило нас, то ведь мы никогда не любили друг друга.

- То есть, вернее, ты ненавидел меня за то, что я должен был сдерживать и принуждать тебя. Ты ведь не мог жить в нормальном обществе, когда приехал из Рансдаля. Я не поставил мальчику в вину его ненависти; он чувствовал только, что его стесняют; но я думал, что со временем, став взрослым мужчиной, он поблагодарит меня, и на это я возлагал все свои надежды. Когда ты служил с Куртом на "Винете" и мой старый товарищ, капитан Вердек, сообщал мне о вас обоих, знаешь ли ты, что он писал мне?

- Нет. Он был всегда строг и немногословен. Я только раз слышал от него похвалу тогда, в Вест-Индии.

- Ну, так можешь теперь услышать, это его собственные слова: "Курт Фернштейн - славный юноша; из него выйдет хороший моряк, но первым он не будет. Твой же "бесноватый", из которого ты с таким трудом сделал человека, будет первым. Он за все принимается как настоящий "бесноватый", но голова у него еще крепче кулаков. Из него будет толк, и если он сделает то, что обещает, то, Бог даст, будет на море тем же, кем ты на суше".

Бернгард слушал с широко раскрытыми глазами, с прерывающимся дыханием. Он знал, что значила похвала его хмурого начальника, и на мгновение его лицо осветилось радостной гордостью, но затем он страшно побледнел.

- Это... это написал мой капитан... обо мне?

- "Бог даст!" - повторил Гоэнфельс с горечью. - Богу это было угодно, тебе не угодно!

Молодой человек слегка вздрогнул и потупил глаза.

- Зачем ты говоришь мне это теперь? - с усилием проговорил он, наконец.

- Ты хочешь сказать, когда уже поздно? Я сказал бы тебе это тогда же, "Винета" находилась уже на обратном пути, и я ждал тебя. Разногласия между нами должны были прекратиться, я хотел сказать тебе: "У меня нет сына, ты потерял отца, будь моим сыном!" Но пришло письмо, в котором ты из мести швырял мне в лицо все, что я созидал в течение десяти лет. Ведь тобой руководила только месть; ты знал, какой удар нанесешь мне. Боюсь только, что ты пострадал от этого сильнее меня; мне ты только сделал больно.

- Больно? - Бернгард поднял глаза медленно, с выражением недоверчивого вопроса, и в лице дяди, всегда холодном и сухом, прочел подтверждение его слов; в самом деле, он сделал больно этому человеку.

Других людей такая сцена привела бы к примирению, но эти двое были слишком упрямы и своенравны, чтобы поддаться мягкому душевному порыву настоящей минуты. Оба колебались и ждали, но ни один не протянул другому руки, ни один не сказал примирительного слова. Казалось, покойник, могила которого возвышалась между ними, и теперь разлучал их своей ненавистью. Наконец министр проговорил, указывая на могилу:

- Подумай о своем отце. Он умер на чужбине, и мы оба знаем, какой смертью. Ты пошел той же дорогой, берегись, чтобы не кончить тем же!

Он ушел, не простившись и ни разу не оглянувшись. Рольф ждал его за калиткой кладбища и повел тем же путем назад к экипажу.

пророчил ему большое будущее, а он... отказался от него!

Мальчику Рансдаль со своими горами и морем, где он мог давать полный выход своим силам и избытку необузданной энергии, казался свободным раем и остался таким в его воспоминаниях. Но, вернувшись сюда взрослым мужчиной, Бернгард нашел лишь будничную действительность - уголок земли, отрезанный от мира и людей, интересы которых ограничивались самым необходимым. Сюда не проникало дыхание цивилизации со всеми ее проблемами.

ему нужен был кто-нибудь, кто помогал бы ему сносить бремя жизни; о любви тут не было и речи. Страстный поборник свободы сам надел на себя кандалы. Они еще не были окончательно закованы, а он уже чувствовал их тяжесть.

"Будь моим сыном!" Почему эти слова не давали ему покоя? Теперь уже нашелся человек, получивший права сына - будущий муж Сильвии. Но если бы кто-то другой появился раньше, в то время, когда его ждали, если бы он тогда увидел то, что увидел теперь, когда было уже поздно... нет, нет, это было безумие. Это вело к тому, до чего дошел его отец!

Долго стоял Бернгард Гоэнфельс, погруженный в мрачное раздумье; но вдруг он выпрямился с прежней упрямой энергией и проговорил громко и жестко: