Актея.
Часть I.
ГЛАВА V

V

Когда Тит бросился за Нероном в атриум, Юдифь последовала за ним, тщетно умоляя вернуться. Она видела, как рабы императора бросились на молодого человека, и с замирающим сердцем, не зная, что делать, ожидала исхода этой драки, спрятавшись за каменным бассейном в центре залы. Когда все исчезли на склоне улицы, она побежала наверх к отцу и разбудила его.

Спальня Иакова находилась в задней половине дома, защищенной от жары утреннего солнца. Его рабы помещались тут же. Появление Нерона и последовавшая затем схватка сопровождались сравнительно небольшим шумом, так что никто из домашних не проснулся.

Иаков с испугом вскочил, но, узнав дочь, сонно спросил, что ей надо.

Когда Юдифь со слезами рассказала ему, в чем дело, умоляя спасти юношу, то Иаков дернул за колокольчик, и через несколько мгновений вошел молодой раб-сириец.

-- Разбуди сейчас же привратника, -- распорядился Иаков. -- Какие-то сорванцы ворвались в дом; вели ему запирать засовы покрепче.

Юдифь задрожала от нетерпения.

-- Ну, что ж, -- сказала она, -- встанешь ты наконец?

-- Ты слишком молода, дитя мое, -- отвечал Иаков. -- Твой молодой друг все равно лишится головы, а я постараюсь сберечь свою ради твоей же пользы.

- Трус! -- воскликнула Юдифь. -- Этот молодой человек рисковал своей жизнью ради твоей дочери, а ты не хочешь пошевелить пальцем для его спасения.

-- Если б, пошевелив пальцем, я мог помочь ему, -- сказал Иаков, поднимая свою руку, -- я бы с удовольствием пошевелил всеми десятью, но я не знаю, что еще я могу сделать.

-- Ты пользуешься милостью императрицы-матери, -- вскрикнула Юдифь, -- ступай к ней, проси ее заступничества.

Правда, -- отвечал еврей, -- я когда-то продал бриллианты блистательнейшей госпоже Агриппине за очень умеренную цену... И, -- прибавил он с умильной улыбкой, -- может быть, много лет тому назад я заслужил ее милость иными средствами. Но Агриппина не станет вмешиваться в государственные дела ради меня.

Юдифь металась по комнате.

-- Неблагодарный, жестокий, -- рыдала она, -- ты лжешь. Разве не говорят в Риме, что твое слово имеет силу, в доме Цезаря?

-- Если ты не жалеешь его, то пожалей меня. Не допусти отнять у меня защитника. Я тебе говорю, что этот пьяный боров, которого римляне называют своим императором; схватил меня и хотел унести:..

Иаков облокотился на локоть и отвечал:

-- Властитель мира, отпрыск божественного Августа, трижды славный Нерон удостоил взять тебя на руки... Что ж, дитя мое, значит, ты красивее прекрасноволосых гречанок.

На мгновение ее лицо исказилось, и тонкие пальцы судорожно сжали рукоятку маленького кинжала, который она носила за поясом.

 Клянусь Богом Авраама, -- сказала она низким голосом, и голос зазвучал мрачной силой, как нестройные звуки органа. -- Счастье твое, что ты научил меня звать тебя отцом. Но ты солгал, низкий трус! Я отрекаюсь от тебя! Я ненавижу тебя!

Она бросилась вон из комнаты, а Иаков снова улегся, приговаривая вполголоса:

-- Отче Авраам! Что за таинственное существо женщина! Императрица Агриппина, владычица мира, увлекается евреем, немолодым и некрасивым. А еврейская девушка, прекрасная, как Савская царица, приходит в бешенство из-за того, что император, властелин мира, вздумал сорвать поцелуй. Да самый мудрый Соломон не мог бы разобрать их затеи, а я... я так мудр, что не стану и пробовать разбирать.

И он спокойно заснул.

Юдифь бросилась в сад, вбежала в беседку, кинулась на скамью, где сидел центурион, и спрятала лицо в подушках.

 О, мой милый, -- рыдала она, -- как бы я хотела умереть за тебя. -- Она подняла лицо, орошенное слезами, и стала громко молиться - Отец, жалеющий своих детей, пожалей меня! Ты обитаешь высоко, среди херувимов! Мы не можем достигнуть Твоего престала. Но Ты наше прибежище и сила. Я не прошу ничего для себя, только помоги ему!

Юдифь не только верила, но и чувствовала присутствие Бога. Щеки ее разгорелись, когда она произносила молитву. Она с отчаянием закрыла лицо руками и воскликнула:

-- Господи, прости мне. Ты знаешь, как я люблю его. Я боролась, я молилась, но я женщина, и я люблю его.

