Сиянье кубков золотых,
Сиянье лиц и гул беседы,
Сиянье гордое победы,
Сплотившей знатных и простых!..
И этот блеск в согласных звонах
Переходил в конце концов
Со лба безумцев распаленных
На лоб степенных мудрецов.
Но кто-то слово или фразу
Произносил - и вдруг с лица
Слетало ликованье сразу,
И красный уголь жег сердца.
В ту пору недоверье зрело,
Дойдя с низов до королей, -
Оно на дне души горело,
И каждый становился злей.
На севере монах германский
Душил сердца, давил умы,
И был порядок лютеранский
А за стеною пиренейской
Король Испании служил
Щитом для Рима и злодейской,
Кровавой ролью дорожил.
Общались гости на пиру высоком,
И радость озаряла лица их,
И каждый виноградным буйным соком
Соседей потчевал своих.
Одни из них себя считали строго
Апостолами праведного бога.
Другие звали подлою игрой
Костры, которые Филипп Второй
Воздвиг у набожного трона,
Как троны ужаса - дабы корона
Латинским блеском озаряла мир.
Они кричали, что король-вампир
Не может быть христианином,
Что веру не спасти огнем единым,
Сплошной завесою огня,
Который будет жечь, покой гоня,
Пока весь горизонт на небе темном
Не вспыхнет заревом огромным.
И в тишине минутной встав
Над прочими гостями,
Взывал к согласью твердыми устами.
Словечки добрые и шуток рой
Порхали над игрой,
Которой занялись иные гости:
Они швыряли кости,
Не зная меж собой преград.
И каждый был другому брат,
Когда властительно и смело,
Победой наполняя дух и тело,
Гремело имя Ламораль{45},
Граф Эгмонт - грозное, как сталь.
И вот, на гребне высшего накала,
Где так взыграла жажда братских уз,
Что можно было заключить союз
Хоть против солнца, посредине зала
Поднялся граф Анри де Бродерод
И громко крикнул: «Мы - народ!»
И мигом по его сигналу
Горшков и мисок поплыла по залу
Армада, нагруженная едой.
И полинявший воин за свободу,
Пивавший чаще не вино, а воду.
Под радугою витражей,
Среди серебряных ножей,
В минуту чуда,
Затмила жалкая посуда
Сверкающие жарко блюда.
А сам вельможный Бродерод,
Подсев к вассалу своему,
Надев холщовую суму
И перелив полжбана в графский рот,
Воскликнул гордо, безо всякой позы:
«Мы - гёзы!
Мы - нищие! Нас обозвали так -
Пусть так и будет! Мы - вожди бродяг!
Нас не страшат ни битвы, ни угрозы!
Мы - гёзы! Гёзы!!
Гёзы!!!»
И слово полетело рикошетом
Из уст в уста,
И молнию зажгло при этом,
Какой не знали здешние места.
Как меч, рассечь способный горы.
Оно надежду их насытило сполна.
Оно несло их удивленье
С бравадой пополам - явленье
Обычное в те времена.
Их грубый, острый ум подвластен был капризам,
Но слово стало их девизом
И делом стало, наконец,
Прогретым яростью сердец.
Они друг другу пожимали руки
И обнимались, дав обет
Идти на смертный бой, на эшафот, на муки,
Во имя лучших лет.
И хлеб и соль они в вино бросали,
И лихорадка их была
Такою жаркой, что слова плясали
Порой без смысла. Но любовь звала
Что в миг безумья, страшный, молодой,
Чреватый горем и бедой,
Ничто в конечном счете не напрасно.
Что ими узел рассечен
Что им теперь в пылу борьбы упрямой
Дано уже до смерти самой
Струю крепчайшего вина
Пить залпом, до конца, до дна.