Она встала и устремила пристальный взор в небо.

 Там написано, -- сказала она. -- Я и теперь читаю: на одном пути тьма, на другом - слава и долгие дни... Мы не можем, как он мечтал, идти рука об руку... Да я и не хочу, если б это даже было возможно. -- Дедушка гордо выпрямилась. -- Потому что кровь Давида не может смешаться с кровью язычника.

  -- сказала она со вздохом, -- я люблю его. О, пусть дорога тьмы будет моею, а его - путь славы.

Внезапно Юдифь вздрогнула.

"Что я сказала? -- подумала она. -- Я, которая мечтала об исполнении надежды Израиля, читала в небесах обещание Всевышнего, слышала в бессонные ночи, как гремели трубы Господа и римские стены рассыпались в прах, я пожертвую искуплением моего народа ради любви к римскому воину".

Измученная волнением, она прислонилась к стене беседки, и голова ее опустилась на грудь.

-- Я слышала, -- сказала она наконец, -- что некоторые из иудеев учат, будто Бог есть любовь; быть может, Он понимает и прощает. Даже язычники преклоняются перед силой любви. Сенека, говорят, писал, что любовь сильнее ненависти... Сенека!.. -- почти вскрикнула она и бросилась через сад в атриум, оттуда в свою комнату. Надев выходное платье, она снова поднялась в сад и, усевшись в беседке, стала ждать.

звуки веселья, но они не достигали спокойной улицы Квиринала, где ждала Юдифь. Только с улицы порой слышались тяжелые шаги стражи, по и они вскоре замирали внизу, у подошвы холма.

Юдифь долго сидела и ждала; наконец тишина прервалась пением какой-то птицы. Юдифь взглянула на небо: на востоке появилась серая полоса. Казалось, Рим пробуждается. Воздух наполнился щебетанием воробьев. Потом послышались чьи-то поспешные шаги на улице. Прошли двое людей, смеясь и разговаривая; закричал разносчик; в одном из домов привратник уже отворял дверь. Звуки сменялись звуками и наконец слились в общий гул и ропот пробудившегося города.

Слуги собрались в атриуме; привратник, старый, хромой еврей, которого Иаков купил из сострадания, осматривал дверь и указывал рабам на повреждения.

-- Святые ангелы да защитят нас! -- сказал он. -- Какой беспокойный, дерзкий народ эти римляне! Два железных болта и дубовый засов разлетелись, точно узы Самсона, я когда-нибудь расскажу вам эту историю, и все из-за шеклей нашего доброго господина. Ах, жадность, жадность, она заставила Ахана прикоснуться к проклятой вещи, и, что хуже всего, из-за нее теперь никто не бросит камнем в наших Аханов. Но я забываю, -- пробормотал старик, -- что языческие свиньи ничего не знают об этом.

-- Ты думаешь, это были воры? -- спросил поваренок, забежавший сюда из кухни, где уже готовили стряпню.

 Воры? -- повторил старик. -- Кто же еще станет врываться ночью в дом богатого человека?

-- Ну, мало ли кто? -- заметила с усмешкой старая, дряхлая рабыня. -- Может быть, кто-нибудь приходил поболтать с Хлоей? -- И она указала на одну из горничных Юдифи, стоявшую позади толпы.

-- Старая бесстыдница! -- воскликнула девушка, вспыхнув.

-- А то еще, -- продолжала старая ведьма, -- когда я была девушкой, а императором был старый Август - я хочу сказать божественный Август, -- я служила у жены сенатора Кая Мнеста, и к нам часто заглядывали "воры"; только вот что странно: они никогда не приходили, когда моя госпожа с дочерью были на своей вилле в Байи.

-- Так ты думаешь... -- воскликнули все в один голос, и толпа расхохоталась.

 Нет, -- сказал наконец поваренок, -- я не верю этому, она так добра.

-- Ха! Ха! -- засмеялась старуха. -- А откуда ты знаешь, что она добра?

-- Я думаю, что она слишком горда для этого, -- сказал старый раб, подметавший сени. -- Она горда, как Минерва, и холодна, как Диана. - Конечно, -- повернулся он к старухе, -- я не говорю, что ты лжешь, но уверен, что она ничего не знает об этих вещах. Гордость заставляет ее носить свое странное платье и...

-- Гордость? -- подхватила Хлоя с насмешливой гримасой.

-- Ну да, гордость, а то что же? -- отвечал старик.

 Тщеславие, глупый! -- возразила девушка. -- Она ведь не весталка, которые обязаны носить свою одежду. Почему же она так одевается? Просто потому, что это больше бросается в глаза: молодые люди оглядываются на нее и говорят: какая красавица!

-- Сомневаюсь, -- сказал старик, а поваренок воскликнул, обращаясь к девушке;

-- Ревнивица!

Вместо ответа он получил довольно увесистую затрещину.

-- Ты тоже, -- сказала она полусмеясь, полусердито, -- заглядываешься на ее черные глаза и пунцовые губы; только, милый мой, она слишком горда, чтобы связаться с поваренком, а главное - место уже занято! Вообще она самая покладистая девушка в Риме, но теперь на нее ничем не угодишь. Начнет причесываться, никак не может убрать волосы; наденет платье, потом другое, не знает, что ей лучше идет - жемчуг или рубины. Тоже, думает, красиво: жемчуг на темной коже! Мы знаем, что это значит, недаром же к ней повадился какой-то молодчик-центурион, гуляют по ночам в саду, болтают в беседке до утра. Я ничего худого не говорю...

 Молчать! -- крикнул привратник, дрожа от гнева. -- Он прислушивался к болтовне рабов, но почти ничего не слышал и еще меньше понимал и только благодаря громкому голосу девушки разобрал, в чем дело. -- Собаки! Свиньи! -- кричал он старческим, разбитым голосом. -- И вы смеете осквернять мерзкими устами имя царевны из дома Давидова! Я вас! -- И, подняв дрожащей рукой тяжелый засов, он замахнулся.

Не столько испугавшись, сколько развеселившись от этого внезапного взрыва, рабы бросились в стороны, но вдруг в неподдельном ужасе рассыпались по углам: между ними величественно прошла Юдифь. Она не удостоила взглядом никого, даже привратника, который поклонился почти до земли.

Сидя в беседке, она слышала злословие рабов. Но их болтовня не имела в ее глазах никакого значения. Их отзывы, дурные или хорошие, затрагивали ее не больше, чем лай собаки на улице. Правда, когда рабыня упомянула о встречах в саду, она слегка вспыхнула - не от стыда, потому что ей было безразлично, как объяснит девушка ее отношение к Титу, но эти слова пробудили воспоминания, и кровь на мгновение прилила к лицу. Она встала, оправила свое голубое платье, спустилась в атриум, прошла среди испуганных рабов и пошла вниз, по улице. Он шла быстрыми шагами, не замечая окружающей суеты. Когда она проходила по узким улицам Субуры, день был уже в полном разгаре. В лавках шла оживленная торговля. В низенькой таверне толпились посетители. Хозяин, подозрительного вида малый, черпал какую-то горячую жидкость из котла, стоявшего над огнем, и разливал ее посетителям, которые с очевидным удовольствием потягивали напиток. Над прилавком висела вывеска с грубо намалеванным петухам. Напротив таверны какая-то женщина расположилась с тележкой, наполненной овощами, и пронзительным голосом нахваливала свежесть и дешевизну своего товара. Немного далее хлебопек молол муку на маленькой ручной мельнице, и его кирпичная печка разливала теплоту на улице. Далее валяльщик с босыми ногами выжимал грязное платье в чану с мыльной водой; один из его помощников чистил одежду, обшитую пурпуром, другой зажигал серу под тогой, повешенной на станке, устроенном в виде улья; женщина, сидевшая в сторонке, чинила разорванное платье. В следующей лавке цирюльник с подвязанной в виде фартука туникой стриг одного из посетителей. Другие сидели на прилавке и скамьях, смеясь и болтая о вчерашних скандалах. Несколько человек с важными лицами виднелись в книжной лавке, просматривая тома и перелистывая пергаменты, Далее попадались плотники, кожевники, мясники, сапожники, ювелиры. Но Юдифь проходила мимо, не замечая никого.

здесь упал пьяный язычник, здесь ее окружила толпа, здесь протянулась для защиты сильная рука.

Наконец она вышла к храму Согласия; перед ней расстилался оживленный Форум, налево возвышался вал Мамертинской тюрьмы, где они стояли с Титом, ожидая выхода императора. Закутав лицо покрывалом, она прислонилась к стене, присматриваясь к лицам сенаторов - недостойных потомков славных людей, поднимавшихся по ступенькам сената.

другой сенатор. Когда они переходили через площадку перед сенатом, здоровенный негр, спешивший с каким-то поручением, сбил с ног зазевавшегося мальчишку, который с криком покатился к ногам Сенеки. Правитель властителя мира поднял его, сказал ему несколько ласковых слов и дал какую-то монету. Его спутник смотрел на эту сцену с презрительным удивлением.

Но у Юдифи сердце дрогнуло от радости; она подбежала к великому философу и государственному человеку и бросившись перед ним на колени, прижала к губам его тогу.